На мгновение остолбенев, писец судорожно глотнул и кинулся наружу. Виктор вскочил с колен и выбежал за Григорием.

Узкая спина, обтянутая сермягой, мелькнула между поленницами, и Виктор, не помня себя, метнулся в проход, круто карабкавшийся по глинистому косогору. С обеих сторон его шли глухие стены срубов, высокие дровяные костры.

Спотыкаясь, оскользаясь на пятнах помоев, Ильин бежал за писцом, словно то была сама ускользающая надежда. В душе его уже разливалась сосущая пустота, он понял, что Григорий просто перепуганный старик, никакого отношения не имеющий к миграциям во времени. И все же продолжал преследовать его, что-то крича о том, что знает путь в будущее, что поможет вернуться, озолотит…

Чувства Виктора достигли такого состояния, что, казалось, внутри его со страшным напряжением гудит натянутая струна, которая вот-вот лопнет, и тогда все рухнет, полетит в тартарары, в холодную засасывающую бездну, открывшуюся под сердцем. И в этот момент его словно обдало кипятком — острое чувство опасности заставило оглянуться и моментально упасть на обочину тропы.

В воздухе над ним мелькнула черная тень. Раздался легкий хруст, словно кто-то полоснул по спелому кочану. В следующую секунду тело Григория забилось в нескольких шагах от Ильина — лежа на животе, старик странно перебирая руками и ногами. Лопатки ходили под сермягой, словно два поршня. Из затылка торчала рукоять боевого топора.

Ильин сел, потрясенно хватая ртом воздух. Кто-то со страшным топотом бежал вниз по склону. Вот незнакомец поскользнулся, проехал несколько метров на спине, снова вскочил и полетел по тропе, выбивая на ходу поленья из дровяных кладей.

Не поняв еще до конца, что произошло, Виктор снова перевел взгляд на лежащего писца. Тот уже затихал, лопатки все медленнее поднимались и опадали под сермягой. Остановившимися глазами Ильин несколько секунд смотрел на древко топора, пока его не пронзило: этот удар предназначался ему, и только шестое чувство спасло его! Если бы старик шел хотя бы еще на три шага впереди, и он был бы сейчас жив!

Словно подброшенный неведомой силой, Ильин метнулся к поверженному наземь — сквозь дряблую кожу обнаженных до локтя рук проступило слабое голубое мерцание. Склонившись над умирающим — или уже умершим, — Виктор с ужасом наблюдал, как этот внутренний свет становится все интенсивнее, заливает видную ему сбоку часть лица, шею.

Когда от трупа брызнули потоки белых искр, Ильин схватил себя за волосы и зарычал, завыл, давясь злыми обжигающими слезами. Это длилось, быть может, полминуты. Потом он внезапно умолк, выхватил секиру из черепа убитого и ринулся вниз по тропе.

Он пробежал до самого конца прохода, пока не уперся в стену какого-то дома. Переулок поворачивал в сторону, но он был пуст. Тогда, повинуясь какому-то звериному инстинкту, Виктор отшвырнул топор, схватился за край тесовой кровли и рывком взлетел на нее. Оседлав охлупень, он разом увидел всю ближайшую окрестность. Метрах в двухстах, то выныривая из-за поленниц, то пропадая, бежал человек.

Ильин без промедления выбросил вперед обе руки и, напрягшись как никогда, послал в неизвестного сноп голубого огня. Беглец в это время как раз скрылся за очередной баррикадой дров, и на месте его исчезновения взметнулся столб щепы, земли, дыма.

Скатившись с крыши, Ильин бросился по переулку. Миновал один, второй, третий поворот и вылетел на широкую полосу взрытой дымящейся земли. На десятки метров вокруг были разбросаны сотни обугленных поленьев, перемешанные с пластами дерна. А посредине лежало тело в тлеющей одежде, со спекшимися на затылке черными волосами.

Ильин быстро подошел к трупу, схватив его за плечи, перевернул на спину. Перед ним было незнакомое азиатское лицо — смуглое, безбородое…

Виктор опоздал к Путше и пришел не к паужину, как ему было назначено Добрыней, а скорей к ужину, когда солнце село на вершину Олегова кургана.

Ему сказали, что старый воин ждал его, но должен был уехать, когда за ним прислали нарочного из Вышгорода.

Ильин примостился на скамье возле колодца, торчавшего посреди широкой заросшей травой улицы, и стал ждать возвращения богатыря-волхва. Солнце зашло, на востоке яркой лампадой зажглась Венера, потом как-то разом высыпали другие звезды.

Виктор долго лежал на теплой деревянной плахе, разглядывая скопления небесных огней, пока не задремал.

Пробудился в полной тишине. Немо и страшно в этом безмолвии полыхал Млечный Путь. Какие-то незнакомые косматые туманности падали на Ильина из черной бездны. Его пронзило ощущение безысходности и одиночества, он быстро сел, зябко обхватив себя за плечи.

Ни в одном из домов не было огней, только на Крепостной башне, четко рисовавшейся среди звезд, мигал желтый язычок пламени.

Ильин поднялся и побрел к городской стене. Постучал в ворота. Бодро-испуганный голос стражника спросил:

— Кто буянит? Нешто копьем приласкать, гулемыга?

— Да не ругайся ты… Скажи, Добрыня не проезжал — я его тут поджидаючи, уснул…

— Ищи ветра, — хмыкнул голос за воротами. — Ввечеру Святополк-князь с воями из Вышгорода вышел, и все витязи с ним.

Глава V

Демиурги грядущего

I

Чуть свет Ильин оттолкнулся шестом от причала, и когда ладья отошла на несколько метров от берега, поднял парус. Свежий рассветный ветерок сразу наполнил полотнище, вода бодро зажурчала под рулевым веслом.

На пристани царило безлюдье, да и на дорогах, зигзагами змеившихся по склонам над Подолом, не было ни души. Виктор мог поклясться, что никто не видел, как он прошел вокруг городской стены, как спустился по Боричеву взвозу и забрался в свою ладью.

Поразмыслив над происшедшим в последние два дня, он пришел к выводу, что кто-то постарался избавиться от свидетелей убийства на Альтинском поле. Викинг с бородой-косицей, которого он заприметил за день до пожара, явно появился в Киеве неспроста. Возможно, его послали подбросить на саркофаг Бориса отрубленную голову молодого князя. Но потом, увидев Торира и Виктора, он, вероятно, связался с агентурой Ярослава и навел ее на них. Поджог явно был устроен не одним человеком. Да и азиат, пытавшийся прикончить Ильина, был веским доказательством в пользу предположения о широком заговоре.

В таких условиях, да еще без всякой поддержки со стороны Добрыни, без каких-либо связей в городе, оставаться в Киеве было по меньшей мере неблагоразумно. К тому же у Виктора почти ничего не осталось, кроме нескольких серебряных талеров да этой ладьи — все их общее достояние погибло на пепелище постоялого двора.

Тут Ильин вспомнил, что кое-что уцелело. Сунув руку в рундук под лавкой рулевого, он вытащил оттуда узел с одеждой — той, в которой пришельцы из будущего предстали перед гражданами одиннадцатого столетия.

Малиновый кафтан… Кофточка с кружевными манжетами… Джинсы… Футболка… Измызганные кроссовки… Туфли с пряжками и красными каблуками… Ботинки с высокой шнуровкой…

В глазах защипало. Виктор закрыл лицо кофточкой Анны и явственно вспомнил пряно-волнующий аромат ее кожи. Плечи его тряслись, он ничего не мог поделать с этой дрожью. Бросив руль, сполз на дно ладьи. Хотелось забиться куда-нибудь в щель, в тесноту, в темень. Как смел он жить, дышать, видеть этот белый божественный свет, слышать плеск воды, голоса птиц, вдыхать наплывающий с берега тяжелый медвяный дурман?!

Ладья повернулась по ветру, парус опал и беспомощно захлопал. Но Ильин не хотел ничего видеть и слышать. Он лежал на дне, сотрясаясь от рыданий. Он видел лицо Анны, он жадно ловил ее голос… Потом снова и снова слышал шепот Василия: «Выбирайтесь, ребята, отсюда… Здесь нельзя».

Пропасть за сотни лет от своего времени, от родных и умереть… Это еще хуже, чем гибель на чужбине. Никто никогда не узнает, где погребены они, ни Анны, ни Василия никогда уже не будет в том мире, который мог бы оплакать их.