Калмыки были видны издалека — они свисали с деревьев, как пустые сосновые шишки. Каждого повесили за лодыжки, со связанными за спиной руками, на отдельном дереве. Советские солдаты прохаживались рядом, дружелюбно улыбаясь и спокойно сворачивая самокрутки из газетных обрывков. Солдаты запрещали подходить близко, но некоторые женщины узнали своих мучителей и, бранясь, швыряли в вялые тела палки и комья земли.

Подвешенных калмыков облепили муравьи и мухи. Насекомые гнездились у них в ушах, копошились в растрепанных волосах. Они прибывали тысячами и сражались за лучшие места.

Тела покачивались на ветру; некоторые вращались, как коптящаяся на огне колбаса. Некоторые, подрагивая, вскрикивали и что-то шептали. Другие, по видимому, уже умерли. Их остекленевшие глаза широко открылись и не моргали, вены на шеях безобразно распухли. Крестьяне разожгли неподалеку костер и целыми семьями смотрели на висящих калмыков и, вспоминая их зверства, радовались концу мучений.

Порыв ветра встряхнул деревья и тела начали описывать в воздухе широкие круги. Деревенские молча крестились. Чувствуя в воздухе дыхание Смерти, я оглядывался по сторонам в ее поисках. У нее было лицо Марты. Шумно играя среди дубовых веток, она легко поглаживала висящих и обвивала их паутиной тянущейся из ее полупрозрачного тела. Она шептала им в уши коварные слова, она ласково вливала тонкой струйкой холод в их сердца, она сжимала им горло.

Никогда еще она не была так близко возле меня. Я мог бы прикоснуться к ее прозрачному савану, заглянуть в ее туманные глаза. Она остановилась передо мной, кокетливо прихорашиваясь и намекая на следующую встречу. Мне не было страшно, я хотел, чтобы она унесла меня с собой далеко за лес, на бездонные болота, где ветки окунаются в бурлящие, окутанные серными испарениями котлы, где по ночам, сухо постукивая, сталкиваются в полете привидения и сильный ветер играет в верхушках деревьев как, далекая скрипка.

Я потянулся рукой, но видение растаяло среди листьев на богато уродивших трупами деревьях.

Что-то жгло меня изнутри. Я вспотел и у меня закружилась голова. Я пошел к реке. Влажный свежий воздух освежил меня, и я присел на бревно.

В этом месте река была широкой. В ее быстром течении проносился сплавной лес, ветки, обрывки мешковины; в водоворотах яростно вертелись клочья сена. Мне почудился посиневший, полуразложившийся, плывущий под самой поверхностью, труп человека. Несколько раз из воды показалась разбухшая лошадиная туша. Какое-то время вода была чистой. Потом пронесло много оглушенной взрывами рыбы. Рыбины переворачивались, плавали вверх и вниз, собираясь в стаи, будто им было тесно в реке, куда давным-давно их принесла радуга.

Меня била дрожь. Я решил подойти к красноармейцам, хотя и не был уверен, обратят ли они внимание на человека с черными, наводящими порчу глазами. Когда я миновал строй висящих тел, мне показалось, что я узнал ударившего меня прикладом калмыка. Облепленный мухами, с разинутым ртом, он описывал широкие круги. Я повернул голову чтобы лучше разглядеть его лицо. Боль снова пронзила мою грудь.