– Маккензи, не смотри на меня так.

У нее перехватило дыхание от страха. Хотелось дотронуться до Кэла, спрятаться в его объятиях и громко кричать от боли. И в то же время хотелось бежать куда глаза глядят, потому что ее отчаяние граничило с безумием.

– Неужели ты думаешь, Мак, что я сделал бы тебе что-нибудь плохое? – печально спросил Кэл. – Тогда ты и в самом деле не знаешь меня.

В голове Маккензи сразу немного прояснилось. Кэл смотрел на нее чистыми глазами, в которых не было ни враждебности, ни злобы, ни торжества. Маккензи не понимала, как взгляд таких кристально-голубых глаз может быть теплым, но именно таким он и был.

– Я не собиралась предавать тебя, – зашептала она хрипло. – Ох, Кэл, я думала, они будут гоняться за тобой, как за диким зверем… Израэль сказал… – у нее не хватило сил продолжить. – Гремучая змея, – вдруг вспомнила она.

– Я знаю, я нашел ее.

– Кроссби… застрелил ее.

– И бросил тебя здесь одну, – глухо сказал Кэл.

– Он поехал сообщить Лу, что я умерла. Он хочет купить «Лейзи Би».

– Не бойся, Мак, Лу не продаст ему ранчо. Даже если бы ты на самом деле умерла, она бы не продала его Кроссби.

Маккензи не была в этом уверена, как не была уверена в том, что доживет до того времени, когда сможет узнать об этом.

Кэл слегка встряхнул ее.

– Маккензи, послушай, не смотри на меня так, будто собираешься отправиться на тот свет. Ты вернешься на «Лейзи Би» еще до того, как Лу начнет планировать твои похороны.

Маккензи попыталась улыбнуться, но получилось это плохо: она очень боялась смерти.

– Гремучая змея, – напомнила она Кэлу.

– Хочешь я сниму с нее кожу и сделаю ремень для тебя? – предложил он.

Дурак. Она умирает, а он пробует шутить.

– Маккензи, ты не умрешь. Тебе будет так плохо, что захочется умереть, но я тебе не позволю. Я должен быть уверен в том, что ты находишься на ранчо и присматриваешь за Фрэнки, когда я буду пробираться в Мексику. Поэтому даже не пытайся умереть при мне.

– Фрэнки, – прошептала Маккензи.

– Да, Фрэнки. Думай о дочери и о том, как ей одиноко без тебя. Ты не умрешь, Мак. Я заставлю тебя выжить.

Но самое худшее было впереди. К концу дня Маккензи была в ужасном состоянии. Кэл наложил жгут на укушенную руку, сделал новые чистые надрезы на ранках и попытался высосать яд, но прошло слишком много времени – он уже всосался в кровь. Маккензи не могла двинуться с места и плавилась от жара. Ее все время рвало, и мышцы живота болели от спазмов. Верхняя часть ее руки болела так сильно, что хотелось отрезать ее. Налитые кровью волдыри набухли, лопнули и снова набухли.

Когда Кэл усадил Маккензи на Долли, она не могла удерживать равновесие, тогда он сам сел позади седла и, крепко держа Маккензи одной рукой, медленно пустил Долли вперед.

– Холодно, – пожаловалась Маккензи.

Сначала ей было жарко, потом холодно, потом опять жарко. Она погрузилась во тьму и плохо слышала.

– Прислонись ко мне и расслабься, – посоветовал Кэл.

Голова Маккензи свесилась на грудь.

– Возвращаемся на ранчо? – с усилием выговорила она.

– Да, мы скоро поедем туда. А пока мы направляемся вверх по ущелью к роднику. На прохладной траве возле воды тебе будет легче.

– А ты не отравил этот ключ? – она попыталась улыбнуться.

– Я никогда не повторяю один и тот же трюк дважды, – шутливо сказал он, а затем серьезно добавил, – та соль предназначалась не тебе, Мак.

Она умудрилась слегка пожать его руку.

– Я знаю.

Кэл ухаживал за Маккензи четыре дня. Он варил на костре какие-то припарки, пахнущие овощами, после которых боль в руке значительно уменьшалась. Он бесконечно заставлял ее пить воду, есть ломтики сушеной оленины и свежеприготовленного кролика, даже если пища выходила из желудка обратно почти сразу. Он мыл ее и согревал теплом своего тела ночью. Когда Маккензи бредила, и вскрикивала от кошмарных видений, Кэл обнимал ее и говорил о своей любви, о Фрэнки и об их светлом будущем, о том, что они всегда будут вместе, хотя оба понимали, что это сладкая ложь.

Но часто Маккензи не слышала его голоса, не ощущала прикосновений. Они не могли пробиться сквозь окружавший ее туман. Ее собственный мозг превратился в какое-то чудовище, изводившее ее. Маккензи вспоминала смерть отца, слышала свой голос, сначала прогонявший Кэла, потом звавший его обратно. Перед ней, как на параде, проходили самые тяжелые минуты ее жизни, все глупые ошибки, когда-то совершенные ею – все она переживала заново с мельчайшими подробностями.

Даже в минуты просветления ее сознание оставалось больным – яд действовал не только на тело, но и на душу Маккензи. Она казнила себя за то, что на какое-то мгновение поверила в то, что Кэл убил Тони; бранила за то, что доверилась Израэлю и сказала, где выход из тоннеля. Маккензи убеждала себя в том, что все случилось по ее вине.

Кэл пытался успокоить ее.

– Когда Кроссби сообщил мне, что это ты сказала им, где меня искать, я не на шутку рассердился, – признался он. – А когда я увидел тебя среди преследователей, я чуть не рехнулся от злости и обиды. Чего только я не передумал о тебе, пока не понял, что ты имела полное право поверить в то, что я убил Тони. Все свидетельствовало против меня. Я не мог винить тебя за то, что ты почувствовала себя преданной. Я хотел, чтобы ты верила в меня больше, чем я в тебя.

Маккензи фыркнула и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– Мак, никто не может прожить жизнь, ни разу не ошибившись. Нужно научиться прощать себя за ошибки и меня тоже.

– За те годы, что мы проживем вместе, нам придется многое простить друг другу.

Оба знали, что такое будущее – лишь фантазия.

Через четыре дня Маккензи стало намного лучше, и она начала жаловаться на то, что слишком грязна. Кэл делал все, что мог, протирая ее кожу, но все-таки ей явно требовалась ванна с мочалкой.

– Если пройти вверх по течению ручья, то можно добраться до прудка, – предложил Кэл. – Думаешь, тебе пора искупаться?

– Только попробуй удержать меня!

Источник и маленький пруд выглядели, как драгоценные камни, среди грубых пластов известняка и гранита. Пруд был мелким, вода сверкала и переливалась на солнце, но имела какой-то странный цвет.

– Это из-за минералов, – объяснил Кэл. – Если ты внимательно приглядишься, то увидишь их в воде.

Кэл усадил Маккензи на краю пруда и указал туда, откуда из треснувшей скалы сочилась вода. На красноватом камне оседали грязно-белые частицы. Такие же отложения покрывали все дно этого водоема, образовавшегося в неглубокой впадине у подножия скалы. Из этого пруда вытекал ручей, который питал водой их лужок.

– Бьющий из скалы источник несет в своих водах соли. Если ты выпьешь слишком много этой воды, то…

– Это похоже на ванну из фарфора. Здесь прекрасно можно искупаться!

Кэл помог Маккензи снять одежду, затем сбросил свою и помог женщине сойти в воду. Дно водоема было покрыто мягкой скользкой растительностью. Маккензи с удовольствием окунулась в чуть теплую воду, над поверхностью остались лишь ее голова и перевязанное предплечье.

– Ничего страшного не случится, если ты намочишь руку, – сказал Кэл, – давай снимем повязку. После купания я снова наложу ее.

Маккензи вся сжалась, когда Кэл стал отмачивать в воде присохшую к ране ткань. Наконец, повязка, которую он сделал из куска своей рубашки, мягко отделилась от руки. Кэл поднял плечо Маккензи вверх и критическим взором осмотрел руку.

– Фу! – Маккензи отвернулась.

Змеиный яд действовал на кожу так, будто ее разъедала кислота.

– Мак, все это заживет. Гноя нет, рана чистая. Ничего страшного здесь нет.

Маккензи осторожно взглянула на руку еще раз.

– Ничего ужаснее этого я еще не видела.

Она уже достаточно поправилась, чтобы оценивать свой внешний вид.

– Здесь будет жуткий шрам.

– Твой муж не будет возражать против этого, – сказал Кэл с улыбкой. – Он считает тебя самой красивой женщиной в мире даже со шрамом.