А там, в Риме, умирала сестра — единственная, дорогая, друг всей жизни. Тихая, забитая, вечно полная материнского самопожертвования, она и Октавиану заменяла мать. Теперь малыш осиротеет. Цезарь вскочил в челнок. Он не был моряком, но он был воином. И море сдалось.

Путь до Рима длился два месяца. Дивный Юлий не застал сестру в живых. Мальчика и мать триумвира матрону Аврелию Октавия взяла к себе.

Муж Октавии Марцелл, не глядя на Цезаря, принялся пояснять:

— Ребенку у нас неплохо, но смерть бабушки потрясла его. Он несколько дней не брал ничего в рот и рыдал не переставая, до припадков.

Марцелл посоветовал отдать мальчика в военную школу в Аполлонии. Воздух, движения, дисциплина, игры с другими детьми...

Октавиан сидел около ларариума и держал на руках большую белую кошку. Исхудавший, зеленовато-прозрачный, он казался маленьким восковым пенатом дома Юлиев. Увидев Цезаря, малыш вскрикнул, кинулся ему навстречу и забился в рыданиях.

— Никому мы с тобой не нужны, — с горечью уронил Цезарь. Всем своим сердцем он ощутил: со смертью сестры рухнул очаг. Он взял мальчика на руки и нечаянно коснулся его сапожек.

— Почему ноги мокрые?

— Я бегал по лужам.

— Я возьму тебя отсюда.

Но куда?.. Походный лагерь с его лишениями и солдатской грубостью не место для болезненного, впечатлительного ребенка. Еще хуже дворец триумвира, наполненный прихлебателями, льстецами, случайными фаворитами и любовницами.

На семейном совете Антоний и Авл Гирсий хором высказались за военную школу. Дети лучших фамилий Рима обучаются там. И Цезарь решился.

Он сам отвез племянника. Октавиан всю дорогу молчал. Его безмолвное горе разрывало Цезарю сердце хуже слез и воплей. Однако надо было крепиться. Своей любовью приемный отец только погубит мальчика.

Начальнику школы Дивный Юлий внушал:

— Забудь о том, что он мой племянник, и думай только, как сделать из него солдата.

IV

Маленькие воины, набегавшись за день, крепко спали. В темноте белел длинный ряд узких кроваток. Мальчишка, спавший рядом с Октавианом, недовольно приподнялся на локте:

— Что ты все возишься? Спи.

— Я боюсь, я не могу уснуть один. — Октавиан всхлипнул. — Я всегда спал с бабушкой. А когда бабушка умерла, с сестрой.

Он всхлипнул сильней.

— Тише ты. Здесь нельзя плакать. Мальчики будут смеяться.

Октавиан затих, но через несколько минут послышался безутешный плач. Мальчишка вскочил и перенес его на свою постель.

— Спи. Теперь не будешь бояться?

— Не буду... Расскажи сказку.

— Сказку... ну, вот идет бык — му-у-у-у...

— Это не сказка. Сказка длинная и интересная. Бабушка и дядя всегда мне рассказывали сказки длинные и интересные... И бабушка гладила меня, пока не усну. — Он вздохнул. — Пожалуйста, погладь меня.

Мальчишка провел рукой по его мягким кудряшкам. От незнакомого малыша пахло нежностью и домом. Он напоминал семью, ласку, все то, что в военной школе полагалось презирать, как недостойную легионера слабость. Римский воин должен быть суров и безжалостен.

— Расскажи хоть что-нибудь... — попросил ребенок. — У тебя есть сестра?

— Целых пять. Маленькие, вроде тебя. — Мальчик растроганно продолжал: — Дома очень хорошо. У нас овечки, козочки, цыплятки... Отец у меня добрый.

— А у меня нет отца.

— Без отца плохо, — посочувствовал маленький легионер. — В каком бою убили?

— Он сам умер. Мы тогда в Велитрах жили, а потом у бабушки, а теперь...

— Ну не плачь, никому не дам в обиду.

— А ты гладь меня, а то не усну.

— Ладно, ладно... Один глазок засыпает, другой уже спит.

Тесно прижавшись к своему покровителю, Октавиан уснул.

— Вставай, найденыш. — Мальчишка с любопытством оглядел свою ночную находку. — Какой же ты маленький! Сразу видно, что сирота. Такого малыша спихнули сюда. Одевайся скоро затрубят сбор.

Мальчишка оделся, заправил постель и снова взглянул на Октавиана. Малыш беспомощно теребил ремень солдатских сандалий.

— Чего не обуваешься? Опоздаешь, дадут палок.

— Я никогда еще сам не обувался. — Он растерянно и виновато улыбнулся.

Маленький легионер, опустившись на колени, быстро обул его. Октавиан внимательно рассматривал нового друга. На вид тому казалось лет четырнадцать, плотный, ловкий, лицо умное и широкое, губы толстые и добрые. Октавиан снова улыбнулся.

— Пошли мыться, — позвал малыша приятель.

У акведука, балуясь и брызгая друг в друга, купалась группа подростков. Загорелые, крепкие, они кричали громко и весело. Сильная струя чистой ледяной воды сбегала по желобу.

— Айда купаться!

— В холодной воде? — Октавиан возмущенно хлопнул ресницами. — Я могу заболеть и умереть!

— Бессовестные твои родные. Такого малыша сюда спихнули. Подожди, я сейчас.

Через минуту мальчик вернулся.

— Пошли за угол, я у кашевара выпросил. — Он таинственно достал из-под одежды фляжку с теплой водой. — Мойся. Что же ты, как котенок лапой? Стой, стой, я сам, не пищи. А у тебя в ушах корочки.

— Из ушек течет.

— Ничего, у детей бывает. — Мальчишка осторожно протер Октавиану уши. — Причешемся? — Расчесав ему волосы, повернул, любуясь: — Возни с тобой, зато теперь как кукла.

— Как это ты все умеешь? — почтительно восхитился Октавиан.

— Отец говорит, солдат должен уметь все делать. — Юный воин гордо расправил плечи.

Взявшись за руки, друзья побежали.

— Если тебя кто обидит, скажешь мне. Спросишь во второй центурии Марка Випсания Агриппу. Запомнишь, как меня зовут?

Упражнения в беге и прыжки понравились Октавиану, но, когда дело дошло до оружия, он спокойно положил наземь меч и щит и, отойдя, уютно растянулся на траве.

— Немедленно вернись в строй, — приказал центурион.

— Да я совсем не хочу, я устал! — Октавиан повернулся на спину и закинул ногу за ногу.

— Ты что ж, и из битвы, как трус, убежишь?

— Какие ты глупости говоришь! — удивленно проговорил Октавиан. — Мама и Цезарь никогда не пустят меня в настоящую битву. Меня же могут ранить!

Центурион пошел за начальником школы. Вителий обрушился на новобранца:

— Если ты не вернешься в строй, я велю бить тебя палками!

— А я скажу Цезарю, чтоб он отрубил тебе голову!

Вителий безнадежно махнул рукой и оставил новичка в покое. Головы Дивный Юлий, конечно, не отрубит, но неприятностей с таким питомцем нажить всегда можно. Он проклинал в душе дурацкую прихоть триумвира отдать в военное училище изнеженного ребенка да еще требовать, чтоб Вителий, рискуя попасть в немилость, воспитывал из этого полудохлого цыпленка солдата. Нет, он не так глуп. Пусть Октавиан хоть на голове ходит, в отзыве всегда будет значиться: "Прилежен в науках, послушен и усерден в военном искусстве".

V

— На, Кукла! — Агриппа протянул яблоко. — Мне в награду дали за рубку мечом. Что же ты тут сидишь один? Целый день тебя не видел... Ну как, наши не обижают?

Октавиан сидел на большом пне, обняв колени.

— Яблоко. — Он разочарованно вздохнул. — Я не люблю яблоки. — Увидев, как его друг огорчился, милостиво прибавил: — Твое яблоко, должно быть, очень вкусное, оно такое большое и красное. — Он откусил. — Хорошее. Хочешь, откуси, по очереди будем.

— Я не маленький. — Агриппа отвернулся от соблазна. — Скоро медовые пирожки с маком будут, я тоже отдам. Жалко тебя. Говоришь, дома не любят? — Он присел рядом с Октавианом.

— Бабушка умерла, а дома совсем не любят, разлюбили. В голосе Октавиана задрожали слезы.

— Не реви, не реви. Я любить буду.

— Расскажи что-нибудь, — попросил малыш с набитым ртом, — только необыкновенное.

— Вот слушай, — таинственно начал Агриппа. — Воевали мы с пиратами. Наши победили их у Закинфа. Я тогда совсем маленький был, но помню, стоял на крыше и видел Антония в пурпурном плаще, золотых доспехах и лавровом венке. Он ехал на коне по нашим улицам.