Свобода и изобилие

Концепция Вселенной как одной песни, вечно расширяющейся, не имеющей других ограничений, кроме тех, какие мы порождаем своими мыслями, построена внутри концепции свободы. Границы и линии сдерживают свободу, но все они созданы человеком. Вселенная просто течет. Вода доходит до края, а суша выплывает прямо из нее. Воздух и вода не разделены границами, они сосуществуют и плывут друг в друга и рядом друг с другом в идеальной гармонии. Космос тянется и тянется, не прерываемый границами. Свобода всего этого переступает любые стены или ограничения, изобретенные человеком.

Так что свобода есть то же, что изобилие. Это птица, решающая свить гнездо там, где ей нравится, в гармонии со всей окружающей природой. Это киты, плывущие туда, куда тянет их сердце и инстинкты. К людям изобилие может прийти, только тогда, когда разум человечества не загроможден воображаемыми пределами. Научиться избавляться от отрицающей свободу веры в пределы — единственный путь к созданию изобилия для себя.

Как я принимал важнейшие решения в своей жизни

Еще в детстве я использовал свой разум для фокусировки на том, чего я хотел, а не на том, что имели другие или чего мне недоставало в жизни. Это всегда срабатывало и работает до сих пор.

Сутью всякого принятия мною решений, как я вижу это сейчас, оглядываясь назад, была направленность в сторону обретения большей свободы в моей жизни — свободы и контроля над собственной судьбой. Мне не нравилось находиться каждый день в назначенном месте или чтобы кто-то говорил мне, как одеваться, что делать, как действовать, что говорить и сколько денег мне получать. И я хотел двигаться в направлении, которое расширяло бы свободу, которую я лелеял. Именно в этом состоит принцип изобилия — настройка на безмерность, которая существует для нас за всеми границами и навязываемым нам со стороны других контролем.

Моей первой настоящей работой, не учитывая стрижки газонов и расчистки снега, была доставка газет. Начиная с десятилетнего возраста я доставлял «Детройт тайме», «Детройт ньюс» и «Детройт фри пресс». Мне нравилось приезжать в местный газетный офис и получать там газеты, складывать их, укладывать на багажник велосипеда или в седельную сумку сзади. Я был свободен, я сам принимал все решения, и никто не говорил мне, как заниматься своим делом. Но единственная сфера, где я не был свободен, — сбор денег со своих клиентов. Каждый уик-энд мне приходилось стучаться в двери и собирать деньги за доставленные в течение недели газеты. Эту длительную процедуру приходилось повторять каждую неделю, иначе мне не заплатили бы денег. Много-много раз людей не было дома, и я снова и снова вынужден был возвращаться, чтобы получить свои деньги. Я чувствовал себя как в ловушке, выполняя этот еженедельный ритуал: я собирал деньги, откладывал то количество, которое должен был компании, а затем пытался собрать остальное, чтобы иметь доход.

Мое первое решение сменить работу пришло ко мне в результате желания иметь больше свободы в том, как получать свою еженедельную зарплату. Я нанялся в «Сталь-маркет», небольшой бакалейный магазин, располагавшийся по-соседству со мной в восточной части Детройта. Первым делом мне хотелось знать, как мне будут платить. Мне сказали, что будут платить за проработанные в течение недели часы каждую пятницу, в конце дня. Это было для меня новой степенью свободы, и я ею очень дорожил. Я почувствовал, что имею дополнительный рычаг управления своей жизнью. Конечно, на меня накладывались и новые ограничения: я должен был приходить на работу, когда скажет мистер Сталь. Я должен был носить фартук. Я должен был работать столько часов, сколько он считал нужным. Но мне больше не надо было брести по снегу и грязи в надежде, что клиенты, наконец, окажутся дома и я смогу получить то, что заработал.

Я оставался у Сталя до окончания средней школы, уже через пару лет став помощником управляющего, закрывая магазин и отвечая за безопасность и за распределение денег, работая при необходимости мясником и дежуря. Я обретал большую свободу над своими рабочими часами и занятиями по мере того, как рос от мальчика на побегушках до кассира, потом до мясника и помощника менеджера. Я получал хорошие деньги и радовался своей работе, но знал, что эта карьера не для меня.

По окончании средней школы я записался в военно-морской флот. Я знал, что мне придется служить, и знал также, что не хочу маршировать в колонне, носить оружие и быть потенциальным убийцей. Я не мог делать этого никогда и не смог бы сегодня. Я хорошо прошел тесты и был сначала зачислен в школу коммуникаций, а затем отправлен на остров Гуам в Тихом океане. Всякая работа, которую мне удавалось получать за четыре года службы, была направлена в сторону большей свободы.

Но в самый первый раз, когда мне пришлось участвовать в смотре личного состава, я пережил внутреннее отвращение, которое невозможно описать. Того, как молодой офицер осматривал качество моего бритья, критически исследовал мою униформу и сообщил мне, что моя обувь недостаточно блестит, было достаточно, чтобы вывернуть мой желудок. Я знал, что не смогу выдерживать такое положение в течение четырех лет, и поэтому тщательно выстроил в уме картину, как я буду избегать всех следующих смотров. И за четыре года меня больше ни разу не осматривали. Никогда! Никто не знал об этом принятом мною решении, даже самые близкие друзья. Я просто переместился в сторону большей свободы, получая назначения на различные должности, позволявшие избегать инспекции. Я стал шифровальщиком, начальником центра передач. Даже внутри столь режимной системы, я смог расширить свободу в своей жизни.

Через четыре года, будучи унтер-офицером срочной службы, я понял, что настала пора для драматических перемен в моей жизни. О сверхсрочной службе не было и речи. В каждый день получки я наблюдал, как мои одногодки напиваются вдрызг, просаживая всё только что полученное жалованье, а остальное время проводят за чтением комиксов, постепенно опускаясь все ниже.

За восемнадцать месяцев до окончания службы, еще будучи на Гуаме, я взял с себя слово поступить в колледж. Я знал, что у меня не было необходимых средств, так что в течение полутора лет я ухитрялся жить на 10 процентов своего жалованья, откладывая остальные 90 процентов. Именно так. В течение восемнадцати месяцев я откладывал 90 процентов своего жалования, помещая их на банковский счет, чтобы оплатить четыре полных года учебы.

Никто из моей семьи никогда не учился в колледже, но я сфокусировался на поступлении в университет штата в Детройте. Никому из моей семьи не удавалось накопить необходимых для учебы денег, но я сконцентрировал все свои мысли на том, что имел, — на банковском счете, который устойчиво рос каждые две недели. Я расширял то, о чем думал, а думал о том, что имел, а не о том, чего не имел, чего не было в истории моей семьи.

Я принял решение стать учителем, потому что любил выступать перед аудиторией, любил молодежь, и мне особенно нравилось заканчивать работу в три часа и быть свободным целое лето. Аспект свободы в работе преподавателя имел очень важное значение. Я знал, что смогу делать все, что захочу, за закрытой дверью классной комнаты. Я знал, что у меня будет много свободного времени, чтобы повышать образование по вечерам. Меня даже не смущало то, то что в свои двадцать два года я был лишь первокурсником, в то время как мои одногодки уже заканчивали колледж или даже начинали трудовую карьеру.

Будучи учителем, я очень любил свою работу. Но в скором времени я начал замечать, что потерял значительную часть своей свободы. Мне нужно было каждый день находиться в одной и той же классной комнате, в одни и те же часы в течение всего учебного года. Администрация навязывала мне учебные планы, говорила, какие комитеты я должен был обслуживать и когда я должен являться на факультетские собрания. Мое время было слишком расчерчено. Мне не нравилось, что я должен был в течение сорока недель каждую пятницу в 2 часа пополудни находиться в аудитории 223. Я убеждался, что во все большей степени терял контроль над тем, как проводить свои дни. Во имя работы я отказывался от значительной части свободы и изобилия, которыми так дорожил.