«Краткими складками взморщи…»

Краткими складками взморщи,

Ветер, пугливую гладь,

Пленную пену на взморьи

К темным утесам приладь!

Ветер! мы вместе взбивали —

Вспомни, верхушки олив,

Где им любовь напевали

Волны, вбегая в залив;

Ветер, — припомни, — пьянели

Вместе мы в снах миндалей,

Ты на лету пел не мне ли:

«Первую кручь одолей!»

Выше, где смолы сквозь горный

Воздух плывут, как пары,

Рыли мы древние горны

Гномов третичной поры.

После, сронив ароматы,

Прянув за грани скалы,

Мчались мы с бурей косматой

Тмином и мятой яйлы!

Ветер с мохнатых магнолий,

Ветер, мой давний свояк,

Прошлое кануть могло ли —

Утром задутый маяк?

Ветер, лихой запевало,

Гладь синеватую брось!

Чтоб на яйлу, как бывало,

Нам закружиться не врозь!

17 июля 1924

МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ

Наш Агамемнон, наш Амфитрион

И наш Орфей, царь области рубежной,

Где Киммерии знойный Орион

Чуть бросит взгляд и гаснет неизбежно!

Ты, ты изваял этих гор хребет,

Им оградил себя от горьких лавров,

И в тверди глыб, для казни и побед,

Свой лабиринт сокрыл для минотавров,

Ряд входов с моря ты открыл в Аид,

Чтоб доступ к Стиксу прост был; ты, по мраке,

Там души предков кличешь, но таит

Тьма недр виденья: голоса и зраки.

В расщепы гор вложил ты халцедон,

И аметист, и сердолик, — но ими,

Твоей волшбой, гремит лишь Посейдон,

Играя в мяч со скалами нагими.

К себе деревьям путь ты запретил,

Свой мир покрыв полынью и волчцами,

Чтоб был над степью ярче ход светил

В твоих волнах, дробящихся венцами.

Но по желанью смерч ты взводишь ввысь,

Иль тмишь Луну в багровом одеяньи,

Иль чарой слов ей вновь велишь: явись —

Да небеса гласят твои даянья!

И тщетна баснь, что древний Карадаг

Изверженец давно былого мира:

Тобой творен он, и ты рад, о маг,

Скрыть божество в безликий столп кумира.

17 августа 1924

ПОРТРЕТ ЖЕНЩИНЫ

Он в старой раме, с блеклыми тонами,

В губах усмешка, взгляд лукав и строг,

И кажется, везде следит за нами,

Чуть в комнату вступаешь на порог.

Прическа старомодна, но в сверканьи

Зрачков — не тайна ль тайн затаена?

Чем пристальней глядишь на их мельканье,

Тем явственней, что говорит она:

«Нет, только нас поистине любили,

И дать любовь умеем только мы.

Пришла весна, и землю зазнобили

Холодные предвестники зимы.

Вы не любви, вы ищете победы,

Мужскую робость шумом слов прикрыв.

Каким презреньем встретили бы деды

Всю вашу страсть, весь жалкий ваш порыв!»

23 августа. 1924

СОЛОМОН

Что было? Вихрь тысячелетий

Качал весы, играл людьми,—

За ратью рать влачили плети

С полей Ашура в край Хеми.

На краткий век вставал прославлен

Крылатый бык иль коршун Гор.

И вновь металл племен, расплавлен,

Шел к новым формам в вечный горн.

Так с двух сторон мятущий молот

Дробил, кромсал обломки стран.

Казалось, в прах и в сон размолот,

В дым былей взвеен Ханаан.

Но мир двух сил в противоборстве

Сам жег себя, как скорпион,

Пал, ядом черн; и вот, в упорстве,

Сиять над ним ввысь встал Сион.

Простер от моря к морю длани,

С высот к высотам розлил хмель,

Как спрут, провлек сосцы желаний

В блеск Индий, в Пунт, за край земель.

Гром, чудо, слава Соломона,

Запруды сбив, одна река,

Смыв Вавилон, смыв храм Аммона,

Вся ярость, хлынула в века.

Чтоб в наши дни, врываясь ярко,

Нас спрашивать, нам отвечать,

Горя сквозь вязь колонн San Marco

На Соломонову печать.

25 августа 1924

КРЫМ

Лестью солнца в лоск обласкан,

Берег вплел в меандр меандр,—

Франт во фраке! скалы — лацкан;

Ал в петлице олеандр;

Брижжи пен припали к шее;

Мат магнолий— галстук их…

Старых мод покрои свежее

Новых вымыслов тугих!

Солнце льстит; флиртует море;

Ветер — остр, ведет causerie…[12]

Берег, в полдень, спит в изморе.

Кипарисов тень — драпри.

Глянет вечер. Белой раной

Вскроет месяц тьму воды;

В лавр и в мирт блеск ресторана

Вдавит плавкие следы.

Эх! что тут вам, нереиды!

Мотор бьет: место взято…

Мертв сон пушкинской Тавриды…

И ревут, идут авто!

«Где Мария? Где Зарема?

Кто нас песней обманул?»

Берег-франт к дверям гарема

Свой червонец протянул.

7 сентября 1924

«Вот я — обвязан, окован…»

Вот я — обвязан, окован

Пристальным глазом змеи очковой,

Над былинкой лесная газель;

Вновь тропу преградила Цель.

Здесь, в стране исканий,

Где века грохочут листвой,

Мысли гениев — реки, и с камней —

В непостижность водопад роковой;

Где направо — скалы в грядущее,

Где налево — пропасть в прошедшее,

Где ветры, над истиной дующие,

Кричат, как сумасшедшие;

В лесу исканий,

Без Энея Асканий,

Лань пред змеей очковой,—

Обвязан, окован.

Иду

По всем тропам;

Рублю топором череду,

Кожа мудрецов — барабан!

Сквозь лианы, шипы

На все тропы,

И будто —

Я Заратуштра, я Будда,

Я Христос, я Магомет,

Я — индейский сашем —

Курю калюмет…

И всюду —

Чудо:

«Почему» превращается странно в «зачем».

Глазом змеи очковой

Я очарован.

1924

ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ

Поэма в 6-ти главах

(Обработка и окончание поэмы А. Пушкина)

Прекрасен и беспечен пир

В садах Египетской царицы,

И мнится: весь огромный мир

Вместился в узкие границы.

Там, где квадратный водоем

Мемфисским золотом обложен,

За пышно убранным столом

Круг для веселья отгорожен.

Кого не видно средь гостей?

Вот — Эллин, Римлянин, Испанец,

И сын Египта, и Британец,

Сириец, Индус, Иудей…

На ложах из слоновой кости

Лежат увенчанные гости.

Десятки бронзовых лампад

Багряный день кругом струят;

Беззвучно веют опахала,

Прохладу сладко наводя,

И мальчики скользят, цедя

Вино в хрустальные фиалы;

Порфирных львов лежат ряды,

Чудовищ с птичьей головою,

Из клювов золотых, чредою,

Точа во глубь струю воды.

Музыка стонет сладострастно;

Дары Финикии прекрасной,

Блистают сочные плоды;

А вдалеке, где гуще тени,

На мозаичные ступени

Теснится толпами народ:

Завидуя, из-за ворот

Глядит на смены наслаждении.

Но что веселий праздник смолк?

Затихли флейты, гости немы;

В сверканьи светлой диадемы,

Царица клонит лик на шелк,

И тени сумрачной печали

Ее прозрачный взор застлали.

Зачем печаль ее гнетет?

Чего еще недостает

Египта древнего царице?

В своей блистательной столице

Спокойно властвует она,

И часто пред ее глазами

Пиры сменяются пирами;

Она хвалой упоена,

И величавые искусства

Ей тешат дремлющие чувства.

Горит ли африканский день,

Свежеет ли ночная тень,

Покорны ей земные боги;

Полны чудес ее чертоги;

В златых кадилах вечно там