Борискова заодно отлупить.

С такими мрачными мыслями о своих собственных поминках Борисков, наконец, задремал.

Глава 5. День четвертый. Суббота.

Пробуждение наступило неожиданно от собачьего лая прямо под ухом

– будто вынырнул из глубины омута. Это Микоша затявкала, услышав за окном лай других собак – ее друзья уже все давно гуляли, и ей стало обидно. "Ну-ка тихо!" Время, впрочем, было уже восемь. Борисков встал, оделся, взял Микошу на руки, сердце собачье так и колотилось в ладонь. Сразу почувствовал и свой датчик.

Решили первый раз в этом году съездить на дачу, и поехать максимально пораньше, чтобы еще не поздно вернуться. Виктоша, однако, отъезд затянула, как могла. Борисков сидел в машине, сначала психовал, потом включил радио и просто слушал музыку, перемежающуюся с рекламой. Раздражайся не раздражайся – все одно и то же каждый раз. Наконец она вышла с довольной Микошей на руках, поехали. Машин на улицах было уже битком, стояли на всех светофорах и вообще где только возможно, Борисков всю дорогу в городе ворчал, но как-то потихоньку, наконец, они просочились на загородную трассу и там уже промчались до самой дачи без особых проблем. В канавах и под деревьями еще лежал снег, лишь в проталинах была уже видна легкая зелень. Дорога была грязная, но проехать уже было можно. В доме, показалось, было холоднее, чем на улице. Борисков разжег переносную печку, работающую на солярке, и пока помещение грелось – отнес привезенный из города хлам из машины в сарай. На соседнем участке никого видно не было, но явно было, что на неделе приезжали – виднелись свежие следы машины. Тут крылась серьезная проблема: из-за границ участка. Дача эта, как и городская квартира, была тоже

Виктошина, досталась ей по наследству от деда – только половина участка без дома, а сам дом остался другим родственникам, его решили не делить, поскольку это было просто физически невозможно, и те отдали эту долю деньгами. На своей части они построили дом (тесть в основном занимался), поставив его в глубине участка, и как оказалось позднее, вплотную к границе соседей. Тогда не было такого закона, чтобы на каком-то расстоянии, и двадцать лет это никого не волновало. У соседей был очень большой участок, и этот примыкающий край долгое время оставался заросшим и запущенным. Жили себе и жили так уже много лет. А в прошлом году сосед внезапно умер, и его дети дачу решили продать, чтобы поделить деньги, и в связи с этим встал вопрос о точной границе участков. Продать без кадастрового плана и приватизации было невозможно. И тут оказалось, что граница на плане вовсе не прямая, как всегда думали, а косая и на полметра задевает дальний угол дома, где теперь жили Борисковы, и что теперь с этим делать – до сих пор было неясно. Надо было перемерять официально, опять заказывать кадастровую съемку, платить. И платить много. А кто будет платить? Борисковы ничего продавать не собирались. Соседи же настаивали на определении четких границ. И многие такие планы делали, иначе и в наследство не передашь и не продашь, и вообще будет не твое. Ужас, тупиковая ситуация. Все висело. Виктоша пеняла

Борискову: "Придумай чего-нибудь! Поговори с людьми". Теперь, когда приехали, у Борискова мелькнула мысль: "Вот сейчас умру, как сосед – пусть сами занимаются!" Сосед по даче Семен, нестарый мужик лишь немножко за пятьдесят, – работал, суетился, что-то выращивал, а однажды вдруг тут же на своей даче в субботу и помер. В июне, вроде бы, это случилось: помнится, ночью было очень светло. Борисков спал в мансарде, услышал какой-то шум, что-то у соседей выносили, хлопала дверь машины. Оказалось, это выносили в простыне и увозили Семена.

Потом Борисковы никак не могли вспомнить, появлялся ли он вечером у себя на участке или нет? Борисков совершенно не помнил, выходил ли

Семен вообще в тот день на улицу, но однозначно странным показалось, что он не проявлял никакой активности: обычно постоянно что-то копал, таскал, опрыскивал. Теща Борискова в таких случаях всегда негодовала: "Семен своими ядами нарушает нам экологию!"

Выносили соседа белой ночью в белой простыне. Потом говорили, что он заперся в комнате на чердаке, и пришлось ломать дверь. Зачем заперся? Видно было плохо? Там будто бы валялись на полу лекарства.

Зачем ему было запираться? Так умирающий зверь уходит в чащу, чтобы умереть одному – обычно дело. Семен, наверное, тоже хотел забиться в нору, отлежаться, хотя нужно было просить помощи. У Борискова с

Виктошей тоже была на чердаке своя комната, и задвижка там тоже была, но только на случай, если вдруг хотелось днем заняться любовью, чтобы дети случайно не зашли. Обычно же дверь никогда и не запирали.

В этот приезда ночевать на даче не планировали изначально: было еще слишком холодно, а постели за зиму отсырели. Около шести вечера выехали назад. На обратном пути еще собирались заехать в "Максидом" на Московском – Виктоша которую неделю намеревалась посмотреть полки или шкафы для книг, которые валялись по всей квартире. У нее постоянно созревали новые грандиозные планы ремонта квартиры и создания для себя идеальной кухни. Однако сходу проскочили мимо

"Максидома" и возвращаться не стали, да и с Микошей туда бы не пустили. Уже начало смеркаться, когда они, усталые, вернулись домой.

Нагулявшаяся Микоша поела, попила водички и сразу же пошла спать в свое лукошко.

Но что-то в этот день было не так, непривычно. Баня, например, была пропущена. И раньше Борисков иногда пропускал баню, но тут показалось, что очень важно было сходить именно сегодня и стало жалко утреннего пара, банной гулкости, запаха распаренного березового веника. К бане у него привычка была с детских лет, когда они жили в маленьком городе, где в домах не было горячей воды и все раз в неделю обязательно ходили мыться в баню. В ванне Борисков впервые мылся уже лет в семнадцать. И в плавательном бассейне был первый раз только на первом курсе института, когда сдавали нормы ГТО по плаванью. Была зима, утро. Он тогда переоделся в раздевалке и вышел к чаще бассейна. Вода там была голубая, а за окнами хлопьями шел снег. Первая мысль Борискова была восторженная: "Это и есть коммунизм!" Коммунизм тогда представлялся неким иллюзорным миром, каким он, собственно говоря, и являлся. Подобное ошеломляющее впечатление повторилось еще раз, когда первый раз попал за границу и зашел во французский супермаркет "Карфур". Тогда в России таких магазинов еще не было. Особенно его тогда потрясло, что для животных специально продаются корма. Он по приезде рассказывал об этом всем знакомым, но ему никто не верил.

Тут Виктоша напомнила, что они с Олегом завтра днем идут в Маринку на балет. Впрочем, Борисков этому вовсе не удивился. У Виктоши был железный принцип: обязательно раз в неделю в течение зимы куда-нибудь выходить из дома по выходным: на концерт, выставку, – то есть каждый выходной до начала дачного сезона, – чтобы дома не закиснуть. Только летом обычно никуда не ходили, поскольку все выходные проводили с детьми на даче. А зимой она выбиралась непременно – отдыхала от дома и быта. К этому Борисков настолько привык, что считал за ее неотъемлемое право, и не особенно вникал, где она в эти дни бывала.

Потом ему как-то рассказали историю, что у одного типа жена под видом каких-то культурных мероприятий каждое воскресенье в течение многих лет уходила к любовнику и проводила с ним целый день. И это было многолетней традицией. Тот же вариант мужской жизни на две семьи, только наоборот, который, кстати, ту женщину вполне устраивал. В этом случае она создала себе удобную жизнь. Ее любовник сам жениться из-за этого никак не мог, скучал по ней всю неделю, ревновал к мужу, готовился к ее приходу, накрывал стол со свечами, сразу у порога набрасывался на нее, тащил в постель. И ей это очень нравилось, придавало некоторого перца в жизни. Надо сказать, во время таких посещений она всегда тщательно осматривала его жилье, принюхивалась к подушке: нет ли тут где следов другой женщины, внимательно рассматривала найденные волосы, и тоже ревновала и постоянно пугала любовника, что уйдет от него навсегда. И длилось это уже годами. Потом она забеременела. И от кого был ребенок, никто сказать точно не мог, даже она сама.