Ей было уже все равно, она ни во что уже не вникала. Сидела и ела.

Ела и сидела.

Сейчас редко вместе пьют чай на дежурстве, раньше по молодости лет

– было часто, особенно на дежурстве. Было что-то типа своеобразной молодежной тусовки. Обсуждались все новости. По юности вместе и спать могли лечь. Семен Марков, с которым Борисков учился в ординатуре, рассказывал, как он однажды подежурил. И вот лежат они однажды с медсестрой на кровати за шкафом в ординаторской, занимаются этим самым делом. Короче, все уже на самом пике. Он сверху, она – внизу. А там специально было зеркало приделано на стене над кроватью, чтобы, когда лежишь, было видно, кто заглядывает, чтоб не вставать. И от входа, получается, тоже чуть видно, что там за шкафом. Он случайно перевел взгляд на зеркало и вдруг увидел там выпученные глаза строгой заведующей отделением

Марии Павловны, которая неизвестно с чего вдруг оказалась в отделении в десять вечера. И так встретился глазами с ней через зеркало. Она дверь тут же и захлопнула. Сема подумал, что же будет потом, но ничего не было. Медсестричка Света, конечно, боялась, чтобы Мария Павловна, самое главное, мужу не стукнула. Хотя Мария

Павловна могла ее и не видеть – та как раз была под Семеном, но уж явно догадалась. Борисков помнил эту Свету – это была очень сексуальная красивая блондинка с пышными формами. У него тогда свои были личные проблемы, и он в чужие интимные дела не вникал. В другой раз Семен сокрушался утром после дежурства:

– Вот, блин, на месячные попал – все трусы в крови! Не мог удержаться. Что делать? Придется выкинуть, а то жена убьет! А купишь новые – тут же привяжется. Надо где-то купить точно такие же. Она все замечает! Однажды пришел, а трусы одеты на изнанку – тут же такого гавна навалила, насилу отбрехался – сказал, что ходил в душ!

Был отлучен от тела на неделю.

Теперь Сема работал заведующим каким-то там отделением в больнице

Мечникова. Борисков уже давно с ним лично не общался. С год назад

Сема позвонил по каким-то своим делам, спросил:

– Как на работе?

Что было ему ответить: каждый день одно и то же. Поступление и выписка. И у него было то же самое. Но он не унывал.

В ординаторской один клинический ординатор, недавно проходивший практику по кардиологии, порассказывал всяких ужасов, которых там насмотрелся и наслушался. Например, может быть безболевая форма стенокардии. Только на мониторе ее и можно обнаружить. Можешь так ходить, ходить, а потом внезапно помереть.

Жизляй и здесь всунулся:

– Тут пришел один спортсмен, тридцати пяти лет, просто проверить здоровье, а оказалось, у него холестерин зашкаливает и атеросклероз сосудов сердца. Теперь ему назначили годами пить таблетки против холестерина и, конечно, соблюдать диету, а то, говорят, запросто можешь коней нарезать. Ведь они, спортсмены, всегда жрут жирную высококалорийную пищу, да еще вводят себе гормоны и инсулин для лучшего усвоения. У нас, когда я был в ординатуре, был такой профессор на кардиологии, так он курил просто безжалостно, а когда ему говорили, что это вредно, отвечал, что на легкие он понимает, как табак действует, но ведь не на сердце же! А сейчас оказалось, что даже одна выкуренная сигарета уже повреждает эндотелий сердечных сосудов. Всего лишь одна сигарета! – тут он сел на своего любимого конька. Ко всем курильщикам он обязательно цеплялся и долбал их, поскольку сам никогда не курил.

– И что тот профессор? – спросил какой-то клинорд.

– Он уже давно умер и, кстати, от инфаркта. Интересно, что сто лет назад это заболевание казалось казуистикой и встречалось очень редко. Для докторской диссертации в начале шестидесятых годов с трудом набрали сто пятьдесят случаев и еще на защите отметили, что, мол, как много наблюдений. Потом словно мор пошел. Может быть, пища сменилась? Говорят, что основная причина стресс. Но, с другой стороны, во время блокады – куда уж больше стресс! – давление повышалось, а инфарктов не было. И вообще, сказать, что люди жили без стрессов в прошлом веке – было бы слишком сильно сказано.

Наверное, все-таки виновата еда! Изменение образа жизни. Эволюция человека продолжалась многие тысячи лет. И в принципе человек питался достаточно однообразно: ел то, что тут же и росло. Консервов тогда придумано не было, пищу далеко не возили. И вдруг вся эта цепочка питания изменилась. Существует, впрочем, версия, что инфаркты имеют инфекционную природу, поскольку в холестериновых бляшках нашли кучу особых микробов и вирусов. Впрочем, все эти теории в ближайшие годы наверняка двадцать раз еще поменяются.

Кстати когда все это они обсуждали, сладкий чай пили с шоколадом, которого в ординаторской всегда было изобилие.

Борисков тоже подумал, что надо бы еще сдать анализ крови на липидограмму и на сахар. Пошел в лабораторию договориться, чтобы сделали, принес им большую коробку конфет и банку кофе. Те, сказали, что с удовольствием сделают. Утром следующего дня надо было не забыть прийти натощак.

Выйдя из лаборатории, Борисков увидел промелькнувшего в конце коридора Меркина, тоже бывший однокурсник. Он был кардиохирург – местная элита. Даже официальная зарплата у него была раз в пять больше, чем у Борискова. Заведующим отделением был Гела Миканадзе – к тому вообще было не подойти. С простыми людьми он не разговаривал.

В последнее время в отделении выполняли довольно много операций на сердце по федеральной программе дорогостоящей помощи, да и немало хозрасчетных – в основном ставили коронарные шунты. Кроме самой работы немалый заработок давала продажа инструментария и расходных материалов. Одна такая маленькая фиговинка-стент могла стоить сто долларов, а то и дороже. По виду же была как пружинка от авторучки.

Да и себестоимость ее вряд ли должна была быть многократно дороже.

Наши тоже делали такие штуки. Российские стенты стоили в разы дешевле западных. Кто-то говорил Борискову, что по сути разницы в стентах никакой не было – и те и другие неизбежно зарастали лет через пять, но считалось, западные пропитаны цитостатиком и зарастают гораздо медленнее. Обычно продвигали стенты только тех компаний, которые платили хирургам наличными за их использование.

Говорили, иногда они выплачивали и до 80% стоимости таких материалов. Платили также за рентгеноконтрастные препараты, широко используемые в диагностике. Деньги капали отовсюду, превращаясь в довольно заметный ручеек. Человек даже когда поступал бесплатно за счет обязательного медицинского страхования, ему говорили: "Операцию мы вам сделаем бесплатно, однако нужно будет приобрести расходные материалы и оплатить анестезию". Тут тоже было непонятно, а если не заплатишь, то без наркоза будут шить? Деньги в оговоренной сумме отдавали наличными. Говорят, в одной больнице, чтобы так явно деньги не перемещались, давали некий счет, куда человек переводил деньги, а куда они шли далее, то это уже неизвестно. Когда речь идет о жизни, тут особенно никто не противится. Это было совершенно обособленная система, как отдельная клиника. Информация оттуда не уходила.

Борисков как-то устраивал на операцию родственника одной знакомой женщины. Специально подходил и спрашивал, сколько надо заплатить.

Ему сказали: "Так сделаем, не переживай!" Женщина переживала, потому что платить, известно, надо. По ходу дела оказалось, что надо было платить дежурной медсестре пятьсот рублей за ночь, чтобы смотрела за пациентом. Но никто не говорил, сколько нужно было платить хирургам и анестезиологу. Тут была настоящая "тайна мадридского двора".

Омерта, закон молчания. Сумму никто никогда не озвучивал. Она как бы по волшебству появлялась сама. Прежде всего говорили, что надо заплатить за расходные материалы, даже квитанцию давали.

Но это были все-таки действительно высокие технологии, в чем-то соответствующие мировым стандартам. Гинеколог Аракелян, кандидат наук, например, всю жизнь занимался исключительно абортами, на чем заработал столько денег, что сумел построить себе большой загородный дом по Выборгскому шоссе и купить каждому члену своей семьи по хорошей иномарке.