Для прохода через болотце чья-то добрая душа бросила шестиметровые доски, одну за другой. Доски под нами намокли и стали скользкими.

Давно сердечное томленье томило мне младую грудь. Душа ждала чего-нибудь. И дождалась – Сашка упал в болото. Есть в графском парке старый пруд, там лилии цветут… А сумку с портвейном высоко над головой держит. Стал он кликать золотую рыбку. Приплыла к нему рыбка, сказала:

– Все мы друзья и братья, всем от рожденья даны: Солнце золотое, сердце молодое, песни заревой весны! Радостно год за годом в нашей веселой стране Солнцу яркому светить, сердцу жаркому любить, песни петь и расцветать весне.

Мы выжали Сашку, и пошли на свою полянку. Пускай удалось нам немного пройти, и сделано нами немного. Мы к счастью идем, значит нам по пути. В дорогу, в дорогу, в дорогу.

Сели в электричку. Слава богу, едем в пустом вагоне. Песни кричим.

Проехали остановку или две, чувствую – дурно становится. Взял свой дипломат и вышел. Кто-то окликнул меня вдогонку, но я уже был на платформе. Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда. А рельсы то, как водится, у горизонта сходятся, где ж вы мои весенние года? Где ж вы мои весенние года. Меня сильно качает, и вижу вокруг приблизительно. Самое время коня на скаку останавливать и в горящую избу идти. В горящую избу меня не пустили, и я нашел укромное место в кустиках, лег на травку и уснул. Открываю глаза – фонари горят. Значит не меньше девяти. Вернулся на платформу и поехал в Москву. На Ярославском пересел в метро. Пока ехал опять заснул. Сквозь сон слышу: '…следующая станция проспект

Вернадского'. Успел выйти из вагона. Вместо того, чтобы пересесть на поезд в обратную сторону, поднялся на эскалаторе в город. Толпы людей мелькают в разных направлениях. На перекрестке Вернадского и

Ломоносовского проспекта стоит одинокая девушка, возможно, такси ловит. Подхожу.

– Вот смотрю я на Вас, Галина Ермолаевна, и сердце мое вновь подает тревожные звонки.

– Какие звонки?

Подходит статуя командора. Галина Ермолаевна падает.

Я: О боже! Галина Ермолаевна!

Статуя: Брось ее, Все кончено. Дрожишь, Гордей Гордеич? Дай руку.

Я снял решительно пиджак наброшенный. Казаться гордым мне хватило сил. Ему ответил я: – Всего хорошего. А он прощения не попросил.

Чтобы развеять грусть-тоску, я уехал на автобусе за тридевять земель. Вышел где-то в районе Мичуринского проспекта, помог двум девчонкам дотащить чемодан до дома. Что-то тяжеловат. Рация Кэт?

Плейшнер? Вернулся на пустую остановку. Сквозь листву горят окна соседних пятиэтажек, но людей на улице нет и часов у меня нет.

Похоже за полночь. Постоял, постоял и двинулся пешком. Вот уж окна зажглись. Я шагаю с работы устало, я люблю тебя жись и хочу, чтобы лучше ты стала. Ломоносовский проспект. Темный и тихий университет.

Проспект Вернадского. Мимо проносятся такси, но у меня нет денег.

Метромост перешел внизу, на уровне метро. Эскалатор на горе не работает, пришлось спускаться ногами. Впереди мелькнул милиционер.

Иду, не останавливаюсь, а дяденька куда-то исчез. На лужниковом берегу проходу мешает решетка спортивного комплекса, на воротах замок. Не возвращаться же назад пролез под воротами не касаясь спиной земли. На Комсомольский проспект вступил с бледным рассветом.

Ноги ноют. Проносится одинокое такси. Влюбленные на скамейке. Сидят, молчат. Бессовестные.

Осенью 83-го захожу в подъезд своего дома, как обычно сую мизинец в дырочку почтового ящика – что-то есть. Открываю – брошюра адвентистов седьмого дня. Запрещенная литература. Я внимательно прочел ее. В ней описывались несколько случаев притеснений верующих со стороны кгб. Позвонил Мишке, коротко рассказал, в чем дело, договорились, что приеду к нему. Приехал, почитали вместе. Вернулся домой и понес брошюру в милицию. Там записали мои данные, и дня через три ко мне явился невзрачный и просто одетый дяденька. Он предъявил документы офицера кгб. Я рассказал ему все что мог и написал по его просьбе заявление. Написал про незнакомую старушку, которая вертелась у почтовых ящиков, перед тем, как появилась брошюра.

Кто-то из знакомых сказал, что это проверка на лояльность. Женька, которого случайно встретил в концертном зале 'Россия', тоже рассказал, что их проверяли, он фельдъегерь в кремле.

За два года до этого, когда учился на третьем курсе однажды достал из ящика письмо из кгб. Они предлагали мне работу электромонтером.

По их сведениям я недавно окончил училище электромонтером. Про кгб я слышал, что там ставки в полтора, два раза выше и потому не отказался бы пойти, если бы не институт. После письма я позвонил по указанному телефону и сказал, что учусь в дневном институте, и работать у них не смогу. Письмо с координатами у меня осталось, и на пятом курсе я позвонил туда вновь. Где-то я узнал (или по телефону пообещали или кто-то еще сказал), что у инженера в кгб оклад 190 – против 120 на заводе. На заводе 190 – оклад начальника отдела. Мне этого не достичь – нужно в партию вступать, а хочется жить честно.

Меня пригласили на Кузнецкий мост. Пыльная дверь с номером подъезда, больше ничего. Говорил с одним человеком, рядом молча стояли и слушали человек пять в черных костюмах, белых сорочках и галстуках.

Я сказал, что смогу работать у них инженером электромехаником через год, когда закончу институт. Договорились созвониться ближе к сроку.

Через год планы мои изменились. Я так увлекся компьютерами, и перспективой исследовательской работы после окончания института, что преимущество в деньгах потеряло для меня смысл.

После занятий мы пили пиво в сосисочной на Автозаводской. Потом компания наша разделилась. Гросс со Славой остались, Лаврентий поехал домой, а мы с Мишкой поехали ко мне распить бутылку сухого.

Посидели, выпили не спеша. Звонок. – Але?

– Это мы, Коль. Давайте к нам у нас тут флэт свободный, – это

Гросс и Славка говорят оба сразу по параллельным аппаратам. Они дали свой адрес. Мы с Мишкой поехали, захватили в нашем магазине бутылку красного, чтобы не с пустыми руками. Толи Большая, толи Малая

Грузинская улица. Одноподъездный дом, желтого кирпича, кажется мидовский. Внизу консьержка. К кому? Назвали квартиру и имя.

Проходите. Поднялись на лифте. Выхожу первый, деловито. Впереди стена, в обе стороны коридор. Напротив лифта у стены стоит дяденька в сером. Глаза на секунду задержались на нем и пошли искать номера квартир. В дальней квартире дверь настежь, в коридор падает свет из прихожей. Из двери высунулся человек, посмотрел на нас и сказал тому, что в сером:

– А, еще прибыли, давай их сюда.

Только теперь я заметил у серого человека кокарду на шапке.

– За что, за что, о, боже мой? За что, за что, о, боже мой?

– Дяденьки, отпустите нас. Мы – за мир.

– Шпага разрешит все споры, бей, безумствуй и коли. Чем храбрее мушкетеры – тем бодрее короли.

Нас завели в квартиру. Тут уже сидят Гросс и Славка. Капитан в штатском, тот, что высовывался, расспрашивает их о чем-то. Мы с

Мишкой стоим, молчим, ничего не понимаем. Огляделся. Квартира богатая – стенки, мягкая мебель, аппаратура, обои из пластика в красно-белую полоску, тут и там блоки сигарет 'Кент' и 'Мальборо'.

В сосисочной к Гроссу и Славке прилип мальчик, ровесник, угостил пивом, ребята с удовольствием выпили за чужой счет. Потом этот мальчик пригласил ребят к себе, продолжить. Приехали, врубили музыку, еще выпили. Мальчик – хозяин отключился. Соседи по площадке вызвали милицию – им мешала музыка. Выяснилось, что квартира чужая, какого-то босса, а мальчик – его гей.

Нас повезли в отделение. Для Мишки не оказалось места в машине, думали посадить его в собачник. Капитан отпустил Мишку и объяснил, как добраться троллейбусом. Сидим в грязном приемнике, в отделении.

Нам с Мишкой вопросов не задают, мы ничего не знаем. Расспрашивают