Во-первых – что бы там ни говорил и ни думал Разумовский – она боится человека, с которым ее связало ее недавнее величие, и его четырех братьев. Они все рука в руку стоят на ступенях ее престола, «одна душа и одна голова», как замечает про них Сабатье. И они готовы на все – это известно Екатерине по опыту. Но ей трудно быть благоразумной: она влюблена страстно. В феврале следующего года, когда она отправилась в Москву для своей коронации, проект замужества, который усердно старались подвинуть вперед за последние месяцы, по-видимому, близился к желаемой развязке, и барон де Бретёйль писал:

«Несколько дней тому назад при дворе представляли русскую трагедию, где фаворит (Гр. Орлов) играл очень плохо главную роль. Государыня же, между тем, так восхищалась игрой актера, что несколько раз подзывала меня, чтобы говорить мне это и спрашивать, как я его нахожу. Она не ограничилась только разговором с графом де Мерси (австрийским послом), сидевшим рядом с ней; десять раз в продолжение сцены она выражала ему свой восторг по поводу благородства и красоты Орлова...»

Скоро Государственному Совету предстояло решить серьезный и опасный вопрос. Очевидно, это было только формальностью. Члены Совета молчали. Один только Панин составлял исключение. Когда до него дошла очередь высказаться, он сказал просто: «Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей российской». Произнося эти слова, он выпрямился во весь рост, прислоняясь в вызывающей позе к стене, у которой стояло его кресло. Коснувшийся в эту минуту обоев, его парик оставил на них темное пятно, которое его товарищи заметили и о которое потом старались потереться головой «для храбрости», как они выражались. Однако талисмана оказалось недостаточно. Если верить княгине Дашковой, ее дядя, Воронцов, – когда Бестужев стал выведывать у него о предполагаемом союзе, – отказался отвечать, спрашивая, чем он заслужил оскорбление подобным вопросом. Но, по другим указаниям, вмешательство старого канцлера в это щекотливое дело – если только оно имело место – было в противоположном смысле. Что же касается Бестужева, то он был вполне на стороне проекта: это был последний шанс, представившийся ему для восстановления своего былого могущества.

Таким образом Екатерина дошла до того, что уже обсуждался не сам проект, а только план его осуществления. И опытность Бестужева, также как его находчивость, явились теперь кстати, чтобы служить интересам фаворита. Когда Екатерина пугается новизны положения, которое приходится создать, бывший первый министр Елизаветы тут как тут, чтобы указать прецедент: разве покойная императрица не была замужем за Разумовским? Говорят, что у последнего хранятся подлинные документы, доказывающие действительность этого тайного брака. Стоит только раскрыть то, что хранилось в тайне до сих пор и опубликовать документы. Но тут было необходимо согласие самого Разумовского. И именно Воронцов взял на себя получить его. Рассказ о свидании сообщен одним из племянников бывшего певца императорской капеллы, в это время уже преждевременно состарившегося, хотя ему только что исполнилось пятьдесят лет. Он жил в совершенном уединении, предаваясь набожности. Воронцов застал его перед камином, читающим Библию, недавно появившуюся в киевском издании. В искусно составленной речи он сообщил о предмете своего посещения. У Разумовского просят услуги и за нее щедро заплатят, признав в нем официального супруга тетки и благодетельницы. Екатерина предполагает возвести его в сан светлости со всеми почестями и преимуществами этого титула. Уже изготовлен проект указа в этом смысле. Разумовский слушал, не говоря ни слова, несколько обескураживая посетителя молчанием и пристальным взглядом – потускневшим и грустным, в котором виднелась безысходная печаль. Он попросил показать ему проект указа, внимательно прочел его, затем встал, но все молча, медленно отошел на другой конец большой комнаты, где происходило свидание, и остановился перед старым дубовым шкафчиком. В нем стоял окованный серебром ларец черного дерева с инкрустацией, Разумовский медленно взял ключ, отпер ларец и нажал пружину. В ларце лежал свиток пергамента, обернутый в розовый атлас, выцветший от времени. Старик, тщательно свернул атлас, положил его обратно в ларец, запер последний и возвратился к огню со свертком, который начал внимательно рассматривать. Один за другим большие листы, скрепленные красными печатями, проходили у него между пальцами, нарушая своим шуршанием тишину, которую Воронцов не смел прервать. Окончив, Разумовский привел в порядок свиток, коснулся его губами и, обращаясь в угол, где неугасимая лампада висела перед иконой, как бы обратился к последней с немой молитвой. В глазах его блестели слезы; он дрожал и волновался одно мгновение, как бы выдерживая внутреннюю борьбу; затем с видом человека, принявшего решение, перекрестился и быстро бросил в огонь таинственный сверток. Вздох – облегчения или сожаления, – и Разумовский тяжело опустился в кресло, глядя, как пламя совершает свое дело, пожирая бренный памятник прошедшего, от которого уже ничего не останется. Когда все исчезло, он, наконец, заговорил:

– Я был всегда только покорным рабом ее величества императрицы Елизаветы. Желаю быть также покорным слугой императрицы Екатерины. Просите ее остаться ко мне благосклонной.

Прецедента уже не существовало. Но Бестужев еще не оставил своего проекта. По его инициативе была пущена в ход петиция, просящая Екатерину вторично выйти замуж, чтобы упрочить престолонаследие, так как слабое здоровье Павла заставляло с опасением взирать на будущее империи. Несколько лиц духовного звания и сенаторов подписались под петицией. Но в этот момент разразился заговор Хитрово с сообщниками, направленный против Орловых и их честолюбивых замыслов. В Москве начинались волнения: портрет императрицы сорвали среди белого дня с триумфальной арки, где он висел; угрожающее движение было заметно даже в гвардейских полках, так что императрица и фаворит не могли более на них надеяться. Оба испугались, и Орловы отказались от своего смелого проекта.

Екатерина уже не предпринимала никаких шагов для осуществления плана. В душе она была благодарна Разумовскому за его сдержанность, и старый придворный, вероятно, угадал, что будет так. Но счастливая для императрицы развязка лишила фаворита иллюзии прекрасной мечты; кроме того, она разрушила еще одну надежду, на исполнение которой он мог рассчитывать скорее. За несколько месяцев перед тем, работая над осуществлением проекта брака, теперь рушившегося, Бестужев вел с графом де Мерси другие, также весьма щекотливые, переговоры: прежде чем красавец Орлов станет супругом императрицы, необходимо сделать его графом Священной Империи. Венский посол сначала и слышать не хотел об этом: время было выбрано самое неподходящее для того, чтобы просить у двора подобной любезности, после того как Россия только что покинула Австрию на поле битвы, предоставив ей одной справляться с Пруссией. Но сама Екатерина вмешалась сначала обиняком и полунамеками и, наконец, прямо высказывая свое желание, чтобы Орлов стал князем, за то обещала свою благодарность. Когда Мерси начал настаивать на указании размеров этой благодарности, императрица рассердилась. «Разве смеют сомневаться в ее обещании?» Этого сделать не посмели, и грамота была послана. В ней сан, дарованный фавориту царицы, обусловливался древностью и знаменитостью его рода; что же касается личных заслуг жалуемого, то документ возлагал надежду, что будущее выкажет их в надлежащем свете.

Такая мотивировка может показаться иронией; но возведение в достоинство нового князя должно было встретить еще одно серьезное препятствие. Как раз в то время когда де Мерси получил грамоту, неопределенное положение, на которое указывали, еще продолжалось, и посол не счел нужным брать на себя ответственности за этот новый театральный эффект. Он передал грамоту Бестужеву, говоря, что он может поступить с ней по своему усмотрению. Его двор действовал по принуждению, и ему кажется полезным, чтобы это заметили. Бестужев был в восторге: на этот раз Екатерина и ее фавориты узнают, чем они ему обязаны. Он поспешил к императрице, но возвратился, как в воду опущенный: Екатерина и слышать не хотела о провозглашении фаворита князем в данную минуту; он рисковал быть убитым, а ей грозило иметь дело с мятежом! Ему придется подождать год, может быть десять лет. Инцидент был закончен: Мерси получил только натянутую благодарность и неопределенные обещания; красавец Орлов – не стал князем. Правда, он, кажется, отнесся к этому совершенно равнодушно.