— Есть что-нибудь? — спросил инспектор.

— Если и есть, — отозвался Эллери, — тебя это не должно занимать, папа. Ты ведь сказал, что дело закрыто, или я ослышался?

Старик усмехнулся и повернулся к двери. По главной галерее гулко разносились мужские голоса. В центре галдящей толпы репортеров появился сержант Вели. Фотографы тоже ухитрились просочиться внутрь, и очень скоро кабинет наполнился табачным дымом, засверкали вспышки. Инспектор приступил к изложению фактов не спеша, чтобы журналисты успевали все записать. В углу сержант Вели рассказывал свою историю. Помощник окружного прокурора Пеппер стал центром еще одной восхищенной группы слушателей. Майлс Вудраф выпятил грудь и тоже начал говорить — в основном о себе, о том, что он, адвокат Вудраф, с самого начала знал, кто виновен, но... вы же знаете, ребята, с каким скрипом продвигаются эти официальные расследования... полиция, да еще отдел детективов...

В этой суматохе Эллери Квин незаметно выскользнул из кабинета. Он прошел тихонько по галерее, мимо статуй, под богатыми картинами на стенах... Легко сбежал по лестнице, перебрался через выбитую дверь и, наконец, глубоко и облегченно вдохнул холодный воздух темной Мэдисон-авеню.

Через пятнадцать минут там его и нашел инспектор: Эллери стоял у темной витрины, и темные мысли беспорядочно кружились в его ноющей голове.

Глава 20

АРГУМЕНТАЦИЯ

Это безрадостное настроение одолевало его еще долго, очень долго — до раннего утра. Напрасно инспектор старался, прибегая ко всем известным ему отеческим уловкам, убедить своего угрюмого потомка бросить ломать голову и поискать утешения в недрах теплой постели. Эллери, облаченный в халат и шлепанцы, съежился в кресле перед слабым огнем в гостиной, впитывая каждое слово из ежедневника в кожаном переплете, который он стянул со стола Слоуна, и никак не реагировал на упрашивания старика.

Отчаявшись, инспектор прошаркал в кухню, сварил кофе — молодой Джуна крепко спал в своей каморке — и налил себе кружку в тишине и одиночестве. Аромат защекотал ноздри Эллери, как раз когда он завершил изучение дневника. Он сонно потер глаза, прошел на кухню и тоже налил себе чашку. Теперь они пили вдвоем, но по-прежнему в тишине, которая уже начинала давить на барабанные перепонки.

Старик со стуком поставил кружку на стол.

— Расскажи папе. Что тебя гложет?

— Ладно же, — сказал Эллери, — наконец-то ты спросил. Я ждал этого вопроса с нетерпением леди Макбет. По нескольким деталям, предположительно обвиняющим Гилберта Слоуна, ты заключил, что дело завершено, и бездоказательно объявил его убийцей брата, Альберта Гримшоу. И теперь я хочу спросить: кто раскрыл в письме их родство?

Старик цыкнул зубом.

— Продолжай, — сказал он. — Облегчи душу. На каждый вопрос найдется ответ.

— Неужели? — парировал Эллери. — Очень хорошо, тогда позволь мне развернуть его. Сам Слоун, очевидно, не посылал это письмо — стал бы он давать полиции компрометирующую информацию против себя, если бы он был виновен? Естественно, нет. Кто же тогда написал письмо? Вспомни, как Слоун сказал, что во всем мире никто, кроме него самого, — и, обрати внимание, даже Гримшоу, — не знал, что Гилберт Слоун, как Гилберт Слоун, его родной брат. Поэтому я снова спрашиваю: кто написал это письмо? Тот, кто его писал, должен был знать, а тот единственный, кто знал, писать его не мог. Не стыкуется.

— Ах, сынок, если бы на все вопросы можно было так легко ответить, как на этот, — усмехнулся инспектор. — Конечно, не Слоун. И мне плевать, кто именно. Это не важно. А почему? — Он выразительно поднял тонкий палец, с нежностью глядя на сына. — Да потому что сам Слоун нам и сообщил, что не знал никто, кроме него. Понимаешь? Конечно, если бы Слоун говорил правду, то ответить на этот вопрос ныло бы трудно. Но Слоун-то преступник, и все его слова следует подвергать сомнению, особенно если он сказал это — как оно и было — в то время, когда думал, что он в безопасности, и хотел запутать следы для полиции. Поэтому вполне вероятно, что кто-то еще все-таки знал, что Слоун, как Слоун, был братом Гримшоу. Сам же Слоун мог проболтаться, скорее всего, своей жене... Хотя с какой бы стати она решила дать информацию против мужа, это мне непонятно.

— Острое, однако, отступление от темы, — восхитился Эллери. — Ведь в своем же собственном деле против Слоуна ты исходишь из того, что именно миссис Слоун предупредила Слоуна по телефону. А это уж никак не согласуется с бесспорно злым умыслом анонимного корреспондента.

— Хорошо, — немедленно откликнулся инспектор, — посмотри на это иначе. Был у Слоуна враг? Черт побери, да хотя бы миссис Вриленд, которая дала против него показания в другом случае. Может быть, она и написала то письмо. Вот как она узнала, что они братья, — это уже из области догадок, но я готов поставить...

— И потеряешь деньги. Неладно что-то в Датском королевстве, вот отчего у меня голова раскалывается. Измена, смута, пусть меня повесят, если... — Эллери смолк на полуслове, лицо у него вытянулось — хотя вроде бы дальше и некуда, — и он зло швырнул спичку в угасающий огонь.

Пронзительное «дз-з-зинь» телефона заставило их вздрогнуть.

— Кого это черт дернул в такой час? — удивился инспектор. — Алло!.. О, доброе утро... Прекрасно. Что вы обнаружили?.. Понимаю. Отлично. Теперь сразу в постель — нельзя так долго работать, это очень вредно сказывается на внешности очаровательной девушки. Ха-ха!.. Очень хорошо. Приятных сновидений, милая.

Улыбаясь, он повесил трубку.

Эллери задал вопрос движением бровей.

— Это Уна Ламберт. Она опознала почерк на обгоревшем клочке бумаги. Никаких сомнений, рука Халкиса. Уна говорит, все свидетельствует о том, что обрывок является частью оригинала завещания.

— Вот как? — Эллери огорчился по какой-то неведомой инспектору причине.

Хорошее настроение у старика вмиг улетучилось, и в порыве гнева он заорал:

— Ей-богу, мне кажется, ты просто не хочешь, чтобы это треклятое дело когда-нибудь закончилось!

Эллери спокойно покачал головой:

— Не шуми, папа. Я искренне желаю завершения дела. Но это должно быть завершение, удовлетворительное для меня.

— Зато оно удовлетворительное для меня. Доводы против Слоуна безупречны. Со смертью Слоуна партнер Гримшоу исчез, и все кончено. Поскольку, как ты говорил, партнер Гримшоу был единственным человеком со стороны, который знал, что у Нокса есть эта вещица Леонардо, то теперь, когда он умер, об этом знают только в полиции — теперь это наш секрет. Это означает, — инспектор даже слегка прищелкнул языком, — что мы можем воздействовать на мистера Джеймса Дж. Нокса. Мы должны вернуть эту картину, если, конечно, Гримшоу именно ее стащил из музея Виктории.

— Ты получил ответ на телеграмму?

— Ни слова. — Инспектор нахмурился. — Не понимаю, почему музей не отвечает. Во всяком случае, если британцы навалятся кучей, чтобы забрать картину у Нокса, тут такая начнется драка! Нокс, со своими деньгами и связями, останется чистеньким. Я думаю, нам с Сэмпсоном нужно решать эту задачу исподтишка — не хочу спугнуть нашу богатую птичку, а то взъерепенится.

— У тебя будет неплохая возможность уладить дело. Очень сомнительно, чтобы музей захотел огласки. Представь себе: выставлявшаяся картина, которую эксперты музея признали подлинником Леонардо, вдруг оказывается ерундой, ничего не стоящей копией! То есть подразумевается, что у Нокса именно копия. Ты же помнишь, мы знаем историю лишь со слов Нокса.

Инспектор в задумчивости плюнул в огонь.

— Все больше и больше сложностей. И опять мы уперлись в дело Слоуна. Томас подготовил отчет по людям, зарегистрированным в отеле в четверг и пятницу, когда там жил Гримшоу. Ну и там нет ни одного имени, как-то связанного с нашим делом. Чего и следовало ожидать. Слоун решил, что Гримшоу познакомился с тем парнем в отеле, — должно быть, он просто солгал и таинственный персонаж приходил после Слоуна или вообще не имел отношения к делу...