Оставляя без внимания наступательный порыв расстихиившей-ся массы, глубоким сокровенным голосом, слышным только капитанам, Молекула говорит Авангардию:
— Нет, ты так ничего и не понял, Авангардий… А я думал, что мы с тобою родственне души, что именно ты-то меня и поймешь. Неисправимый я Назаретянин! В какой уж раз на вере людской обжигаюсь… Ахм… — грустно глядя куда-то поверх головы своего бородатого слушателя, смахивает сухую слезинку Виктор Вильямович. — Ладно, слушай тогда, — освободив от шелка тонкую бледную шею и кусок волосатой груди с желтым зубом ископаемого, он продолжает — Театр Молекулы, проникновенный наш мечтатель, для его создателя совсем не шутовской гороховый балаган фиглярнических выкрутасов, ерничества, паясничанья над человеком и его слабостями. Нет. Театр Молекулы — это моя реальная возможность спасти от гибели и выявить, повинуясь совести души, опускающиеся и разлагающиеся на стенках жизни драгоценные капли человеческой личности, ее талантов и без всяких там, уверяю тебя, извращенческих побуждений поднять свою собственную персону над человеческим, как ты выразился, материалом. Вот и вся суть. Неужели это надо было разжевывать?..
Авангардий молчит. Не прекращая активных попыток прорыва на сцену, толпа лавой и пеплом извергает в адрес чернобородого антихриста необратимые обличения и нещадные угрозы.
— Ты думаешь, я не мечтал о подобном? — продолжает свое откровение Виктор Вильямович, показывая черносмородиновыми глазами на укладывающих в бухту канат-якорь соподвижников Авангардия. — Еще как мечтал. И мечтаю. — Он вновь обращает свой взгляд на штурмующих. — Погляди, ведь это тоже люди… И у них свои замыслы и стремления. И у них есть свой шанс. Ведь все эти шоу, игры, конкурсы и забавы — все это не что иное, как поиск высокой души и духа средь глины сырой, непосоленной, выход моей заветной веры в человека и его возможность вершить Чудо.
Пущенная кем-то из зала бритвеннокрылая консервная банка из-под частика, брызжа золотистыми масляными искрами, проносится «сухим листом» рядом со щекой Авангардия и, срезав по пути несколько волосинок с хохолка закиноварившегося на своем сиденьи дяди Луки, вонзается в шалаш.
Молекула прячет шею под платком, стряхивает с поручня кресла наглую растительную каплю.
— Пора утихомирить это стадо. Меня их простолюбье начинает донимать.
Он поднимает руку к залу.
— Друзья! Сограждане! Внемлите мне, вне…
— Уаауааааауааах-ахх!!
Единый многосотенный вздох замершей вдруг толпы плотной воздушной подушкой забивает дыхание Виктора Вильямовича. Охолоднившись затылком, он секундомерно, по-совиному, поворачивает голову лицом за спину, и дальше…
Над сценой, удерживаемый четырьмя белосахарными напрягшимися канатами, оплетенный ажурной коралловой сетью, упруго трепеща и звеня в нетерпении, волшебно сияет и переливается цветом индиго, отгоняя кисею сумерек, огромный летательный аппарат. Принявшая в себя четырех товарищей Авангардия, одетая в байковый зеленый чехол корзина с проделанной в ней и открытой дверкой и с канатной двухступенчатой лесенкой плавно покачивается в метре над полом.
Архитектор Федор, прижав руки к груди и не отрывая взгляда от колосистосиней воздушной плоти, оставляет завороженных курсантов и Колю и, новоявленным архатом, подойдя к корзине, гладит канаты, дотрагивается до дверцы, шепчет сам себе беззвучную молитву.
— Капитан! — зовет Авангардия крепкожилый, с коричневой бородой авангардник с по-пиратски повязанным пионерским галстуком на голове, держа один из канатов. — «Абитурьент» к полету готов!
— Ой, Виктор! — звучит восторженный писк-колокольчик Александры. — Какую прелесть пошили эти мальчики! Вот на какой воздушной лодочке я бы с удовольствием покаталась!..
— Заткнись, дура!! — рявкает на нее неожиданно-бешено Молекула. Выскочив из кресла-ракушки, он жадно впитывает в себя общую панораму поднявшего своей узорчатой головой брезентовые своды Парусов шара и, вцепившись в запястье Авангардия, улыбается ему схваченной за хвост птицей какаду.
— Еще один звоно-о-о-ок, — и смолкнет шум вокзала-а-а-а, — завывает он, подергиваясь и подплясывая, — и поезд полети-и-ит в си-и-иреневую даль… — оборвав свои завывания, говорит — Ты полагаешь, что обманул и себя и других, Авангардий? Нашел, наконец, ход, как сбросить с себя все земное, стать чистеньким и провозгласить нам всем Новую Истину? Ха-ха-ха-ха!.. Перестань, дурашка, это уже не смешно. Спектакль закончился. Занавес опущен. Отсюда нет выхода!.. Ка-а-андуктор не спеши-и-и… — вновь затягивает Виктор Вильямович и, выбив короткую звонкую чечетку, хлопает по Авангардиеву плечу. — Опомнись, старина!
Авангардий медленно смотрит на бледное, покрывшееся испариной лицо Молекулы.
— Я это и пытаюсь сделать, Молекула, — кивает он, — и думаю, что и у других тоже есть такая же возможность. — Сделав своей команде знак небольшой задержки, капитан авангардного судна обращается к народу. — Всем нам на этой Земле, ребята, уже невыносимо тесно стало друг от друга и от творимого нами. Не надо быть пророком, чтоб понимать и видеть, что совсем скоро, вот-вот, наш до предела переполненный человеческим ядом голубой шар с треском разлетится во все стороны. И никакой НТП, никакая колонизация других планет, никогда не избавит и не спасет нас от главной молекулы добро зла — самого себя. — Падают косматыми кометами в заполненный вакуумной тишиной зал слова Авангардия. — Этот полет — здоровая, нешизоидная попытка попробовать избавиться, наконец, от рамкизирующих нашу волю и ум законов земной материи, попытка освободить, насколько это возможно, свой личный макрокосмос от нашей земной человеческой субстанции. И даже если для всех в этом зале, наш полет — полный абсурд и бред сивой кобылы, мы можем сказать вам на это только одно: если человек о чем-то подумал, значит это можно осуществить.
Закончив прощальную речь, капитан Авангардий поворачивается лицом к Молекуле и освобождает свое запястье.
— Лука! — бросает сквозь зубы Молекула гоняющему взгляд от курсантов к шару Волохонскому. — Скажите и вы этому Икару помешанному, что он неправ! Что он совершает непоправимую, трагическую ошибку!.. Ведь я реально, без дураков, могу направить его куда ему только заблагорассудится! Куда ему и не снилось!.. Любая синекура — его! Любая верхотура — не проблема! Вплотьдо назначения главой Объединенной Европы! Объясните вы ему это!.. И то, наконец, что я его все-таки люблю, дуралея безмозглого!
Лейтенант ощупывает расческу, строго движет губами.
— Да, Виктой Вильямович! Вы пьявы! Это уже не игья, а самая обыкновенная хулиганская выходка со всеми вытекающими из нее последствиями. — по-прокураторски поднимает он подбородок. — Наш зашалившийся дъюг-пъиятель совейшенно не понимает, что за такой его изобъязительный пьемысел спьесится с живых людей.
Светло улыбнувшись, Авангардий смотрит на искрящуюся в лепестковогранном разноцветье розу ветров.
— Пора.
Уверенно, размашисто и легко капитан идет к своему кораблю.
— Свихнувшийся бездарь-неудачник! Крыса катакомбная! Созидатель-недоносок! — сорвавшимся на дискант голосом кричит Виктор Вильямович. — Давай-давай, сматывайся со своими блаженными ублюдками отсюдова! Бескопейники! Дерьмо на палочке! Все ваше протухшее творчество, все ваши говенные фантазии сегодня и даром никому не нужны! Не умеете жить как надо, так и не суйтесь! Дармоеды помойные! Быдло! Опарыши!
Под аккомпанемент молекуловской канонады, под поскрипывание кожи ждущих команды перчаток и под неопределенный ропот толпы Авангардий подходит к корзине и одним прыжком присоединяется к своим товарищам.
— Руби канаты! — говорит он.
— Держи придурков! — орет своим приспешникам стремительно вскочивший на кресло перекошенногнсвый Молекула. — Хватай их за бороды! Не давай им тронуться!.. Убью, с-с-собаки, если упустите!
Лопаются разрубаемые тросы. Взвихривается сцена.
Не дожидаясь своей минуты, самостоятельно рвется нетерпеливый последний канат. Бросившиеся к корзине перчатки хватаются за борта, пытаясь остановить поднимающийся корабль, и падают тяжелыми литыми грушами на крякающие доски эстрады. Пробко-подпрыгнувший со своего пластмассового постамента лейтенант Волохонский усиленно, в открытую, подает сигналы не отрывающим свои взоры от шара курсантам. Тихо, под шумок, короткими перебежками устремляется к винной колонне Коля.