— Паркер, — попросила она, — убирайся отсюда, мне нужно кончить статью. Гэвин уже минут десять мечет икру.

Это было сказано совершенно искренне. Она действительно хотела от меня избавиться, чтобы получить возможность спокойно выплакаться.

— О’кэй, — согласился я. — До вечера.

Вернувшись к своему столу, я спрятал статьи, которые написал утром. Потом надел шляпу и пальто и отправился промочить горло.

7

Эд в полном одиночестве стоял за стойкой, положив на нее локти и поддерживая руками голову. Вид у него был не блестящий. Я влез на табурет и выложил пять долларов.

— Налей-ка мне, Эд, стаканчик. Да побыстрее, сказал я. — Душа требует.

— Придержи свои деньги, — прохрипел он. — Я угощаю.

Я чуть не свалился с табурета. Такого за ним никогда не водилось.

— Ты что, спятил? — спросил я.

— Ничуть не бывало, — ответил Эд, доставая виски моей марки. — Я сворачиваю дело. Вот и угощаю своих старых верных клиентов, когда кто-нибудь из них заглядывает ко мне.

— Стало быть, уже сколотил состояние, — заметил я, не придав значения его словам — у парня что ни слово, то острота, скажет что угодно, лишь бы схохмить.

— Мне отказали в аренде помещения, — сообщил он.

— Что ж, хорошего мало, — посочувствовал я. — Но ведь наверняка можно найти дюжину других помещений прямо здесь, по соседству.

Эд скорбно покачал головой.

— Моя песенка спета, — сказал он. — Идти мне некуда. Где только я не спрашивал. Если хочешь знать мое мнение, Паркер, у нас не муниципалитет, а вонючее болото. Кому-то приглянулась моя лицензия. И кто-то хорошо подмазал кой-кого из членов городского совета.

Он налил виски и подвинул ко мне стакан.

Он налил и себе тоже, а такого не позволяет себе ни один бармен. Сразу было видно, что ему теперь хоть трава не расти.

— Двадцать восемь лет, — сокрушенно проговорил он. — Вот сколько я здесь проработал. У меня в заведении всегда было очень прилично. Ты ведь не дашь соврать, Паркер. Ты же был постоянным клиентом. Сам знаешь, как у меня тут было. Никакого хулиганья, никаких женщин. И ты, верно, не раз видел у меня полицейских, как они сидели тут рядком и пили за счет заведения.

Я полностью с ним согласился. Все это была святая правда.

— Я знаю, Эд, — сказал я. — Ей-богу, ума не приложу, как наша банда будет выпускать газету, если ты закроешь бар. Ребятам некуда будет забежать, чтобы промыть мозги от всякой дряни. На добрых восемь кварталов нет больше ни одного бара.

— Не знаю, что и делать, — продолжал он. — Я еще слишком молод, чтобы не работать, да и нет у меня ни гроша. Мне нужно зарабатывать себе на жизнь. И, конечно, могу работать на кого-нибудь. Почти в каждом баре города найдется для меня местечко. Но я ведь всегда был хозяином, а тут уж пришлось бы привыкать к другому раскладу. Честно тебе скажу, для меня это было бы трудновато.

— Какое безобразие, — возмутился я.

— Я и «Франклин», - продолжал он, — Мы уйдем вместе. Я только что прочел об этом в газете. В твоей статье. Да, без «Франклина» город будет уже не тот.

Я заверил его, что и без него город уже не будет прежним, и он налил мне еще.

Он все стоял, а я сидел, и мы долго еще толковали об этом — о закрытии «Франклина», об аренде, в которой ему отказали, — не в силах понять, ни он, ни я, куда катится этот окаянный мир. Я попытался всучить ему деньги. Я убеждал его, что, даже закрывая бар, он не имеет права задарма разбазаривать свои напитки, на что он ответил, что достаточно заработал на мне за последние шесть или семь лет и может позволить себе один разок напоить меня бесплатно.

Подошли еще какие-то люди, и Эд отправился их обслуживать. Поскольку это были чужие, а может, просто заходили сюда только от случая к случаю, Эд взял с них деньги. Он выбил в кассе чек, отсчитал сдачу и вернулся ко мне.

И мы вновь принялись обсуждать создавшееся положение, без конца повторяясь и не замечая ничего вокруг.

Я выбрался оттуда только после двух.

Расчувствовавшись, я пообещал Эду, что до того, как он закроет бар, я обязательно загляну к нему поболтать напоследок.

Если учесть, сколько я влил в себя, мне полагалось быть мертвецки пьяным. Но я был трезв как стеклышко. Только страшно подавлен.

Я пошел было в редакцию, но на полпути решил, что идти мне туда незачем. До конца работы оставался какой-нибудь час, а то и меньше, и в это время дня, когда основной материал уже сдан в производство, делать мне там было нечего. Я мог, правда, написать троечку статей, но для этого у меня не было настроения. И я решил поехать домой. Сегодня уж я побездельничаю, а статьи напишу в субботу или в воскресенье.

Поэтому я пошел на стоянку, путем сложных маневров вывел машину на улицу и не спеша покатил домой, старательно соблюдая все правила уличного движения, чтобы меня не засек какой-нибудь полицейский.

8

Я въехал во двор и, свернув за дом, поставил машину на площадку, отведенную под стоянку.

Здесь, за домом, было очень тихо, и, прежде чем покинуть машину, я немного посидел в ней. Пригревало солнце, и здание, огораживая площадку с трех сторон, не пропускало сюда ни малейшего ветерка. У одного из углов дома рос чахлый тополь, и сейчас в своем наряде из красно-желтых листьев он сверкал под солнцем, точно дерево земли обетованной. Дремал убаюканный солнцем и временем воздух, и мой слух уловил постукивание когтей бежавшей по дорожке собаки. Вслед за этим появился и сам пес. Увидев меня, он сел и направил в мою сторону уши. Размером он был с теленка и так лохмат, что напоминал бесформенную глыбу. Он поднял увесистую заднюю лапу и с важным видом принялся выщипывать блох.

— Здравствуй, песик, — сказал я.

Он встал и затрусил по дорожке. Перед тем как скрыться за углом, он на секунду остановился и оглянулся на меня.

Я вылез из машины и, завернув за угол дома, пошел по дорожке к входной двери. В тишине и пустоте вестибюля эхом отдавался звук моих шагов. В моем почтовом ящике я нашел два письма и, засунув их в карман, стал медленно подниматься на второй этаж.

Первым делом я немного вздремну, сказал я себе. Я ведь встал очень рано, и это уже давало себя знать.

Перед моей дверью в ковре по-прежнему зиял полукруглый вырез. Остановившись в недоумении, я уставился на него. Я о нем почти забыл, но сейчас моя память мгновенно восстановила картину ночного происшествия. При виде изуродованного ковра меня пробрала дрожь, и я стал рыться в карманах в поисках ключей, чтобы поскорее войти в квартиру и отгородиться от этого полукруга.

Очутившись в квартире, я запер за собой дверь, бросил на стул шляпу и пальто и огляделся. Все было в полном порядке. Ни малейшего движения, ни шороха. Ничего подозрительного.

Особого шику в моей квартире не было, но она меня вполне устраивала. Она принадлежала мне одному и за долгие годы скитаний была первым местом, где я прожил достаточно долго, чтобы уже считать ее своим домом.

Я прожил в ней шесть лет, и мы с ней притерлись друг к другу. У одной стены стоял шкафчик с оружием, в углу — приемник, а значительную часть комнаты, выходившей окнами на улицу, занимал набитый книгами чудовищного вида шкаф, который я смастерил своими собственными руками.

Я прошел на кухню и, заглянув в холодильник, нашел там томатный сок. Налив себе стакан сока, я присел к столу, и в тот момент, когда я садился, в кармане у меня зашуршали письма, и я вытащил их. Одно было из союза, и я понял, что это очередное напоминание о необходимости уплатить взносы. Второе — от какой-то фирмы с длинным многословным названием.

Это письмо я вскрыл и вытащил из конверта один-единственный листок бумаги.

«Дорогой мистер Грейвс, — прочел я, — ставим вас в известность, что на основании статьи 31-й мы аннулируем ваш договор об аренде квартиры № 210, «Уэллингтон Армз». Срок вышеуказанного договора истекает 1 января будущего года».