Шафаревич насчет же фольклора просто "умолчал", поскольку "москво-центризм" ("Начинается земля, как известно, от Кремля" и т.д.) – явление достаточно хорошо знакомое в XVII-XX вв.
Столь же противоречив и другой тезис математика: "Никакой специфической для русских ненависти к иностранцам и иностранным влияниям, которая отличала бы их от других народов, обнаружить нельзя. Сильны были опасения за чистоту своей веры, подозрительность по отношению к протестантской и католической миссионерской деятельности. Здесь можно видеть известную религиозную нетерпимость, но эта черта никак не отличает Россию того времени от Запада, уровень религиозной нетерпимости которого характеризуется инквизицией, Варфоломеевской ночью и Тридцатилетней войной" (63,102).
Конечно, упоминание о "специфической ненависти" (а почему бы не о "специфической любви"?) необходимо для последующего рассуждения по поводу иудейской ненависти к христианам (=религиозной нетерпимости), точнее, по Шафаревичу, еврейской ненависти к русским (=этнической нетерпимости).
Можно понять патриотические смягчения ("опасения", "подозрительность"), Думается, что сам по себе этот тезис Щафаревича, да еще в такой ограниченно-исторической постановке, сводимой ко времени рас 215 кола, сопоставляемого с гугенотскими и прочими войнами, – следствие выбора такого "угла зрения", при котором русскому народу (исторически и онтологически) свойственны те же нравственно-этические достоинства и недостатки (абсолютно справедливая мысль), какие присущи всем (за исключением, конечно же, евреев) другим народам: "Сводить всю дореволюционную историю к Грозному и Петру – это схематизация, полностью искажающая картину (а историю еврейского народа сводить к библейским войнам и расправам? – С.Д) – Такая подборка выдернутых фактов ничего не может доказать" (63, 102). Согласимся с этим, так же как и с заверением автора, что "эти аргументы – заимствованы" (63, 102).
К другим же аргументам относятся: опровержение приписываемой русскому народу черты "рабской покорности" в сопоставлении… с англичанами, принявшими скроенное Генрихом VIII "совершенно новое исповедание"; свободомыслие русских людей в том, что когда "второстепенные… изменения обрядов, введенные властью, не были приняты большей частью нации… и за 300 лет проблема не потеряла остроты" (63, 101-103); опровержение "типичного для русских" подчинения церкви государству, поскольку формы "единогласного послушания" (термин А. Шрагина), возникшие в протестантских странах, были "точно скопированы Петром I" (63, 103); опровержение русского происхождения концепции тоталитарного государства, "подчиняющего себе не только хозяйственную и политическую деятельность подданных, но и их интеллектуальную и духовную жизнь", ибо эта концепция была "полностью разработана на Западе" (63, 103); опровержение, что "мессианизм" ("явление очень старое") возник в России, поскольку недавнее "очень тщательное исследование этой традиции… о России упоминает лишь… в связи с тем, что западный "революционный мессианизм" к концу века захлестнул и Россию" (63,104); опровержение тезиса о "предопределенности революции в России", ибо в Россию "социализм был полностью привнесен с Запада" (63, 105).
Собственно говоря, "опровержения" Шафаревича – это своеобразные обвинения в "грехах"… по Н.Я. Данилевскому ("Европейничанье – болезнь русской жизни") Запада (точнее, Европы) и своих, конечно, русских собратьев (от Петра I до Бакунина и Герцена)24. Шафаревич предъявляет претензии к избранным им самим оппонентам: "Русскую историю наши авторы (курсив мой. – С.Д.) рассматривают исключительно в плоскости современного сознания, полностью игнорируя требования историзма" (63, 107). Что ж, согласимся с позицией математика, но при этом обратим внимание на известный, если не сказать – подражательный, "историзм" Шафаревича. При знакомстве с его работой прежде всего бросается в глаза странный, с точки зрения "историзма" академика, подбор авторитетных (=положительных) имен и… анонима (автор "недавнего очень тщательного исследования" мессианизма – Достоевский, Вл. Соловьев, Тихо 216 миров, Огюстен Коши25, М. Вебер) и разоблачаемых им авторов (Гоббс, Ceн-Симон, Фурье, Руге, Гейне, Салтыков-Щедрин, Бялик, Мартов).
"Странность" избирания "пророков" и "врагов человечества" тут же (исчезает, когда читатель начинает понимать, что академик (видимо, натерпелся страха во времена диссидентства), побоялся назвать (и сослаться) в своей "Русофобии" автора "очень тщательного исследования" традиций "революционного мессианизма" – Г. Бостунича26. Дело не только в том, что логика доказательств (как и некоторые примеры) зловредности ("Малого Народа" (то бишь, евреев) позаимствована И.Р. Шафаревичем, а в том, что весь камуфляж полемики с современными "русофобами" понадобился для инъекции русской патриотической среде (не входящей пока что в общество "Память") "Протоколов Сионских мудрецов".
"Конспирация" мышления Шафаревича алгебраична, поэтому он использует известные ему "профессиональные" приемы. Приведем некоторые из них.
Метод подстановки одних терминов (имен, произведений, ситуаций и т.д.) вместо других. Если Шафаревич, ссылаясь на "Кошена", начинает рассуждать о кальвинизме и Англии в XVI-XVII вв. и обвинять пуритан (в их идеологии мы узнаем «знакомые черты "Малого Народа"… еще до сотворения Бог предопределил одних людей к спасению, других – к вечной погибели» (63, 120)), то это ему нужно только для того, чтобы в заключение сказать: "И, действительно, пуритане призывали к полной переделке мира… Причем, к переделке по известному им заранее плану. Призыв "строить на новом основании" подкреплялся у них знакомым уже нам образом "построения Храма", на этот раз – восстановления Иерусалимского Храма после возврата евреев из пленения… реальная роль кальвинизма… состояла в том, что… новому слою богачей удалось опрокинуть традиционную монархию, пользовавшуюся до того поддержкой большинства народа" (63,121).