— Надеюсь, он будет вести себя прилично, мужик, — добавил Фукс.

С гибсоном в кожаном чехле на плече — как двустволка охотника — бумажная чашка кофе в руке, Джульен вошел величественно, стремительно, безжалостно, в облаке яростного напускного добродушия — в момент, когда Юджин начал бояться, что он не придет.

— Добрый день, господа, — сказал Джульен с узконаправленной веселостью. — Вижу, что немного опоздал. Нижайше прошу меня простить и сказать мне, что я должен совершить, дабы исправить оплошность.

Фукс отвел глаза, удивленный и еще более расстроенный, чем прежде. Паркер поднял голову и брови и ухмыльнулся. Ухмылка тот час же пропала.

— Какие новости, друзья? Что делать нам? К чему готовы мы? — вопросил Джульен. Баритон его грохнул, размножился, отлетел от поверхностей инструментов. — Ну-с, посмотрим. Так. Вот здесь я подключу Мою Жемчужину Кастильских Ночей, если, конечно, никто не возразит мне гласно. А? Возражений нет. Хорошо. Зовут меня Джульен.

Он косо посмотрел на Фукса.

— Ага, — сказал Фукс.

— На самом деле, — объяснил Юджин, — этого парня зовут Фукс-басист, а не Ага. А который вон там в углу, большой такой жлоб, неприветливый — так он Паркер.

Джульен приблизился к Паркеру и протянул ему руку. Последовало рукопожатие. Джульен переместился к Фуксу. Не поворачиваясь к нему, Фукс сказал,

— Да, хорошо.

— Следует пожать хонки руку, — наставительно сказал Джульен. — У меня, конечно, веснушки на лице, но это еще не повод меня игнорировать. Ближним следует быть благожелательными по отношению друг другу. Так сказано в справочнике.

— Каком справочнике? — неприязненно спросил Фукс.

— В Библии, конечно же.

Еще немного подождав, чтобы сохранить лицо, Фукс пожал Джульену руку.

Некоторое время они настраивались. Затем Юджин, сидя за клавиатурой, махнул рукой и сказал:

— Ля-бемоль, четыре четверти. Остальные аккорды — си-бемоль минор, до-минор-семерка, и ми-бемоль-шесть. Вот так…

Он сыграл мелодию, объявляя каждый аккорд вслух.

— Паркер, — сказал он.

— Да.

— Стучи мудро, а не дико.

— Ладно.

— Фукс?

— Ну?

— Сечешь?

— Секу.

— Джульен?

Вскоре выяснилось, что Джульен не имеет понятия, где на его гитаре находится ля-бемоль. Чтобы спасти ситуацию, Юджину пришлось дать ему быстрый урок, который сопровождался презрительным хмыканьем Фукса. Паркер смотрел и ничего не говорил. Джульен знал, оказалось, немалое количество аккордов, и перебирал струны неплохо. После примерно десяти минут ошибок и нереализованных амбиций, он понял, как именно следует играть то, что хотел играть Юджин. Опус сыграли четыре раза, а затем Юджин объявил пятиминутный перерыв. Джульен выключил усилитель и стал тренироваться тихо в углу, прислушиваясь к струнам. Юджин развлекался, играя немецкую песенку тридцатых годов двадцатого века. В его дневнике комментарии по поводу немецкой музыки той эпохи нестандартны и слегка бестактны по отношению ко многим.

В конце концов Джульен перестал бренчать и начал слушать. Паркер тоже, вроде бы, прислушивался к тому, что играет Юджин. Фукс ерзал и ерзал на своем стуле.

Четыре часа спустя свежесозданная группа проголосовала за поход в реднековый бар напротив. У Юджина вечером был ангажемент, и долго он торчать в баре не собирался.

— Ангажемент? Думаю, что ты против того, чтобы я составил тебе компанию, — предположил Джульен, ухмыляясь в свое пиво.

— Одного раза мне хватило, — сказал Юджин.

— Эй, — Фукс повернулся к Джульену. — Уши у тебя смешные очень, мужик.

И в самом деле уши у Джульена были маленькие и чуть вогнутые.

— Ты моего [непеч. ] не видел, — сказал Джульен.

Немыслимое свершилось — Паркер засмеялся. Юджин не знал, что Паркер умеет смеяться. Смех его звучал искренне и приятно, почти музыкально.

Фукс надулся и слез со стула. Джульен положил руку на плечо Фукса и без усилий водворил его обратно на стул.

— А ну-ка я тебе кое-что скажу, дружок, — сказал он медленно и ровно, и театральные ноты исчезли из его голоса, а калифорнийский его акцент вдруг проявился очень отчетливо — и слегка зловеще. — Слушай, чадо. Хорошо? Будешь слушать? Слушай. Я, может, не великий гитарист. Может, я вообще не гитарист. Но, видишь ли, это в данный момент не важно.

— Ай! — запротестовал Фукс, потирая плечо. — Ты держи свои руки при себе, мужик.

— Спроси меня, почему это не важно.

— Ай… [непеч. ]… Хорошо. Почему? Ай!

— Потому что, — сказал Джульен веско, усиливая хватку на плече Фукса, — Юджин не просто ведет шоу, Юджин и есть — шоу.

Он выдержал паузу, чтобы до Фукса дошло. И не только до Фукса.

В этом рыжем что-то было, больше, чем казалось на первый взгляд. Хвалил ли он Юджина в этот момент, или просто льстил ему — какая разница. Юджина не часто хвалили, и льстили ему тоже не часто, особенно в собственном его окружении, за одним исключением, а она была слишком молода и глупа, чтобы воспринимать ее всерьез.

Совершенно не важно, объяснил Джульен, станут ли в результате напряженной тренировки и упрямого стремления к совершенствованию — станут ли Фукс и он, Джульен, достаточно умелыми, чтобы производить впечатление профессионалов. Не имеет значения, насколько духовно удовлетворительны и общественно полезны будут их вклады, Фукса и Джульена, в музыкальную историю мира в будущем. Абсолютно несущественно — достигнут ли они, Фукс и Джульен, благодаря помощи Юджина, известности в этой области человеческой деятельности, смогут ли они занять место среди любимых и почитаемых публикой музыкантов. Ибо, вот, если смотреть на дело с того недосягаемого плато, с которого смотрит Юджин, стоя там в величественном одиночестве, разницы между умением Фукса и умением Джульена, или между умением Фукса и любого исполнителя, когда-либо слышанного Фуксом, настолько смешно мала, что ее, разницу эту, можно запросто перепутать с окулярным расстройством, вызванным легким похмельем. Музыка составляет (по мысли Джульена) неотъемлемую часть структуры вселенной, и ее передвижения во времени и пространстве полностью совпадают с передвижениями души Юджина. Навыки можно развить и уточнить. Однако, в случае Юджина, уровень профессионализма играет лишь малую роль. Его, Юджина, музыкальный дар превосходит любые навыки.

Просто тот факт, что он находится в компании Юджина и его небесного дара, представляется Джульену огромной честью и редкой привилегией. Он, Джульен, намерен сохранять честь и привилегию так долго, как это только возможно, даже, если уж на то пошло, против воли самого Юджина. Может, никогда больше ему не представиться случай участвовать в работе такого человека, как Юджин. Касательно же тех кто, по мнению Джульена, склонен подрывать его, Джульена, позиции, и саботировать его, Джульена, место в группе, действуя ему, Джульену, на последние оставшиеся у него здоровые нервы, что ж, таким людям следует представить себе возможные последствия их поведения. Прямо сейчас. Не вдаваясь в детали, Джульен пообещал, что некоторые из последствий могут стать весьма неприятными для тех, кто вмешивается.

— Просто представь себе, — сказал он, уставясь глубоко посаженными зелеными глазами на Фукса, — представь, хорошо? Представь себя, лежащего на спине, в невыносимой боли, совершенно беспомощного, и меня, двести тридцать фунтов веса и все такое, наступающего безжалостно и неотвратимо подошвой ботинка на твое лицо. Нет, не уходи пока что, и не говори ничего. Давайте выпьем по-дружески, как положено целеустремленным художникам, работающим над одним проектом.

Он привлек внимание бармена и объявил, что платит за всех.

В своем дневнике Юджин отмечает, что «Из Джульена получился бы неплохой политик, если бы у него не было чувства юмора».