Фукс говорит — А сколько нам нужно для этого народу? Эй, слушай, а певец нам нужен?

Что он хорошо умеет — так это действовать людям на нервы. Я сказал ему, раздраженно — Сперва давай составим группу. Используем твои способности бас-гитариста. Нужны барабанщик и ведущая гитара. И, может быть, саксофон.

Он говорит — Эй, а саксофон-то зачем?

Я сделал серьезное лицо, многозначительно поднял указательный палец, и сказал — А спецэффекты?

Он понятия не имел, о чем я. Тем не менее Фукс, глядя на мой указательный палец, торжественно покивал. Старина Фукс.

Я сделал себе яичницу. Фукс присоединился ко мне в кухне. Есть у него еще одна неприятная черта — он все время путается под ногами.

Он говорит — Ну, хорошо, ты знаешь кого-нибудь?

Я поставил тарелку на стол и вооружился вилкой. Очень люблю яичницу, и когда я ем, не желаю, чтоб меня часто и суетно прерывали. Разговор за едой следует вести медленно и лениво, со множеством пауз — чтобы можно было жевать задумчиво, проглатывать со знанием дела, и переваривать со значением. Я не ответил Фуксу.

Но Фукса не удержать. Он продолжил, типа — Хорошо, я знаю одного парня. Он из Гарлема. Паркер. Его зовут Паркер. Большой такой ухарь. Может барабанить сутками. Это все, чем он занимается целыми днями. Было время, он барабанил в метро, пока не стали гонять.

И я сказал — Хорошо. Найди его. Можешь?

Фукс говорит — Ну дак! Мой двоюродный брат его знает. Надо, [непеч. ], ему позвонить прямо сейчас.

Я говорю — Эй, эй, не спеши, брат. Было бы лучше, если бы мы нашли сперва гитариста.

Фукс вдруг просветляется и говорит — Никого не знаю, брат. Гитариста найдешь ты. Раскидай по городу листовки, брат, или помести [непеч. ] объявление в [непеч. ] газете, брат. Кстати, брат, что именно мы будем играть, какую музыку?

Я положил вилку. Я ухмыляюсь как безумный, но на Фукса ничего не действует. Тогда я ему говорю — А тебе-то что, брат? Ты играй на своем басе. Я скажу тебе, какие ноты когда играть.

Он крепко подумал и в конце концов сказал — [непеч. ], наверное ты прав, мужик. Мне это никогда не приходило в голову, [непеч.]. Я все могу играть. Блюзы, и все что угодно. Что мне сказать моему двоюродному брату?

Скажи ему, что будем играть рок, джаз и блюзы.

Ну да? Все это будем играть?

Да.

Паркер-барабанщик обнаружен был три дня спустя. Мы взяли напрокат… Хорошо, это я взял напрокат… В общем, дешевую репетиционную студию в огромном бывшем индустриальном здании, принадлежавшем кому-то, кого звали Уайтфилд, или что-то в этом роде. Ну, ладно — не очень дешевая она была. Но в пределах разумного. И провели мы пробную репетицию.

Для человека, стучавшего в четыре пластмассовых ведра в метро, Паркер был неплох. Но моим задумкам он не очень соответствовал. Моя задача была — улучшить и утончить. Самый утонченный аспект игры на барабане в метро — грохотать громче, чем поезда. На поверхности этого мало. Всякие туристы и даже популярные музыканты думают, что этого достаточно. На самом деле нет. Я показал Паркеру кое-какие приемы. В конце концов я сыграл ему на рояле увертюру к «Летучему Голландцу», в моем собственном переложении. Увертюра не сильно его впечатлила, но все-таки он начал больше обращать внимание на музыку и в конце концов сообразил, что темп может меняться, и не один раз, во время исполнения опуса. Я объяснил ему про джаз. Он не понял. Я объяснил еще раз. Он старался. И снова старался. И в конце концов стало звучать неплохо.

Мы условились встретиться в следующее воскресенье, в полдень. Я обещал найти к тому времени гитариста.

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

В следующую пятницу у Юджина был ангажемент в модном ресторане, где он подменял иногда постоянного пианиста — тот заболел и, по словам Юджина в поспешной дневниковой записи, «помер бы к свиньям, если бы парамедики не приехали быстро и не вогнали бы ему в вену что-то, что нейтрализовало или сбалансировало то, что он вогнал себе в вену до этого». Был один из тех странных дней в марте, когда погода в Нью-Йорке готовится и раннеапрельской буре, включает обогрев на какое-то время, путая метеорологов и деревья. Было семьдесят градусов в тени по Фаренгейту, и не было ветра. Огромные окна ресторана — стеклянные стены, на самом деле — открыты были настежь. Акустика отвратительная. Менеджер заведения огорошил Юджина с самого начала, запретив поднимать массивную верхнюю крышку кабинетного рояля. Юджин сел на рояльную скамейку и некоторое время просто сидел, дуясь на менеджера. Делу это не помогло. Поправив манжеты, распрямив спину, вдохнув глубоко, Юджин очень свободно сыграл первые несколько тактов «Апассионаты», что и привело менеджера обратно к роялю.

— Тихая музыка, друг мой, — сказал он с яростным восточноевропейским акцентом. — Ресторан. Люди едят. Играть тихо. Окей?

И он ушел.

Униженный и злой, Юджин прекратил игру. К небрежным бездумным оскорблениям привыкаешь, но стенка, отделяющая тебя от аудитории, не всегда выдерживает удары, ее можно пробить, и начинаешь ты в конце концов обижаться, особенно если ты изначально в плохом настроении, и не успел приготовиться, и у тебя нет на примете гитариста, который мог бы гарантировать успех твоей группе.

За столом рядом с роялем помещалась колоритная пара — маленькая индийская женщина и большой рыжий очкастый парень в корпорационном костюме, чьи комментарии действовали на его подругу странно — время от времени она издавала стеснительные смешки. Впечатление было, что у нее нет чувства юмора и она просто изображает веселие — из вежливости. А парень, наверное, какой-нибудь менеджер из нижнего эшелона.

В конце концов девушка его поднялась и ушла искать туалет. Рыжий встал во весь немалый рост, потянулся, зевнул, и шагнул на подиум.

— Не возражаете, если я задам вам личный вопрос? — спросил он, делая серьезное лицо. Юджин кивнул. — Так… — рыжий подумал, — у вашей герлфренд — большие сиськи?

Слово герлфренд почему-то далось ему с трудом.

— Не знаю, — ответил Юджин, наклоняя голову и изучая неровный узор на дешевом галстуке молодого менеджера. — Я почти никогда на них не смотрю.

— Понял, — сказал парень. — Воистину, я не виню тебя, о спутник. Твои предпочтения твоими и останутся. А это правда был Бетховен? То, что ты играл только что?

— Да, — ответил Юджин, раздражаясь.

— Ладненько. Ну-с, так. Я не утверждаю, что разбираюсь в… как бы это определить… в симфонической музыке — а может, ты предпочитаешь называть такую музыку оркестровой? — но в любом случае, на прошлой неделе я смотрел по телевизору «Кольцо Нибелунгов», Вагнера… — он сделал большие глаза и заговорщически поднял брови, — ну знаешь, из Мета? Смотрел подряд. Не мог, прямо-таки, оторваться от экрана. Бетховен мне знаком потому, что моя бедная дорогая тетушка давала мне уроки, когда я был всего лишь младенцем. Но если бы вам, друг мой, захотелось бы осведомиться у меня, кто и когда написал такую-то оперу или такой-то концерт, я не смог бы ответить, поскольку…

Когда же он оставит меня в покое, уныло подумал Юджин. И что за претенциозная фразеология? Чего он кривляется?

— Тебе нравится «Кольцо»? — спросил рыжий.

Точного ответа на этот вопрос у Юджина, если честно, не было.

— Нравится, — сказал он.

— Можешь что-нибудь сыграть, из «Кольца»?

— Думаю, что могу. А что?

— Вот! — сказал парень, но не в смысле «вот видишь!», а в библейском ключе, как говорится в Писании, например — «И, вот, некоторые из книжников сказали сами себе, Он богохульствует». — Не совсем я похож на некоторых инфернальных подонков, к которым исполнитель подлизываться вынужден в сием прелестном заведении, не так ли? Скромно попросил я тебя, и, из уважения к твоему умению, о исполнитель, кое умение удивляет степенью немалой, как понимаю я, я не предлагаю тебе денег. Да, именно так. Я ничего не собираюсь класть в этот твой… мутный аквариум на крышке рояля. Если хочешь — сыграй. А нет — так бренчи джаз, не обижусь.