Изменить стиль страницы

- Ей многому придется научиться, мы дадим ей лучших учителей, но когда-нибудь она будет учить их.

Она села на покрытую шкурами постель Софи. С откинутым белым капюшоном, ее голова казалась окруженной ореолом. Она еще оглядела нас по очереди и, как мне показалось, осталась удовлетворенной осмотром.

- Без посторонней помощи вам пришлось бы проделать долгий путь, - сказала она. - Но мы многому научим вас. - Она взяла Петру за руку. - Что ж, собирать вам тут нечего, откладывать тоже, мы можем вылетать.

- В Вакнук? - Спросил Майкл. Это был не вопрос, это было скорее утверждение. Вставая, женщина вопросительно посмотрела на него.

- Там осталась Рэчел, - сказал он.

Женщина из Цейлона задумалась.

- Я не уверена… Минутку, - сказала она.

Она связалась с кем-то на борту корабля и обменялась мыслями с такой быстротой и на таком уровне, что я ничего не понял. Потом она печально покачала головой.

- Я боялась этого, - сказала она. - Очень жалко, но мы не сможем взять ее.

- Но это не займет много времени, совсем близко для вашей летающей машины, - настаивал Майкл.

Она вновь отрицательно покачала головой.

- Мне жаль, - повторила она. - Конечно, если было бы возможно, то мы бы взяли ее, но это невозможно технически. Видите ли, полет был более долгим, чем мы ожидали. Встретились такие опасные участки, что мы не решились пролетать над ними даже на большой высоте. Пришлось далеко облетать их. Кроме того, из-за событий у вас мы летели быстрее, чем намеревались, - она помолчала, как бы соображая, достаточно ли понятно она объясняет таким примитивным существам.

- Машине нужно горючее, - сказала она. - Чем больше груз, тем больше горючего нужно. Чем быстрее мы летим, тем быстрее оно расходуется. Нам едва хватит его на обратный путь, и то, если мы будем лететь медленно и осторожно. Но если мы отправимся в Вакнук и приземлимся там, а потом снова взлетим, да еще возьмем вас четверых кроме Петры, то у нас кончится горючее раньше, чем мы вернемся. Это значит, что мы упадем в море. Вас троих мы можем взять, но четвертого, да еще с дополнительной посадкой - нет.

Наступила пауза. Мы обдумывали ситуацию. Она обрисовала ее достаточно ясно и теперь сидела молча в своем сверкающем костюме. Наступившее молчание поразило нас. Снаружи не доносилось ни звука, ни движения. Даже листья на деревьях не шелестели. Внезапная догадка заставила Розалинду задать вопрос:

- Они… Все… Мертвы? Я… Не понимаю. Я думаю…

- Да, - просто ответила женщина из Цейлона. - Они все мертвы. Пластические ленты задушили их. Когда человек начинает с ними бороться, он запутывается. А потом они застывают и душат его. Это милосерднее и стрел и копий.

Розалинда содрогнулась. Я, вероятно, тоже. Что-то пугающее было в этом. Что-то отличное от борьбы человека с человеком. Мы были ошеломлены и тем, что в мыслях женщины с Цейлон не было ни бессердечия, ни жестокости. Она поняла наше смущение и неодобрительно покачала головой.

- Убивать любое живое существо неприятно, - сказала она. - Но считать, что без этого кому-то удастся выжить - значит заниматься самообманом. Тогда надо отказаться от мяса, запретить рвать цветы, убирать урожай и даже лечиться от болезней, особенно инфекционных. Ничего постыдного в этом нет. Это просто эпизод большого поворота естественной истории. Поскольку мы хотим выжить, то мы защищаем себя от чужих нам индивидов, пытающихся уничтожить нас. Иначе мы погибнем сами.

Несчастные люди окраин из-за своего несовершенства были обречены вашим правительством, жить в убожестве и бедности. У них не было будущего. Но его нет и у тех, кто приговорил людей окраин к такой жизни. Слышали ли вы о гигантских ящерах? Но когда пришло время уступить дорогу другому виду - они исчезли.

Настанет когда-нибудь день, когда нам самим надо будет уступить дорогу другому виду. Вероятно, мы тоже будем бороться против неизбежного, как и эти остатки древних людей. Мы изо всех сил будем стараться вернуть наступающий мир в небытие, из которого он возник, ибо измена своему виду всегда кажется преступлением.

Но наступит время, и мы уйдем. Точно такой же процесс происходит сейчас. Из верности своему виду они не могут допустить наше существование, из верности своему виду мы не можем допустить их сопротивление.

Это шокирует вас, так как вы еще не осознаете, что принадлежите к другому виду. Вы смущены вашими родственными связями и вашим воспитанием. Быть может, самым ужасным моментом познания является тот, когда ты понимаешь, что твой отец - обычный человек из плоти и крови. Вот почему вы шокированы, и вот почему они имели над вами превосходство. Они-то не смущаются, их объединяет опасность, угрожающая их миру. Они видят, что если вы выживете, то в дальнейшем они не смогут вас уничтожить, и им придется обороняться от наступления вашего мира. Ибо мы высший мир, и мы только начинаем. Мы способны мыслить вместе и понимать друг друга так, как они и не мечтают. Мы начинаем понимать, как объединять наши мысли и создавать один общий мозг для решения трудных проблем. Мы не разобщены по отдельным клеткам, из которых можем общаться друг с другом лишь не отражающими глубину мысли словами. Понимая друг друга, мы не нуждаемся в законах, охраняющих жизнь низших форм, неотличимых друг от друга, как кирпичи. Нам не нужно вколачивать себя в геометрические рамки общества и политики. Мы не собираемся быть догматиками, постигающими у бога, как организовывать мир.

Сущность мира - это изменение. Изменение - это эволюция, и мы часть ее. Статичность - это враг изменений, а, следовательно, наш непримиримый враг. Если вы еще сомневаетесь, то задумайтесь над поступками, которые совершают эти люди. Я мало знаю о вашей жизни, но в ваших мыслях я вижу это знание. И подумайте так же, как бы они поступили с вами.

Как и раньше, я нашел, что ее стиль риторичен. У меня пока не хватало решимости возражать ей, а тем более рассматривать себя как новый, более высокий вид. Мысленно я все еще считал себя несчастным отклонением. Но я уже мог оглянуться назад и подумать, почему мы вынуждены улететь отсюда. И все же я не удержался и задал вопрос:

- Неужели все люди у вас на Цейлон думают то же самое про высшие и низшие виды, про необходимость столь безжалостной жестокости? Судя по тому, что я слышал и читал раньше, такой образ мыслей не был присущ древним пророкам.

В мыслях женщины явно проскользнуло неудовольствие этим вопросом, но она сдержалась и нехотя ответила:

- Нет, очень немногие. Только те, кто правильно понимают, что одновременно быть добрым и хозяином мира - невозможно. К моему сожалению, все они принадлежат к «Обществу братьев Банева». Поэтому, если мне не удастся убедить собратьев в правильности такой позиции, я присоединюсь к последователям Банева и улечу вместе с ними. Я считаю, что они совершенно правильно собираются строить свой мир, исходя из этих положений. Более того, я приветствую то, что они хотят начать перевоспитание несогласных с этим еще в полете, введя соответствующий режим на корабле. Но дискуссий на эту тему у нас дома все еще хватает, причем большинство не на нашей стороне.

Я почувствовал горькое сожаление в ее мыслях. Она немного помолчала и добавила:

- Это большинство - «Общество братьев Кандида», мое общество. И мне придется выйти из него, так как переменить свою точку зрения я не смогу.

Она замолчала, и я снова почувствовал в ее мыслях теперь уже смесь горечи и злобы.

Я взглянул на Петру. Она, очевидно, не вдумывалась в эти трудные для нее рассуждения, а просто следила за прекрасным лицом женщины. Ряд воспоминаний проплыл у меня перед глазами: лицо тети Гэррист в воде и ее струящиеся волосы, бедная Энни, свисающая с притолоки, Салли, сжавшая руки от боли за Катрин и в ужасе за себя. Софи, превратившаяся в дикарку, и мертвая Софи, лежащая в пыли со стрелой в шее…

Любая из этих картин могла стать будущим Петры. Но ведь эти картины были порождением нашего «примитивного» общества, как его называла женщина из Цейлон. Почему же ее новый мир должен идти по тому же пути, пусть даже используя более совершенные и «гуманные» средства, но по сути ничего не меняя? Я почувствовал, что этот вопрос становится вопросом моей совести, что мне придется его решать, может быть, всю мою жизнь.