– Да ведь это ж безбожно!

– Н-ну и сшто ви схочите – жид як есть жид! То не еврей, не эзраэлит, а жид пархатый, и пурценты его жидовски... такий сшволач! Н-но... а когда вам надо, то сшто ви будете изделать? Ви будете давать и не десёнт, а дванасты, и тринасты, и пьятнасты... Та-а-к?

Поручик Болиголова сидит, не отвечая ни слова, но все более и более погружаясь в мрачное раздумье.

– Н-ну, то как же будет? – переминаясь с ноги на ногу, тихим вопросом прерывает Ицка минутное молчание.

– Да уж и сам не знаю как! – со вздохом пожал поручик плечами. – Только десять в месяц – этого я решительно не могу.

– Зачиво так?

– Да видишь ли, если б я намерен был никогда не платить моих долгов, то я бы охотно согласился не то что на десять, а хоть на сто в месяц; но так как я имею обыкновение долги мои платить, то...

– Понимаю, понимаю! – сообразительно подмигнул Ицка. – То десёнть будет вам замного... Я и сам сабе так мисшлял... Н-но, пазжволте, я зараз побегу, повидаю того сшволоча, поговору – може, он будет загласный и на меншь.

И благодетельный Ицка, не дожидаясь ответа, стремительно пустился обделывать «айн вигодни гешефт для гасшпидин сперучник».

Через полчаса Штраледкий входит снова. На лице его какое-то странное выражение: не то он торжествует, не то чем-то смущен отчасти.

– Ну, что, Ицка?

– Есть! – многозначительным и таинственным шепотом докладывает он томящемуся поручику и затем сразу же вынимает из кармана вексельную бумагу и пачку засаленных «жидовских» ассигнаций, кладя перед ним на стол и то и другое.

– На сколько? – лаконически вопрошает Болиголова.

– Эт!.. Сшволач!.. – презрительно и грустно махнул рукой Ицка.

– Десять, что ли?

– Н-ну и сшто ви хочете! – разражается он потоком досады. – Когда ж я вам говору, сшто жид как есть жид! Зжвините!

– Да ты без прелюдий, говори прямо: десять?

– Так! – с грустным вздохом, смущенно потупляя глаза, высказался наконец Ицка.

– Не нужно! – решительным движением, но с внутреннею досадой отодвинул от себя Болиголова и деньги, и вексельную бумагу.

Штралецкий с грустно-покорным видом неторопливо стал припрятывать и то и другое в свой старенький сафьянный и очень вместительный бумажник, доставшийся ему по наследству от отца, если даже и не от деда еще.

В это время вошел денщик и подал Болиголове письмо, что принес-де фактор из гостиницы.

Болиголова, как бы инстинктивно догадываясь, что содержание письма не должно быть ему особенно приятным, досадливо сорвал конверт и принялся разбирать безграмотное писание.

"Милостивой Государь!

Потому что я есть намеренный ехать сегодня далей, то и остаюся у надежде, что вы не задержите мене с присылкой достального вашего долгу четырох стов рубли. С отличным уважением имею честь быть капитан Ивановский".

Судорожным движением скомкав в руке письмо, Болиголова досадливо швырнул его в угол и молча стал ходить по комнате.

Ицко Янкелевич, скромно сложив на желудке пальцы, как сторожкий зверек, внимательно следил своими пытливыми глазками за каждым движением поручика, который долго еще, словно маятник, болтался из угла в угол по комнате, тщетно соображая, как ему быть, и все-таки ни до чего не додумался.

Таким образом проходит минут десять, с одной стороны, во внутренней борьбе, с другой – во внимательном наблюдении этого состояния: один все ходит, другой следит глазами, но оба не подают о себе друг другу ни малейшего знака, ни звука, ни взгляда, словно бы тут вовсе и нет другого человека, а ходит один Болиголова или сидит один Ицка. Но наконец последний медленно подымается с места и с глубоким, соболезнующим вздохом произносит:

– До сшвиданью вам, гасшпидин сперучник.

– Постой ты, черт! Куда ты? – словно бы очнувшись, остановил его Болиголова.

– Н-но? – вопросительно подымает к его лицу свои взоры Штралецкий.

– Погоди... Останься, пожалуйста.

– Алеж зжвините, не маю часу.

– Да ну тебя! Не ломайся!.. Давай, что ли, вексель!

– Н-но... А и сшто с того будет? – расставил Ицка свои растопыренные ладони.

– Как «что будет»?! Ты мне дашь деньги, я тебе подпишу вексель – и только.

– Алеж таки жидовски пурценты, хай им чо-орт! И мине ж так жалко з вас... И за сшто ви тому сшволачу будете платить так замного?!.. Пфу!..

– Да ну тебя, в самом деле! Не мучь, пожалуйста, давай скорее!

– Н-ну, как ви вже так хочете, той хай будет так! Хай будет по-вашему!

И Штралецкий с покорным видом снова выложил на стол вексель и деньги.

Через пять минут сделка была окончена. Болиголова принялся пересчитывать пачку.

– Ицка! – с неприятным недоумением воскликнул он, дойдя до последней бумажки. – Да ведь тут не пятьсот, а только четыреста пятьдесят!

– То так есть, – утвердительно согласился Штралецкий.

– А где ж остальные?

– А то ж, зжвините, то ж пойдут за пурценты... То вже такий перадок, жебы пурценты наусегда за мясёнц упярод.

– Да ведь я таким образом опять останусь без копейки?!

– А на сшто вам кипэйке? Ви ж аймеете крадит! Гхаросши гасшпида живут без кипэйке, и нигхто с того не жалуеее, абы был крадит!

Делать нечего – и огорченному поручику волей-неволей пришлось согласиться с этим убедительным аргументом.

Проходит месяц – и как раз день в день, час в час к Болиголове является Ицка Янкелевич Штралецкий.

– Зжвините, я прийшол напомнить...

– Знаю, знаю! И сам не хуже тебя помню, да делать-то, брат, нечего: денег нет, не получил еще.

– Пфс... Когда ви хочете зжнать, то я и сам в сабе так мисшлял, сшто ниет... Н-ну, а сшто ж теперь будет?

– Не знаю. Что захочешь, то и будет.

– То надо вэксюл до претэсту...

– Протестуй, пожалуй.

– Алеж с того будет сшкандал?!

– Как знаешь.

– Н-ну, я не хочу, каб вам был шкандал, бо я вас так люблю и вважаю... И на послю того зачем вам будет сшкандал? Ну, скажить пизжалуста!

– Однако как же ты думаешь сделать?

– Н-ну, и сшто я буду думать?! Я ж завеем маленькаво щаловек, сшто я могу сабе думать?.. То вже ви за мине додумайтю.

– И рад бы, Ицка милейший, да придумать ничего не могу. Думай уж ты за меня, я тебя уполномочиваю.

– Я?! Пфс... Н-ну, як так, то за позволеньем паньским, як пан позволи, то я б сабе думал, сшто налейпш за всего знов переписать вэксюл.

– Ицка! – воскликнул повеселевший Болиголова. – Майн аллерлибстер Ицка! У тебя, черт возьми, гениальная голова! Умри, Ицка, – лучше этого ничего не сочинишь ты!

«Гасшпидин» Штралецкий тотчас же вытащил из бокового кармана дедовский бумажник, аккуратно порылся в нем и достал вексель Болиголовы вместе с новою вексельной бумагой.

– Писайте, васще благхородю, «од сего щисла повинен есть на сшюмма пьятсот пьятьдесент пьять рубли на одного мясёнц». Болиголова просто в ужасе некоем положил перо.

– Ицка! – прервал он еврея. – Ицка! Умилосердись! Ведь десять процентов, я понимаю, можно еще, пожалуй, дать за месяц, но на два – это, согласись сам, будет уже слишком «замного». Это невозможно!..

– Писайте, васше благхородю, – настойчиво, но деликатно повторяет Ицка. – Писайте «од сего щисла повинен есть на сшюмма пьятсот пьятьдесент пьять рубли...»

– Ицка! Проклятый! Ведь это уме проценты на проценты! Ведь ты без ножа режешь!

– Зжвините, як то молена без ножа зарезать?! Сшто это ви таково гаворитю! – оправдываясь, с чувством собственного достоинства, отмахивается йцка. – И еще в додатек, каб то был я; а ви ж знаете сшами, сшто то не я, то мой зжнакомий, одного щаловек, то увсе он, а не я... И сшто я з ним буду изделать, як он такий сшволач, такий жид! Он же мине тягнет за горло – ну, а я вже по своем неволю з вас тягну.

– Да ведь вексель на твое имя!

– Ну, а у того сшволача есть другий вэксюл, и тот вэксюл вже ест написанный на маво именю, и он, гавору вам, з мене тягнет! Я ж сшам плачу ему десент пурценты.