Все четверо мы по окончании экзаменов сфотографировались, и снимок этот сохранился. На мне гимнастерка – "на вырост", на два номера больше моего размера: новой у меня не оказалось, и пришлось у кого-то из солдат одолжить такую, какая у него была.

Экзамены на чин мы сдали где-то в середине августа. И началось томительное ожидание: документы должны были пропутешествовать в

Москву, в министерство обороны (первичное офицерское звание присваивается только приказом министра), затем все документы, вместе с выпиской из приказа, проделают обратный путь, и лишь тогда нас отпустят домой.

Весь наш взвод был на полигоне вместе с полком. Один я оставался в казарме. Как вдруг приехал кто-то с полигона и передал мне устный вызов замполита полка.

– Езжай на полигон, – было сказано мне, – тебя зачем-то подполковник Койлер вызывает.

Ослушаться я не мог – и на другое утро выехал попутной машиной на расположенный где-то в уссурийской тайге знаменитый, окружного значения, зенитно-артиллерийский полигон, почему-то носивший имя великого русского поэта.

Пока еду в открытом кузове грузовика мимо длинной гряды сопок, над которыми господствует хорошо видная из нашей чернятинской дали причудливая гора, именуемая "Сенькиной Шапкой" (а вблизи она совсем утрачивает с шапкой сходство – просто бесформенная громада, покрытая лесом); пока офицеры – мои попутчики – наседают на лейтенанта

Решетняка, выговаривая ему за распутное поведение его молодой жены, а он вяло отбрехивается; пока въезжаем в настоящую, почти еще не виданную мною уссурийскую тайгу, по которой хаживал писатель

Арсеньев со своим верным другом Дерсу Узала, – пожалуй, есть время рассказать одну. вроде бы, не идущую к делу историю, случившуюся со мной как раз в период подготовки к только что сданным офицерским экзаменам.

Этот рассказик – про обыкновенную солдатскую ложку.

Глава 36.Ложка

Я потерял свою ложку. Обыкновенную ложку из легкого сплава белых металлов – такие выдавали каждому солдату. Вообще-то их выдавали по две штуки, но одну было положено держать в вещевом мешке на случай выезда по внезапной тревоге. И воспользоваться ею было опасно: вдруг посеешь и вторую? Именно такая беда случилась со мною: у меня не осталось ни одной.

В солдатской столовой таким "сокровищем" тоже невозможно было разжиться, поскольку там водились только дюралюминиевые миски, бачки и чайники. Ну, не станешь же хлебать прямо из этой посуды! Не пес ведь какой, все-таки, а звучишь гордо – правда, это пока ты при ложке. Без нее же остается только сидеть и ждать, пока кто-либо из ребят, самый спорый, покончит с едой – и униженно просить: "Слышь,

керя (или еще лучше, земеля), дай мне ложку: порубать…

Давали, но – неохотно: в силу естественной человеческой брезгливости. Ты и сам, по той же причине, должен ее сначала помыть для себя. А потом, из вежливости, после себя. Только все равно хозяин ложки ее тут же, на твоих глазах, перемывает… Уж такова свинская человеческая природа!

Сказать по правде, я этих ложек за два года службы потерял штук пятнадцать. Да и не один я был такой. Дело в том, что носили мы их – знаете, где? А вот и нет, вовсе не "за голенищем", – тоже мне, нашли самое гигиеничное место! Нет, ложку держали в кармане солдатских шаровар – среди крошек махры и рядом с припрятанной от вороватых товарищей баночкой асидола для чистки пуговиц. Чтобы удобнее было, обычно легко гнущуюся рукоятку загибали плотно к ее же середине.

Получался держачок, им зацепляли за край кармана, а "едовая" часть – та, что и делает ложку ложкой – находилась внутри. Вот это – гигиена!

Но ведь солдат все бегает – по слову нашего генерала, "как соленый заяц": то – кросс, то – наряд какой-нибудь: через день – на ремень, через два – на кухню.. А занятия по "физо", где приходится и с высокой вышки прыгать в песок, развивая смелость, и на турнике висеть вниз головой. И не заметишь, как ее, родимую, где-то обронил.

Тогда спешишь в военторговскую лавку, за свои кровные покупаешь замену.

И как раз ко времени той последней потери в нашем Военторге запас ложек кончился. Купить было негде. А тут еще весь полк выехал на полигон, оставив на зимних квартирах считанных людей – меня в том числе. У кого ни спрошу – нет ли ложки запасной? – все головами отрицательно мотают.

И только один керя, или, лучше сказать, земеля, ответил мне утвердительно: "Да, запасная есть". Но тут же засомневался:

– Только, знаешь, едва ли ты ею воспользуешься…

– Почему? – воззрился я на него с изумлением.

– Да на ней, – говорит, – слово одно написано… Из трех букв.

– Какое такое слово? – спрашиваю, а сам думаю: "Неужто – "жид"?"

Но это опасение не подтвердилось. Он назвал мне словечко, которое часто произносят на Руси "для связки слов" и солдат, и слесарь, и интеллигент, а иной раз даже глухонемые. Употреблял его неоднократно и я, грешный, когда надо и не надо. Поэтому, отмахнувшись от предостережений, сказал кере-земеле самоуверенно: "Неси ложку"!

"Подумаешь – "слово"! – рассуждал я сам с собой, пока он бегал в казарму за моим спасением. – Это если б в натуре… Суп с таким содержимым, конечно, есть не станешь, – недаром существует в солдатском фольклоре прибаутка: "Суп "рататуй" – сверху юшка, а в середине…". Но слово – чем оно мне помешает? Я его и читать-то не буду!"

Как же я ошибся! Нельзя ведь повернуть ложку тылом к себе, опуская ее во щи или кашу. А на пустом ложечном дне поневоле каждый раз, когда ешь, прочитывалось краткое русское ругательство. "Русский символ", как назвал это слово, кажется, Андрей Вознесенский или кто-то из его критиков. Едва вытащив ложку изо рта, каждый раз перед своими глазами я видел перед глазами нацарапанное на ее внутренней стороне охальное слово. Сам себе удивляясь, стал терять аппетит, неприязненно ожидая каждую очередную трапезу.

С каким же наслаждением я выбросил клятую ложку, когда, наконец, завезли новые в Военторг! Забросил, как говорится, "по адресу", а по какому – сами догадайтесь.

Глава 37.Спасение утопающих

Машина углубилась в тайгу. Я жадно рассматривал обступившие дорогу заросли, вспоминая все, что читал об уссурийской тайге: книги

Арсеньева, Фадеева, Фраермана… Уже перед самым концом пути мы вброд пересекли три рукава горной речушки Шуфан – мелкой-мелкой: нашему грузовику до половины колес. Каждый из рукавов имел свою нумерацию: Первый Шуфан, Второй, Третий… Как назвали эту речку позже, во время кампании замены китайских топонимов на русские, – не знаю.

Сразу после речки нам открылся огромный лагерь Пушкинского полигона – ряды стандартных армейских палаток над хорошо оборудованными, рассчитанными на многолетнюю эксплуатацию палаточными гнездами, обшитыми ровным, дощечка к дощечке, тесом.

Сюда съезжались на учебные стрельбы зенитчики чуть ли не со всех концов Дальневосточного военного округа.

Мне повезло: спрыгнув с машины, я сразу увидел приземистую фигуру замполита нашего полка подполковника Койлера. Молодцеватым шагом подошел к нему, попросил, как положено, разрешения обратиться и браво доложил:

– Товарищ подполковник! Рядовой Рахлин по вашему приказанию прибыл!

Подполковник взглянул на меня с недоумением:

– Я тебе ничего не приказывал…

Как тут было не растеряться? Да ведь мне накануне ясно сказали:

"Тебя замполит полка вызывает"!

– Нет, не вызывал, – еще раз подтвердил Койлер.

Что было делать? Трамваи и троллейбусы на полигон не ходят, обратная попутка когда еще будет…Я поплелся в палатку родного взвода. Едва вошел – раздался громовой хохот моих товарищей.

Оказалось, они, во главе с новым командиров взвода лейтенантом

Бучацким, меня "прикупили". Здесь, в условиях военного лагеря, очень много всяких нарядов: и в караул, и на кухню, и на всякие хозяйственные работы, а между тем, для проявления "солдатской находчивости", при обилии воинских частей, самый великий соблазн и самые широкие возможности. Так что надо и день и ночь охранять палатку, чтобы не разворовали имущество. И каждый лишний человек здесь вот уж никак не лишний.