Но вот оно – лето красное… Первая его половина – относительно сухая, и очень скоро сопки, зазеленевшие было по весне, рыжеют, пейзаж становится унылым и однообразным.. Часто раздается команда:

"Тревога – пожар!" – и мы бежим куда-то на сопку: затаптывать пламя собственными сапогами. Разворачивается бесчисленное множество земляных работ: там надо копать овощехранилище, здесь – строить каптерку, а то вдруг садимся в кузов бортовой машины и едем куда-то километров за пять или десять. Выгрузившись вместе с шанцевым инструментом – бегом на сопку и там, "на гладкой высоте", едва отдышавшись, принимаемся за рытье котлована под большой блиндаж: здесь будет командный пункт маршала Малиновского на каких-то больших учениях. Грунт в Приморье всегда для рытья очень сложный: весь из гравия, а то и сплошных базальтов. Главные орудия труда – ломик и кайло, совковая лопата, а порой и динамит.

Как-то решил я схитрить. Во время развода на хозяйственные работы майор – начпохоз полка спросил, кто умеет малярничать, и я вызвался.

Какой-то опыт у меня и в самом деле был: в школе, которую после войны ученики ремонтировали собственными силами, работал в малярной бригаде. Ну, думаю, дело нехитрое, и все же полегче, чем на строительстве овощехранилища. Напрасно я так думал. Оказалось, что красить надо в казарме панели, а краска – на дихлорэтане: растворителе очень токсичном, попросту сказать – ядовитом. Да притом и летучем, быстросохнущем.

– Работать только в противогазе! – приказал майор. – В четвертой батарее один уже от этой краски угорел, чуть Богу душу не отдал. Я за вас отвечать не намерен. Слышишь? Я предупредил! Повторить приказание!

– Красить только в противогазе… – повторил я упавшим голосом.

Перспектива мне совсем не улыбалась: стояла жара градусов за тридцать – в резиновой маске умаешься… Но пути назад не было: сам напросился в маляры!

– Смотри: приду – проверю! Увижу, что красишь без противогаза – посажу на губу, так и знай! – еще раз предупредил майор. Я вздохнул, напялил на лицо противогазовую маску (благо, прошел в ней проверку в

"камере окуривания"), отлил из большой канистры немного краски в консервную баночку – и принялся за работу.

Главная трудность задачи стала мне ясна уже в первые мгновения.

Краска высыхала моментально – надо было ее энергично растирать, пока она не высохла ни под кистью, ни на самой кисточке. Я моментально взмок. Лицо покрылось потом, дышать стало трудно, то и дело приходилось выскакивать на свежий воздух и уже там, сняв маску, отдыхать в тенечке. Дело двигалось медленно. То и дело я подливал в банку новые порции из канистры, под кистью все время обнаруживались изъяны, незакрашенные места. Я клал на одно и то же место слой за слоем – и все равно оставались проплешины. Впоследствии, поработав на машиностроительном заводе, где подобной краской красили танки и тепловозы, я узнал, что делается это при помощи специальных пульверизаторов, вручную же красить – одно мучение… Вот я и мучился. И каждые десять минут был вынужден подливать краску из канистры…

Часа через два появился майор. Я за все это время не успел выкрасить даже одну стенку в маленьком коридорчике.Но помпохоза слабый темп моей работы ничуть не смутил. Он благосклонно осмотрел свежевыкрашенную панель.

– Во-о-о! Хо-ро-шо-о-о! – протянул, проокал он. – Ты и в самом деле мастер! Мо-ло-ток!

– Служу Советскому Союзу! – провыл я из-под противогаза.

– Ну, а краски-то много уходит? – поинтересовался майор. И, открыв горловину посудины, чуть наклонил ее над моей баночкой. Но оттуда и не закапало. Майор наклонил больше, потом еще больше…

Краски почти не было! Майор посмотрел на меня диким взглядом, я – через окуляры маски – так же точно на него…

– Ка-а-ак? – рявкнул майор. – Неужели всю краску смылил?! Да где ж я тебе столько возьму? Советскому Союзу он служит… Да тебе только волю дай – ты всю страну без краски оставишь… А ну, убирайся отсюда к такой-то матери! (Майор точно сказал – к какой).

Чтоб я тебя в казарме не видел! Ма-а-астер, называется!

Назавтра я уже орудовал киркой на копке котлована под

"овощегноилище", как шутили наши юмористы…

Вернусь к первым дням службы. В один из них нас послали копать ямки под столбики для ремонта ограждения вокруг топливного склада. Я мужественно единоборствовал с не поддающейся моему искусству землекопа штыковой лопатой, когда к нам приблизился какой-то одетый во все гражданское не слишком молодой мужчина.

– Ты кем на гражданке был? – вдруг спросил он меня, сверкнув золотыми коронками.

– Учителем…

– Оно и видно! – засмеялся незнакомец. – Кто ж так лопату держит?

Дай покажу!

Показал. И. тронутый, по-видимому, моим смущением, подбодрил: -

Да ты не тушуйся: научишься!

Оказалось, он служит инженером, вольнонаемным, надзирает за коммунальным хозяйством гарнизона. Позже мы не раз с ним встречались, однажды он даже зазвал меня к себе домой, в какую-то неописуемую хибару, где он жил одиноко и где иногда писал дневник своей холостяцкой жизни, выдержки из которого принялся мне зачитывать:

"…Вчера приходила ко мне Машка…"

На этом пристойная часть текста завершалась.

И вот теперь, когда я долбил киркой кремнистый грунт на месте будущего овощного склада, вдруг услышал за спиной одобрительный возглас:

– Вот! Я же говорил: научишься! Смотри, как здорово получается…

Что да, то да: чему-то меня армия все-таки научила. И прежде всего – терпению и умению следить за собой, не распускаться, не раскисать. Особенно это важно было зимой во время учений.

Как-то раз в разгаре зимы, после многочасового колесного марша, мы ночью, в полной тьме, остановились посреди заснеженного поля и, по приказу командира, стали прямо на снегу, на промерзлой земле, устанавливать палатки для ночлега. Быстро справившись с этим несложным делом, поставили в центре своей палатки чугунную печку, вывели наружу трубу через отверстие в металлическом листе, вставленном в свод палаточного полотна – и помкомвзвода Крюков скомандовал:

– Кто доброволец: всю ночь за печкой присматривать? Назавтра дам ему отоспаться: все уйдут на станцию – технику грузить на платформы, а он будет отдыхать!

Мгновенно у меня пронеслось в мозгу: ночь перемучаюсь, может, и передремлю потихоньку, зато утром останусь в палатке, и тулуп (один на весь взвод!) будет в моем распоряжении: завернусь в него – и высплюсь на славу!

– Я! – вырвалось из моих уст… Ребята повалились на мерзлую землю и уснули, как убитые, я же присел к печурке, стал подсыпать в нее уголька… Но уже через две минуты заметил: печка почему-то накренилась на одну сторону… Присветив огоньком, быстро обнаружил причину: под раскалившейся "буржуйкой" земля подтаяла – и постепенно превращалась в жиденькую кашицу… Оказывается, мы расположились… на болоте!

Но не будить же мне было измотавшихся товарищей. Пришлось целую ночь то и дело выправлять крен проклятой печки, подкладывая под нее деревянные чурки то с одной, то с другой стороны. Намучился, ухайдакался вконец. Зато расчет мой полностью оправдался: утром все ушли, а я, подстелив под себя на мерзлую землю все, что только можно было, и напялив на себя тулуп, уснул сном праведника.

На одном из привалов, в конце дня, мы вдруг услыхали близкие выстрелы. Вскоре стала ясна причина – тревожная и, может быть, даже трагическая. Дело было возле какой-то железнодорожной станции, рядом располагался склад боеприпасов, охраняемый солдатом с винтовкой – обыкновенной русской трехлинейкой образца "дробь забытого года". Во многих частях еще была в то время на вооружении и эта устаревшая техника. В непосредственной близости от склада загорелся жилой дом и сарай. Часовой, как и положено, принялся вызывать подмогу.

По-видимому, средств сигнализации на складе не было, и он стал палить в воздух. Уйти с поста он права не имел, тушить пожар… так ведь на охраняемом объекте пожара пока что не было! Но если ветер подует в эту сторону, то недалеко до беды…