Я открываю глаза: наш дом! Даже усталости не чувствую.

Галя уже вышла из машины, ждет меня. Я благодарю водителя.

У дома стоят мальчик и девочка — мои племянники Данилка и Лизочка. С веселым криком бегут они нам навстречу и тут же повисают у меня на шее. Выходит моя сестра, тревожно вскидывает на меня свои большие серые глаза и грустно качает головой:

— Милый Муса, ты совсем седым стал… — И тут же обращает мое внимание на деревья у дома:

— А яблони-то, которые ты посадил перед войной, растут, бушуют, ждут тебя, братенек…

Глава четвертая

На берегу Каменного Ключа

Берег родника порос густой мягкой травой. Смотрю в прозрачные струи ключа и вспоминаю ясное, чистое, весеннее утро 1929 года.

По привычке я просыпаюсь рано, вместе с отцом. Помогаю ему по хозяйству, поспешно проглатываю кусок хлеба и тороплю:

— Скорее, отец, не то опоздаем! А мне хочется поглядеть, как будут распахивать межи.

Отец улыбается и хлопает меня по плечу.

— Все решено; сегодня распашем! У нас теперь колхоз!

Выходим со двора. На улице много народу. Все весело здороваются Друг с другом, оживленно беседуют, ждут, когда соберутся пахари.

Председатель колхоза Габдулла-агай — в новой рубашке, с красным бантом на груди степенно прохаживается по улице, с достоинством отвечает на приветствия односельчан, по-хозяйски осматривает плуги, упряжь, лошадей…

Колонна плугарей трогается вдоль по улице. Веселая праздничная толпа провожает ее в поле. Вот и узкие, поросшие бурьяном межи. Долгие годы они разделяли бедняков и зажиточных на два непримиримых лагеря. Но вот острый блестящий лемех с ходу врезается в целину и поле оглашается громкими радостными криками:

— Давай, давай, гони, не задерживай других! — раздается голоса. — Прочь с дороги, старый мир! Здравствуй, новая жизнь!

Отныне все мы вместе, одной семьей. Больше ничто нас не разъединяет!..

Давно замечено, что ничто не сближает людей так быстро и так крепко, как общие интересы, совместный труд. В этом мое поколение убеждалось с детства.

…Быстро бежит ручеек по песчаному дну, звонко звенит его радостный голосок. Сколько воды утекло из Каменного ключа за эти годы! Сколько раз выпадал и таял снег на его берегах!.. Много, много раз.

Уже нет ни Мотая, ни Ивана Митрофановича Петрова. О их гибели я узнал еще в мае 1945 года, в свой первый после войны приезд домой.

Вскоре за мной и Кирьяновым прилетел самолет из Уфы. Там мы расстались; Саша уехал домой в Челябинскую область, а меня пригласили на встречу с трудящимися столицы Башкирии. Здесь я все и узнал о судьбе моего первого инструктора Ивана Петрова.

Это было в аэроклубе, куда мы приехали вместе с его бывшим начальником Волоховым. Проходя через зал, где нас уже ждали, Волохов вдруг остановился.

— Вдова Ивана Митрофановича пришла, — тихо сказал он мне. Вначале я не понял, о ком идет речь, и переспросил.

— Вдова нашего бывшего инструктора Ивана Митрофановича Петрова. Ты, наверное, помнишь его.

— Почему вдова?

— Погиб он…

— Где? Здесь или на фронте?

— Не здесь и не на фронте. Из аэроклуба его направили в школу военных летчиков инструктором. Он быстро освоил Ил-2 и стал переучивать на нем других пилотов. Однажды вылетел он на учебном самолете, самолет загорелся и взорвался…

Я снял фуражку. На фронте мы всегда так прощались со своими боевыми товарищам…

— Вот ты где! Чего от людей прячешься, Муса, или забыл? — раздался хрипловатый голос. Ко мне спешил старик Багау Тимирханов.

С радостью пожимаю его темные морщинистые руки.

— Нет, не забыл, — отвечаю. — Если б не вы, не добраться бы мне тогда до города. А раз так, то и летчиком я стал с вашей помощью.

Старик понимает шутку. Глаза его лукаво улыбаются. Ему приятно. Долго по-стариковски поглаживает он меня по спине. И вдруг, глубоко вздыхая, говорит:

— Без дела, как без рук… Душа болит…

— Понимаю… У меня вот тоже…

— Болит?

— Болит Багау-агай, болит…

Старик внимательно оглядывает меня и задумчиво произносит;

— Тебе еще самолет надо, Муса. Береги душу. Летать!.. Если бы летать!.. Но разве скажешь этому старому доброму человеку, что я уже отлетал свое, что врачи запретили? Впрочем, почему бы и не сказать? Он поймет меня. Но язык не поворачивается! Как-нибудь потом. Я еще не привык к своему новому положению.

— Вот ходил я недавно луга смотреть, — словно желая отвлечь меня от грустной мысли, говорит Тимирханов. — Хорошие травы уродились в этом году. Жаль, только мне косить не придется. Косилками теперь косят. Разве что на поляну куда пойти.

С минуту он молчит, смотрит на меня, и вдруг:

— Послушай, Муса, а если и ты со мной пойдешь? Знаю такую полянку, туда косилкой не заедешь. Такая трава, такая ягода и тишина!.. Никто не помешает. Косу я тебе отобью, не беспокойся. Ну, договорились?

Предложение старика я принял. Домой возвращаемся вместе, надо подготовиться к нашему маленькому сенокосу…

Глава пятая

Точка опоры

Месяц, как живу я в деревне. Хожу, думаю, вспоминаю. Сплю на улице под старыми раскидистыми яблонями. Понемногу помогаю сестре по хозяйству — пилю и колю с Данилкой дрова, подправляю покосившуюся изгородь… Чувствую, что от свежего деревенского воздуха мне постепенно становится лучше. Может, потому, что родная земля под ногами? Или просто начинаю привыкать к своему положению?.. Нет, нет, к этому привыкнуть невозможно!

Мне часто вспоминаются слова моего последнего командира: «Постарайся пересилить себя, найти точку опоры…»

И хотя пересилить себя мне так и не удалось, свою точку опоры я, кажется, нашел. Что же представляет собой «точка опоры»? В чем ее суть? Но не буду опережать события.

Однажды раздается стук в дверь.

Данилка и Лиза выбежали в сени и вернулись в сопровождении целой гурьбы детворы. Ребята, видно, пришли издалека. Одежда их намокла под дождем, обувь в грязи. Но вот вперед выступил маленький с конопатеньким личиком мальчик и громко спросил:

— Нам сказали, что в этом доме живут родственники дважды Героя Советского Союза Мусы Гареева.

От неожиданности все мы растерялись. Первой нашлась что сказать сестра;

— Раз люди говорят, значит, так оно и есть.

Ребята весело переглянулись.

— А вы кто будете? — спросила сестра.

— Мы пионеры из Чекмагуша. Идем по местам революционной и боевой славы, записываем воспоминания ветеранов, разыскиваем неизвестных героев, устанавливаем дружбу с местными пионерами… К вам пришли, чтобы попросить вас рассказать нам о Мусе Гарееве.

Взглянув на ребят, потом на меня, сестра ответила;

— Думаю, лучше всех о себе он расскажет сам.

— Но у нас нет его адреса, — говорит все тот же шустрый паренек.

— А зачем вам его адрес, если вы видите его самого, — взглянув в мою сторону, сказала ребятам моя сестра.

Пионеры заметно растерялись, а когда убедились, что их не разыгрывают, заторопились.

— Извините, мы к вам завтра зайдем, — заговорил все тот же шустрый паренек. — Сейчас в школе мы концерт устраиваем. Приходите, пожалуйста, послушать наш концерт.

Ребята ушли, а мы еще долго обсуждали приглашение пионеров.

Концерт уже подходил к концу, когда мы вошли в школу. На сцену выкатился все тот же конопатенький мальчишка и громко объявил;

— Товарищи! На наш вечер прибыл дважды Герой Советского Союза Муса Гайсинович Гареев. Для него мы повторим наш концерт…

Концерт был с песнями, плясками, стихами. Он мне запомнился особенно по песне, которую мы, летчики, очень любили: