Скитание по тайге надоело нам, одеты мы были плохо, питались кое-как и потому, естественно, всем нам хотелось поскорее добраться до Амура. Простая элементарная логика заговорила о необходимости устроить бивак, хотя бы в прибрежных кустах, где все же можно было собрать достаточно мелкого хвороста. Но как бывает иногда, находит какое-то помутнение рассудка. И вот ни на чем не основанная уверенность и надежда, что Амур так недалек, что если мы пойдем бодро и будем итти долго, то непременно достигнем цели, заслонили разумную осторожность. В самом деле! Лес кончился — разве это не признак, что Амур недалеко? Положим, что поемные луга протянутся километров 8-10, не более. Без сомнения, мы сегодня же будем в селе Вознесенском. Так говорили мои спутники. Доводы их показались мне убедительными — я махнул рукой и подал знак двигаться дальше.

От корейских фанз река сделалась извилистой. Еще некоторое время по берегам попадались одиночные кусты, но они скоро исчезли. Там, где река разбивалась на протоки, образовались молодые острова, еще не успевшие покрыться растительностью. Пора было остановиться на бивак, но так как мы решили во что бы то ни стало дойти до села Вознесенского, то этой мысли не суждено было воплотиться в действительность, она мелькнула только и бесследно исчезла. К тому же ночевка под открытым небом была абсолютно невозможна. Еще час, другой ходьбы и мы, вероятно, будем на Амуре.

Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.

«Я предвестница мрака, за мною ночь идет», — словно пророчила она своим появлением. Сова скрылась, и вместе с нею, казалось, улетела и угроза, оброненная ею по пути.

Мы шли еще некоторое время. На землю надвигалась ночь с востока. Как только скрылось солнце, узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже начала тускнеть, как остывающее раскаленное докрасна железо. Кое-где замигали звезды, а между тем впереди нигде не было видно огней. Напрасно мы напрягали зрение и всматривались в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плес за плесом, протока за протокой сменяли друг друга с поразительным однообразием.

— Что за диво, — сказал молчавший до сего времени Рожков, — давно бы надо быть Амуру.

— А ты почему знаешь, что ему давно надо быть? — возразил Ноздрин.

«А и в самом деле, — подумал я, — почему мы решили, что Амур недалеко? Быть может, до него еще целый переход». Эта мысль напугала меня, и я постарался отогнать ее прочь.

Через час ночь окончательно вступит в свои права и принудит остановиться. Итти в темноте наугад целиною по глубокому снегу трудно для здоровых людей, но совершенно не по силам было для нас, утомленных такой длинной и тяжелой дорогой. И днем-то мы часто сбивались с главного русла и залезали то в старицу, то в смежную протоку.

Как только кончился лес, стало заметно холоднее. Над снежной равниной пробегал холодный резкий ветер. Мы стали зябнуть и выбиваться из сил. Прошло еще два часа, а мы все шли. Ночь окончательно вступила в свои права. Стало так темно, что мы то и дело натыкались то на обрывистый берег, то на ледяной торос, то на колодник, вмерзший в мокрый песок. Впереди ни малейшего признака жилья, ни одного огонька. На небе горели бесчисленные звезды. Они сильно мерцали и в морозном воздухе переливались всеми цветами радуги.

Случайно мы остановились все сразу. В таких случаях самое худшее решение — ни на что не решаться. Через час, даже через какие-нибудь полчаса будет уже поздно. Тогда я обратился к обоим спутникам с короткой речью. Я сказал им, что мы попали в очень опасное положение. Мы не рассчитали своих сил и без всяких данных решили, что Амур недалеко. Если мы пойдем вперед, то вынуждены будем заночевать в открытом поле и без огня. За это мы поплатимся в лучшем случае отмороженными конечностями, а в худшем — уснем навеки. Единственный способ выйти из бедственного положения — оставить здесь нарты и налегке с одними топорами итти назад по протоптанной дороге.

Рожков и Ноздрин молчали. Не давая им опомниться, я быстро пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с плеч и пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и объяснил, почему необходимо вернуться назад. До Вознесенского нам сегодня не дойти, дров в этих местах нет и, значит, остается один выход — итти назад к лесу.

Мои спутники ничего мне не ответили. Путь назад был длинный, а силы наши на исходе. Занастившаяся дорога позволяла не смотреть под ноги, протоптанный след сам направлял наши лыжи и для того, чтобы выйти из него на целину, нужно было употребить довольно большое усилие. Значит, сбиться с дороги мы не могли. Однако усталость дала себя чувствовать очень скоро. Около полуночи Ноздрин начал отставать. Опасаясь, как бы он не отстал совсем, я велел Рожкову пропустить его вперед и подбадривать словами. Мы шли, как пьяные, и качались из стороны в сторону. Я трижды поймал себя в дремоте во время коротких остановок. Около часа ночи Ноздрин стал просить разрешения на отдых, обещая нас догнать очень скоро. Тогда я прибегнул к обману. Впереди виднелась какая-то длинная темная масса. Я сказал, что это лес, где мы разведем огонь и остановимся совсем. Поверил ли мне Ноздрин или его уговорил Рожков, но только он пошел дальше. Темный предмет оказался возвышенным берегом реки, но, к сожалению, совершенно голым. Я сказал, что ошибся, что лес начинается не от этого, а от другого мыса. Оба стрелка шли безучастно и ни слова не говорили. Вот и второй мыс, на нем тоже не было леса. Надо было опять что-нибудь выдумать, иначе мои спутники потеряют уверенность в своих силах и остановятся. Рожков стоял согнувшись, опираясь на палку, а Ноздрин уже готовился сесть в сугроб.

— Лес! Лес! Я вижу лес впереди, — закричал я, на самом деле ничего не видя.

Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах не было недостатка.

Разгребая снег, мы нашли под ним много сухой травы и принялись ее резать ножами. В одном месте, ближе к реке, виднелся сугроб в рост человека. Я подошел к нему и ткнул палкой. Она уперлась во что-то упругое, я тронул в другом месте и почувствовал то же упругое сопротивление. Тогда я снял лыжу и стал разгребать снежный сугроб. При свете огня показалось что-то темное.

— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на траву поближе к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался огонь в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова в костер, сидел, дремал, зяб и клевал носом.

Как реакция после напряженной деятельности, когда надо было выиграть время и заставить себя преодолеть усталость, чтобы дойти до лесу, вдруг наступил покой и полный упадок сил. Теперь опасность миновала. Не хотелось ничего делать, ничего думать. Я безучастно смотрел, как перемигивались звезды на небе, как все новые и новые светила, словно алмазные огни, поднимались над горизонтом, а другие исчезали в предрассветной мгле.

…На другой день к вечеру мы были в селе Вознесенском.