Joseph Brodsky

И опять я пытаюсь в трёх соснах лес

разглядеть, иголку в стоге сена, где

мы с тобой бестолково валялись, без

благодарности (как её там?) судьбе,

полагая по глупости – этот час

легче пыли; ещё, если помнишь, – не

понимая, как он будет нас

донимать, в грядущем угрожая мне

Бог весть чем, а тебе – рецидивом света

в настоящем (ты видишь сны?),

неумолимо мерцая где-то

за оголённым серпом луны.

И опять я ищу повод, случай

сойтись, обняться среди чернил

на бумаге, а не среди скрипучей

кожаной мебели. Сохранил

ли ты в памяти страх мой

пред ней, – единственным кроме нас

слушателем раскатистых, ледяных

и размеренных слов твоих –

как ты изрекал их. Всякий раз –

словно античный хор, наотрез

сотрясающий мир,

только без

приговора его и лиры.

Вот ещё попытка воскресить

твою музыку в настоящем времени,

и тут же, позабыв про суть вещей,

как та змея из книги Бытия,

предать его, чтобы в невидимую щель

протиснуться и в будущее выйти. Я

и ты – в грядущем – кто мы есть?

Кресты, приставшие к оси. Бушует пламя,

и назорей-слепец, выкрикивая "Месть!"

жонглирует своими топорами.

Ах, запоздалая попытка дотянуться в бездну ту!

Там – ты услышишь, ибо

слова пронзают пустоту

стремительнее, чем могли бы

слёзы. Любовь – не ответ, не вопрос,

это шум благодарных губ, что бормочут

слова без смысла; так мраморный торс

сердечная боль не источит.

И потому Отсюда я без отча-

яния, невольно, медленно, сухо

посылаю тебе забвенье, шепча

в твоё чуткое и прозрачное ухо.

Пер. Бахыт Кенжеев