– Давай, смелее, – сказал моряк. – Одна неприятная минута. А после вечный покой.

– Вы в этом уверены?

– Да… давай… смелей.

Его рука, которая сжимала меня в том же месте, вызывала у меня ужас, равный тому, который производит краб, когда, вами не замеченный, впивается вам в ногу.

– Вы меня сначала отпустите.

Я не хотел с собой кончать, но даже если б я решился это сделать, я не хотел бы, чтобы кто-нибудь меня держал при этом. Необходимо быть всецело независимым, чтобы себя убить. Самоубийство ведь не просто смерть.

Вопреки моему ожиданию незнакомец немедленно исполнил мою просьбу.

Воздух хлынул мне в легкие, будто держал он меня не за руку, а за горло.

Моряк наклонился и двумя плохо гнущимися пальцами проверил температуру воды.

– Холодновато, – сказал он, вытирая свои пальцы.

– Что же тогда: вернемся.

– Нет, с этим надо кончать.

Все время я оказываюсь в подобных ситуациях. Одиночество мое тому причиной. Я хотел бы, чтобы мной занимались, чтобы меня любили. Поскольку я никого не знаю, я пытаюсь привлечь к себе внимание на улице, потому что только здесь могут меня заметить.

Я – как тот нищий, который в самые зимние холода поет на мосту в полночь. Прохожие ничего ему не подают, поскольку находят подобную манеру просить милостыню излишне театральной. К тому же, видя меня, облокотившегося о парапет, в меланхолии и без дела, прохожие догадываются, что я разыгрываю комедию. Они правы. Но все же, не думаете ли вы, что это довольно печальное положение – нищий в полночь на мосту или я, наваливающийся на парапет, чтобы привлечь к себе внимание мира.

Моряк набивал карманы камнями, чтобы утонуть быстрей.

– Делай, как я, – сказал он.

Ситуация осложнялась. Я не хотел говорить о своих деньгах, но молчать становилось невозможным. До самого последнего момента я надеялся, что какое-нибудь неожиданное событие избавит меня от необходимости сказать, что я обладаю известной толикой денег.

– Э… эй…

Отчаявшийся, который, вынимая камни, сидел на корточках у ящика с гравием, обернулся.

– Мы спасены!

Он смотрел на меня, не понимая.

– Я обнаружил, что у меня есть немного денег.

Незнакомец поднялся, сделал шаг вперед. Камни соскользнули с его пальцев. Его глаза блестели, только по центру.

– У вас есть деньги?

– Да… да.

Остолбеневший, как случается, наверное, с воскресшими, моряк не шевелился. Слеза стекла к его бороде. Потом он внезапно подпрыгнул три-четыре раза подряд, с подниманием рук.

– У вас есть деньги?

– Да… да.

– Покажите… Покажите их.

Я открыл бумажник. Чтобы он не увидел всех моих банкнот, я вытащил один, который на воздухе свернулся.

– Держите, друг мой. Возьмите этот банкнот в десять франков.

Несчастный смотрел на банкнот с любовью, и целую минуту пытался его разгладить.

Мы вошли в ресторан, я впереди.

– Что хочешь заказать?

Теперь я называл его на "ты", потому что он мне был обязан жизнью, потому что был бедней, чем я.

– Как вы.

– Тогда красного?

– Да.

Нам принесли вина в чисто вымытом литровом графине, нарезанного хлеба и четыре колбаски, которые потрескивали даже в тарелках.

Я расплатился.

Я всегда плачу сразу. Так мне спокойней. Я знаю, что деньги, которые остались в бумажнике, принадлежат мне целиком.

Моряк набросился на колбаски.

– Осторожно, ешь не торопясь.

Он мне не ответил. Я почувствовал, что значение мое в его глазах уменьшилось.

Когда он кончил, я его спросил:

– Хорошо поел?

Он утер усы ладонью, прежде чем ответить "да".

Поскольку он меня не благодарил, я добавил:

– Было вкусно?

– Да.

– Ты наелся?

– Да.

Меня раздражало, что по-прежнему он не проявлял признательности.

Чтобы напомнить ему о подарке, который я ему сделал, я спросил у него:

– Те десять франков при тебе?

– Да.

И впрямь, он не был деликатным. Я бы на его месте был бы более вежлив с благодетелем. Ему повезло, что благодетелем оказался я. Я человек широкий, и я милосерден. Неблагодарность не мешает мне делать добро.

– Так как же тебя зовут?

– Племяш… а тебя?

Теперь он мне тыкал. Я заметил, что нельзя сходиться коротко с плохо воспитанными людьми. Они путают дружбу с фамильярностью. Они сразу воображают себя равными вам. Расстояние, вас разделяющее, исчезает. Что касается меня, то я никогда не сходился с людьми, которые, будучи выше меня, выказывали по отношению ко мне фамильярность. Я прекрасно знаю, что это раздражает.

Не то, что Племяш меня сердил, но он мог быть более деликатным. Я был деликатен с Бийаром.

Но, поскольку я хороший человек, я ответил своему соседу:

– Виктор Батон.

Теперь краснота спелых фруктов окрашивала его скулы, над выступами костей. Борода перестала топорщиться. Крошки хлеба пристали к свитеру.

Несмотря на нехватку деликатности, Племяш был мне симпатичен. Наконец-то я нашел друга, на которого мог бы положиться. Он не знал никого, кроме меня. Моя ревность не имела оснований проявиться. К тому же, я гордился тем, что в этой жизни я более ловок, чем он. Когда мы выйдем вместе, он пойдет по улицам, которые мне нравятся; будет останавливаться перед магазинами, которые я люблю.

– Где ты будешь спать сегодня? – спросил я, прекрасно зная, что он бездомный.

– Не знаю.

– Не волнуйся, я тобой займусь.

Первой мыслью было устроить его у себя. Но очень быстро я оставил этот проект. Во-первых, консьержка бы сделала гримасу. А потом моя кровать – это святое место. У меня, как у всех, есть свои мании, особенно в моей комнате. Если бы мне пришлось засыпать, укрывшись на одеяло меньше, я бы всю ночь не сомкнул глаз. Утром, умываясь, я бы чувствовал себя неудобно. Лучше если я сниму ему комнатку в отеле. За десять франков в неделю можно найти совсем неплохую мансарду.

На этой последней мысли я остановился. Однако не спешил объявлять это моряку. Я предпочитал держать его в тревоге.

В это мгновение я почувствовал, что для него я провидение. Он был бледен. Когда богатые люди впадают в тоску, они умеют себя держать. Он был беден, он этого не умел. Его руки подергивались, как руки спящих, по которым прогуливается муха. Его беспокойные глаза двигались резко, как у негра.