Ее пальцы принялись за дело, и теперь их движения были четкими, умными, вдохновенными, и обычная суматошность исчезла бесследно, и пластилин послушно принимал под ними нужную форму — казалось, он сам стремится переродиться в задуманное творение, и пальцы лишь помогают ему, не давая сбиться с пути…

Чья-то тяжелая ладонь легла ей на плечо, и Кира, испуганно вскрикнув, вскинулась в кресле, и человек, стоявший рядом, отшатнулся, похоже, испугавшись не меньше нее, и стукнулся о другое кресло, которое лениво повернулось, словно приглашая сесть.

— Черт!.. Что ж ты так орешь?!..

— Елки, Стас! — она расслабленно осела обратно и откинулась на спинку кресла, шумно выдохнув. — Ты меня перепугал! Откуда ты тут взялся?! Ты уже пришел?

— Мне трудно отрицать этот факт, — заметил Стас и тоже выдохнул, прижимая ладонь к груди. — Я и сам испугался… Ты не слышала, как я вошел?

— Нет. А чего так рано? — Кира потерла о ладонь липкие пальцы.

— Почему рано? Уже десять.

— Ты меня разыгрываешь?! Сейчас не больше восьми!

— Вот, — Стас красноречиво сунул ей под нос запястье, и Кира вскинула брови, глядя на циферблат часов так, словно на нем была выведена оскорбительная надпись в ее адрес. — Что, заработалась?

— Да так, — Кира недовольно оттолкнула руку с часами, — решила заняться новой моделью аромалампы, пока есть время и способность к творчеству.

— Странные аромалампы, — сказал брат, глядя мимо нее на журнальный столик. — Честно говоря, не понимаю, как они действуют.

Кира повернулась и удивленно округлила глаза. Где ее чудесный пластилиновый гротик с занавесью из стеблей плюща, где бугристая скала и изящные листья? Собственные пальцы сыграли с ней злую шутку и вместо придуманной лампы на столешнице расположился десяток небольших разноцветных собачьих фигурок в различных позах — стоящих, сидящих, лежащих, умостив морду на передних лапах. Намеченные резцом собачьи глаза внимательно смотрели на нее, и в них чудился немой вопрос.

Кира всплеснула руками, потом посмотрела на них, как смотрят на провинившегося ребенка.

— Это не совсем то, что я задумала, — пробормотала она. — Странно… ведь я делала совсем не это…

— Да у тебя настоящий талант! — Стас взял одну из пластилиновых фигурок и поставил ее на ладонь. — Вот уж не думал!.. Я видел, как ты возишься со своим пластилином и глиной… но мне казалось, что ты делаешь одни лишь цветочные горшки. Это же здорово, Кира! Кажется, что у нее даже нос шевелится! И так похоже сделано… Вот это явно дворняга, — он вернул статуэтку на стол и взял другую, приземистую и кривоногую, с морщинистой мордой и большими чуть округлыми ушами. — А это французская бульдожка. Симпатяга… — он сел на корточки рядом со столом, восторженно разглядывая Кирины творения. — Почему ты не делала такого раньше?

— Я редко занимаюсь статуэтками — только если они входят в композицию к лампам… или прочему… — Кира сердито прищелкнула языком. — Уж не знаю, что на меня нашло, но несколько часов пропали впустую!

Она сделала резкое движение, собираясь сгрести все пластилиновые фигурки со столешницы и смять их в единый бесформенный ком, но ее ладони наткнулись на подставленные руки Стаса.

— Что ты?! Не надо! — воскликнул он почти испуганно. — Пусть останутся! Это ж чудо что такое! Как живые!

— Тебе правда нравится? — недоуменно спросила Кира.

— Ну конечно!

— Ладно… но они долго не простоят. Я сделаю тебе другие, глиняные…

— Вот когда сделаешь… — Стас решительно отстранил ее руки от стола и вернулся к созерцанию фигурок. — Почему ты сделала именно собак? Да еще в таком количестве?

— Говорю же, я делала совсем другое, но… — Кира пожала плечами, потом протянула руку и взяла одну из фигурок черного цвета. Сидящий щенок-подросток, овчаренок с едва начавшими вставать длинными острыми ушами, и тот же укоризненный взгляд, хотя глаза — всего лишь несколько линий, намеченных резцом на дымчато-черной поверхности пластилина. Ей вдруг почудилась, что она снова стоит в ореховой рощице и сквозь сигаретный дым смотрит в эти глаза, живые и блестящие…

Почему ты уходишь без меня?

Удивительная штука память.

Но почему именно сейчас?

Ей захотелось рассказать Стасу про щенка и про то, что рассказывала ей недавно Софья Семеновна о пропадающих собаках — может, из этого рассказа, спрятавшегося в подсознании, неожиданно родились эти фигурки, но вместо этого Кира быстро проговорила: „Не знаю!“ — и резко встала. Только сейчас она сообразила, что найденный кулон все еще на ней, и Стас может увидеть его и спросить… Не важно, что он спросит, но ей не хотелось, чтобы он его увидел.

— Пожалуй, этого я возьму себе, — она показала брату пластилинового щенка, осторожно держа фигурку двумя пальцами за бока, — а с остальными делай что хочешь.

Зайдя в свою комнату и включив свет, Кира тщательно закрыла за собой дверь и взглянула на зашторенное окно, потом поставила статуэтку на пустую пачку из-под сигарет, валявшуюся на тумбочке. Подошла к трюмо и, чуть потянув за воротник халата, внимательно посмотрела на отражавшийся в зеркале камень, оплетенный плющом. Затем сняла цепочку и хотела было спрятать кулон обратно в косметичку, но ее рука застыла в нерешительности, после чего Кира подошла к кровати и спрятала кулон под подушку. Взбила ее, накинула сверху покрывало и вышла. Занавеска шелестнула, расступаясь перед ней — и шелестнула еще раз, когда рука Киры протянулась и закрыла за собой дверь.

Она никогда не делала этого раньше.

Но эта недоуменная мысль промелькнула в ее голове так стремительно, что Кира даже не успела ее толком осознать.

Стас успел переодеться, и когда она вошла в комнату, застегивал замок „молнии“ на своей теплой рубашке.

— Со следующей зарплаты куплю себе махровый халат и меховые шлепанцы, — хмуро сообщил он. — Все-таки, очень холодно в этой хате… Вот летом тут хорошо будет. Выпьешь со мной чайку?

— А ужин?

— Я поужинал у Вики. Ты сама-то ужинала?

— Конечно, — соврала она неизвестно зачем. — Вика тебя уже и кормит… Вижу, все у вас очень мило. Почему же ты всегда так рано приходишь? И ночевать у нее не остался ни разу.

— Я привык ночевать дома. А мой дом — здесь, — заметил Стас, беря с фортепиано старую газету. — Кроме того, не могу же я оставить тебя здесь одну.

— Я не маленькая, — сказала Кира, в который раз, глядя, как он кладет газету в одну из ниш шкафа и переносит на нее пластилиновых псов. — И уж в выходной ты мог бы позволить себе погулять и подольше.

— Я подумал, что тебе будет скучно сидеть здесь одной.

— Вика скоро начнет на меня обижаться.

— Не начнет. Она ведь тебе подруга — разве нет?

— Ну… это разные вещи.

— Не вижу разницы, — Стас поставил в нишу последнюю фигурку и вопросительно посмотрел на сестру. — Ну, так как — будешь чай?

— Честно говоря, не хочется, — пробормотала Кира зачем-то, хотя чаю ей хотелось — и даже очень.

— Ну-у, старушка! — Стас подмигнул ей, потирая чуть лоснящиеся от пластилина пальцы. — Смилуйся! Мне скучно пить чай одному.

— Ладно, полчашечки. И пару печенюшек. Можешь все подать на подносе.

Стас скорчил ей рожу и вышел из комнаты. Кира посмотрела на фортепиано, где лежал альбом с фотографиями, забралась с ногами в кресло и зябко поежилась. Ее пальцы потянулись к вырезу халата, чтобы потрогать кулон, но его там не оказалось. Кира уже успела забыть, что только что сняла его, и сердито посмотрела на свою пустую ладонь, потом снова поежилась, чувствуя, как начинают чуть побаливать кончики пальцев ног. Все-таки, очень холодно в этой квартире. Холодно и темно. И, порой, очень уныло. Веселому, жизнерадостному человеку трудно жить в таком месте. Внезапно Кира поймала себя на мысли, что сама становится похожей на эту квартиру, и даже пальцы ее теперь реже танцуют в воздухе. Неожиданно ей захотелось собрать свои вещи и уехать отсюда — со Стасом, без Стаса — неважно. Уехать и никогда не возвращаться. Она даже приподнялась в кресле, но тотчас опустилась обратно со смущенной улыбкой на губах. Уехать от родных стен? Зачем? Это все от одиночества. Она не привыкла быть одна. Да еще и постоянные странности кругом. В Симферополе она вела простую и понятную жизнь, в ней хватало и радостей, и огорчений, и очень даже плохих моментов, но в ней всегда было все ясно. Неизвестность — да, этого было в достатке, но странностей не припоминалось. Были широкие проспекты, были перекрестки и резкие повороты, но никогда не было темных закоулков, путанных дворовых лабиринтов. И никто никогда не смотрел на нее так, как до сих пор смотрят некоторые из соседей.