Изменить стиль страницы

Глава 27. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

После свидания на набережной мы с Аней встретились еще раз (договорились, что она отдаст мне некоторые общие фотографии). К тому времени я снял недорого обшарпанную комнатенку на Васильевском.

Мы сидели вдвоем в кафе, пили «Мартини» с лимоном (вкусы у нее тоже изменились).

– Из общежития меня выселили, – сообщила Аня как будто даже радостно, – я ведь не аспирант. Комендантша забрала сначала холодильник и всю мебель, а потом и ключи от комнаты. Из института меня тоже хотят отчислить, но я так просто не сдамся. Я теперь сильная. Меня ничто сейчас не испугает.

«Все рушится, – уныло думал я. – С какими усилиями я добивался этой комнаты, приличной мебели!.. Так и хочется сказать: „все, что нажито непосильным трудом…“».

Глаза ее все так же сияли, но улавливалась в них какая-то усталость (или мне всего лишь хотелось, чтобы так было?). И тогда, сломив свою гордыню, я предложил осипшим голосом:

– Хочешь, я заберу тебя у него?

Она хмыкнула, покачала головой и ответила как-то непонятно:

– Если ты это сделаешь, то сам потом будешь жалеть.

– Почему?!

– Потому что я уже не та.

– Мне ты кажешься еще привлекательнее.

Она улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет, закурила.

Я поморщился, но смолчал.

– Скажу честно: мне иногда так тебя хочется!.. – признался я. – Вспоминаю наши ночи и едва не схожу с ума.

– Я тоже иногда их вспоминаю, и мне они представляются не жизнью, а каким-то сном – хорошим или плохим, но сном. И не смотри на меня так! Все у меня хорошо. Я столько всего испытала! Как будто прожила за эти дни несколько жизней. И за это я благодарна ему…

Я стиснул челюсти и долго сидел молча. Она курила, и это все сильнее раздражало меня.

– Знаешь, – проговорила она негромко, – даже если он бросит меня, я не пропаду. Теперь уже не пропаду!

– Что ж, отрадно. Ты действительно заметно повзрослела.

– Я должна тебе сказать: ты много мне дал, Федя. Без тебя я не смогла бы стать теперешней.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – иронично продекламировал я.

– Нет, ты не несчастье, и ты навсегда останешься для меня близким человеком.

И тут мой эгоизм и тоска окончательно взяли верх:

– Сомневаюсь, – проговорил я едко. – Наши пути разошлись. У тебя теперь своя жизнь, а у меня своя. У меня тоже что-нибудь обязательно произойдет, встречу кого-нибудь… – я осекся, почувствовав, что повторяюсь.

– …полюбишь, – договорила она за меня. – Да, все правильно, скорее всего, так и будет. Значит, так и должно быть. Я желаю тебе поскорее кого-нибудь встретить.

Мне вдруг захотелось размахнуться и залепить ей пощечину. Или вывернуть пальцы – те, что держали сигарету. И чтобы сдержаться, я, сопя, отвернулся к окну.

– Давай прощаться, – она потянулась рукой к моей щеке.

Я как бы попытался уклониться и как бы не успел.

– Что это у тебя? – придержал я ее руку, заметив на локтевом сгибе лиловое пятнышко с синеватой оторочкой. – Ты что… колешься?! – мой голос подпрыгнул. Я испугался и в то же время, как это ни подло, испытал нечто похожее на радость. Ведь тогда все становится объяснимым – ее окрылённость, эйфория. Все это не от любви к другому, а от наркотического угара. А я и уши развесил: «новая жизнь, свобода»… Ее спасать нужно!

Аня взглянула на меня с сожалением:

– Слушай, ты совсем потерял голову. Не хотелось бы тебе говорить, но раз уж ты так за меня переживаешь, скажу: я сдавала кровь, чтобы на эти деньги купить ему к дню рождения подарок.

– У тебя нет денег?

– Дело не в деньгах вовсе, просто мне так захотелось.

– Аня, да он никогда в жизни этого не оценит! Тем более что ему твои подарки…

– А мне и не надо, чтобы кто-то оценивал. Я сделала это для себя. Это же так символично – заплатить своей кровью за подарок.

– Ты тоже потеряла голову, это точно. При твоей комплекции тебе вообще нельзя сдавать кровь. Это глупость, блажь!

– Мне тебя жаль, – она резко встала из-за столика и не оборачиваясь направилась к выходу.

Я догнал ее на улице, схватил за руку:

– Постой. Последний вопрос. Танюша мне говорила, что у тебя сейчас не один Армен. Ты что, полюбила распутство?

– Слушай, не надо меня воспитывать, – она посмотрела на меня с презрительной гримасой. – Прошу тебя. Ты два года меня воспитывал, я сыта этим по горло. Теперь я сама отвечаю за себя. И не надо на меня так дико смотреть. Ты всегда говорил о свободе, убеждал. Теперь я сама хочу ее – свободу. И много личного счастья.

– «Действия, совершенные в интересах личного счастья, далеки от нравственности», Кант, – холодно процитировал я (всего месяц назад я сдавал кандминимум по философии).

– С каких это пор ты стал таким высоконравственным?

– С тех пор, как мы поменялись ролями.

– Желаю тебе большой любви, – она тормознула легковушку, махнула мне небрежно и укатила – в новую вольную жизнь, в свободную любовь, в беспредельную свободу, о которой я сам всегда мечтал, которую воспевал, но которой оказался чужд.

Слишком много выпало за последние дни на мою долю потрясений, но эта встреча отняла у меня остатки душевных сил.

Выходит, Татьяна права: то, что Аня бросила меня – полбеды, беда в том, что я, возможно, и вправду сломал ей жизнь. Мои двухлетние проповеди дали всходы… Что теперь можно исправить? Ничего… Я не волен что-либо изменить. Это как если бы я долго раскачивал тяжелую вагонетку, и наконец она сдвинулась и покатила под уклон. Сперва медленно, так что ее еще можно притормозить, сунуть что-нибудь под колесо, но затем все быстрее и быстрее, и вот уже разогналась так, что ее не остановить, даже если самому броситься под колеса.

У меня нет доступа к ее душе – той душе, которую раньше она легко отдавала мне – «Возьми!», – а я отмахивался.

Глава 28. СТАЛКЕР

Повезло: Радик наконец-то взял меня с собой. Я не напрашивался, даже не намекал об этом своем желании, но оно, видимо, прочитывалось в моих глазах, когда речь заходила о карьерах.

И вот мы в карьере вдвоем. Радик шагает впереди, в потертом своем рабочем костюме, коротких сапогах. Я вижу его стриженый, похожий на мальчишеский, затылок. Любопытно, что у них с Тагиром затылки почти одинаковые: черная жесткая щетина образует спираль; у одного она закручивается по часовой, а у другого против часовой стрелки, как антициклон и циклон.

– Радик, откуда у тебя этот шрам? – спрашиваю я про рубец, белеющий у него ниже уха.

– Да так… было дело, – нехотя отзывается он. – В драке зацепили.

Наверное, то была не просто драка, а борьба за участки в карьерах, предполагаю я.

Мой проводник легко, привычно прыгает с камня на камень, обходит глинистые вязкие ямины дна котлованов. Вид у него праздный, однако глаза профессионально шныряют по сторонам. Там мимоходом поковырял железной скобой в щели скального выступа, тут выгреб из ложбинки глину и бросил на шершавую щеку мраморной глыбы:

– Пусть дождичком размывает. Глина уйдет, а золото все, сколько есть, останется, – поясняет мне.

Проходим мимо ржавой, переломленной посредине трубы. Радик сует в нее голову.

– В таких трубах, бывает, кое-что остается, – слышу его гулкий потусторонний голос. – Особенно на стыках, где манжета наварена или где латка. В щелях, в общем… – добавляет он, высунувшись.

Я тоже заглядываю в какую-то трубу.

– Нет, в этой не будет, – улыбается знаток. – По ней воду подавали. Надо смотреть в трубах пульпопровода, они пошире и стенки толще.

Метров через сто он снова притормаживает.

– Вот тут надо шурф копать, – ковыряет он сапогом песок у края небольшой оплывшей котловины. – Тут как раз головка прибора была. Часть золота уходила – не все брали, торопились. Вообще непонятно, какая штука, – взглядывает он на меня озадаченно. – Работаем… Как только металл попер, так все останавливают – и прибор на новое место. Я так думаю: кто-то себе на потом припас оставлял.