Глава 4

Встреча, к немалому облегчению Гаррода, была короткой и проходила в одном из тех новых помещений, которые Пентагон считал достаточно защищенными от ретардита. Практически это означало, что буквально за несколько минут до начала важного совещания под бдительным оком официальных лиц потолок, стены и пол опрыскивали быстротвердеющим пластиком. Тоже проделывалось со столом и стульями, и это придавало им сходство с детской мебелью. В воздухе стоял маслянистый запах свежего пластика. Когда совещание закончилось, Гаррод помедлил v двери и, пытаясь унять заколотившееся в груди сердце, словно невзначай обратился к полковнику Маннхейму. — Неплохо придумано, Джон, и все же есть один недостаток. Комната будет становиться все меньше и меньше. Когда-нибудь она вовсе исчезнет. — Ну и что? — у Маннхейма, хорошо сохранившегося пятидесятилетнего мужчины, были ясные глаза и красноватая кожа, наводившая на мысль о том, что он любит активный отдых на свежем воздухе. — В этом проклятом здании и так чересчур много свободных помещений. — Согласен с вами. Если с толком разместить… — Гаррод напустил на себя вид полнейшего изумления. — Послушайте! Я ведь не был в вашей группе применения ретардита! Где там она?.. — В Мейконе, в Джорджии. — Да-да. Маннхейм замялся. — Я только что оттуда, Эл, и собирался возвращаться лишь через неделю. — Жаль. Остаток дня у меня свободен, а завтра с утра надо быть в Портстоне. — Конечно… — Маннхейм задумался, и эти секунды показались Гарроду вечностью. — В сущности, мое присутствие необязательно, хотя несколько наших трюков с ретардитом я с удовольствием показал бы вам сам — в конце концов, вы же его изобрели. — Скорее открыл, — поправил Гаррод. — Вам действительно ни к чему тратить время. Поручите меня заботам научного руководителя. Честно говоря, мне хочется взглянуть, как у вас поставлено дело. Гаррод боялся, что голос выдает его волнение. — Хорошо. Поручу вас молодому Крису Зитрону. Он руководит исследовательскими работами и будет счастлив с вами познакомиться. Пойдемте позвоним. Пока Маннхейм связывался по видеофону с центром в Мейконе, Гаррод стоял у него за спиной и не сводил глаз с экрана. Ему удалось увидеть трех сотрудниц, но Джейн Уэйсон среди них не было. Огорчение Гаррода смешалось с изумлением, когда он осознал, что, собственно, творит. Его действия поразительно напоминали поступки других мужчин, совершенно потерявших голову из-за женщин, но не ощущал никакого загадочного возбуждения, которое должно было бы сопровождать подобное чувство. Им овладела лишь упрямая решимость увидеть девушку воочию. После того как, договорившись обо всем, Маннхейм заторопился по делам, Гаррод зашел в будку видеофона, вызвал своего пилота в Далласе и велел подготовить план полета в Мейкон. Затем поднялся на крышу и спецрейсом на вертолете добрался до аэропорта. Воздушное движение было перегружено, и его самолету удалось вылететь только после четырех. Существовала опасность, что он не попадет в Мейкон до конца рабочего дня служащих. В таком случае вся поездка оказалась бы напрасной. Гаррод включил селектор. — Я спешу, Лу. Давайте на полной. — Мы должны подняться до двадцати тысяч футов в этом коридоре, мистер Гаррод. Но на такой высоте не очень эффективны отражатели шума. — Мне все равно. — Диспетчерская засечет нас. В том же коридоре наверняка запланированы другие… — Под мою ответственность, Лу! Вперед! Гаррод откинулся назад и почувствовал, как ускорение вжимает его тело в кресло. Самолет вышел на сверхзвуковую скорость, без малейшего покачивания летя на крыле-рефлекторе, которое отражало4 большую часть ударной волны наверх, в стратосферу. Расстояние в шестьсот миль они преодолели за тридцать две минуты, включая взлет и посадку. Гаррод сбежал по трапу, едва самолет остановился. — Мы почти все время вели переговоры с компьютером диспетчерской, мистер Гаррод, — сказал вслед Лу Нэш, недовольно нахмурив рыжебородое лицо. — Им пришлось убрать с нашего пути два запланированных грузовых рейса… — Не волнуйтесь, Лу, я улажу. Какая-то трезвая часть сознания подсказывала Гарроду, что он допустил серьезное нарушение, которое вряд ли сойдет с рук даже человеку его положения, но он был просто не в состоянии думать об этом. «Так вот, значит, на что это похоже… — лихорадочно билась мысль, пока Гаррод торопился навстречу едущей к нему от группы низких песочного цвета строений армейской машине, — если так, то раньше мне было лучше…» Подполковник Крис Зитрон оказался моложавым человеком с продолговатым лицом, узловатыми пальцами и манерой говорить горячо. Без всяких вступлений он сразу принялся рассказывать о работе над применением медленного стекла и углубился в детали систем двойных изображений — одно, проходящее через обычное стекло, другое — через ретардит с малым периодом задержки — для компьютеров, определяющих скорость движущейся цели, систем наведения ракет класса «воздух — земля» и систем слежения за рельефом местности для скоростных низколетящих самолетов. Гаррод краем уха прислушивался к потоку слов, время от времени задавая какой-нибудь вопрос, чтобы показать свое внимание, а сам вглядывался в сотрудников. Всякий раз, когда он замечал темноволосых девушек, им на миг овладевала паника, которая тут же сменялась разочарованием. Казалось невероятным, что девушку, облик которой запечатлелся в его памяти как нечто неповторимое, могут напоминать довольно многие. — Не понимаю, как Джон Маннхейм следит за всеми направлениями работ, — заметил Гаррод во время одной из нечастых передышек Зитрона. — Здесь в исследовательском центре работают его люди? — Нет. Служба полковника расположена в административном корпусе. Вон там. — Зитрон указал на двухэтажное здание, окна которого в лучах вечернего солнца отливали медью. Из центрального входа изливался поток мужчин и женщин. Подобно панцирям жуков, поблескивали выезжающие со стоянки машины. — До которого часа вы работаете? Надеюсь, я вас не задерживаю? Зитрон рассмеялся. — Я обычно сижу до тех пор, пока жена не начинает рассылать поисковые партии, но большинство подразделений заканчивает в пять пятнадцать. Гаррод взглянул на часы. Пять пятнадцать. — Знаете, меня все больше интересует влияние четкого администрирования на общую эффективность научных работ. Не возражаете, если мы пройдем туда? — Что ж, пожалуйста, — с некоторым удивлением ответил Зитрон и пошел к выходу из лаборатории. Гаррод едва не побежал, увидев у подъезда главного корпуса черноволосую девушку в костюме молочного цвета. Неужели Джейн Уэйсон? Невольно он вырвался вперед. — Постойте, мистер Гаррод! — неожиданно воскликнул Зитрон. — Что же это я?! — Простите? — Чуть не забыл показать вам самое интересное. Зайдите на секунду сюда. — Зитрон приглашающе открыл дверь в длинное сборное здание. Гаррод кинул взгляд на административный корпус. Девушка была уже на стоянке, над машинами виднелась только темная голова. — Боюсь, что меня начинает поджимать… — Вы это оцените, мистер Гаррод. Здесь мы используем самые фундаментальные принципы. Зитрон взял Гаррода под руку и ввел в здание, которое оказалось скорее просто четырьмя стенами, накрытыми стеклянной крышей. Вместо пола — трава и редкий кустарник; у противоположного конца виднелись бутафорские булыжники. Здание было пустым, но Гарроду стало не по себе, словно за ним наблюдали. — Теперь смотрите, — сказал Зитрон. — Не спускайте с меня глаз. Он поспешил прочь и исчез в кустарнике. В прогретом душ-ном помещении наступила тишина, только с улицы едва доносилось хлопанье автомобильных дверей. Прошла минута. Зитрон не появлялся, в висках Гаррода нетерпеливо запульсировала кровь. Он полуобернулся к выходу и застыл, услышав поблизости в траве какой-то шорох. Неожиданно в нескольких шагах от него буквально из воздуха возник Зитрон с торжествующей улыбкой на лице. — Это была демонстрация ТСП — техники скрытого приближения — объявил он. — Ну, что вы думаете? — Великолепно. — Гаррод открыл входную дверь. — Очень эффектно. — В экспериментах мы используем ретардитные панели с малым периодом задержки — сейчас увидите, как я к вам подкрадываюсь. Теперь по отдельным бликам отраженного света Гаррод угадывал установленные в траве пластины из медленного стекла. Двойник Зитрона неестественно тихо перебегал зигзагами. Пока не исчез в ближайшей панели. — Разумеется, — продолжал подполковник, — в реальных условиях мы намерены применять стекло с большим замедлением, чтобы дать пехоте, время на установку ТСП-экрана. Сейчас мы стремимся определить оптимальный срок задержки — сделай его слишком малым, и люди не успеют сосредоточиться, чересчур большим — и у наблюдателя будет больше шансов заметить несоответствия в освещенности и в углах падения теней Предстоит решить проблему выбора кривизны панелей с целью сведения на нет бликов… — Прошу прощения, — перебил Гаррод. — Я, кажется, увидел знакомого. Он зашагал к стоянке у административного корпуса быстро и решительно, чтобы выбить у Зитрона охоту следовать за ним. Девушка в костюме молочного цвета смотрела в его сторону. Она была стройной, черноволосой и — по мере того как расстояние сокращалось — на ее губах стало заметно серебристое поблескивание. У Гаррода перехватило дыхание, когда он убедился, что перед ним Джейн Уэйсон. — Привет! — бросил он как можно более непринужденно и весело. — Вы меня помните? — Мистер Гаррод? — неуверенно произнесла девушка. — Я приехал сюда по делу, и вдруг увидел вас… Послушайте, я былочень дерзок, когда мы говорили вчера по видеофону, и просто хочу извиниться. Обычно я не… Речь внезапно отказала ему. Гаррод почувствовал себя уязви-мым и беспомощным, и тут увидел, как по ее щекам разлилась краска и понял, что ему удалось установить контакт, недостижимый никакими словами. — Все хорошо, — тихо произнесла она. — Право, не стоило… — Стоило. Он смотрел на нее с благодарностью, будто впитывая самый ее облик, когда к тротуару подъехал светло-голубой «понтиак». Сидевший за рулем невозмутимого вида лейтенант в очках с золотой оправой еще загодя опустил боковое стекло. — Быстрей, Джейн, — бросил он. — Мы опаздываем. Распахнулась дверца, и Джейн в замешательстве села в машину. Ее губы беззвучно шевельнулись. Когда «понтиак» рванул с места, она смотрела на Гаррода, и тому показалось, что в глазах ее сожаление, грусть. Или просто неловкость за внезапно прерванный разговор? Бормоча проклятия, Гаррод зашагал к подполковнику Зитрону. Отсвет второй. Бремя доказательства. Харпур вглядывался в заливаемые водой стекла. Стоянки вблизи полицейского управления не было, и здание казалось отделенным милями покрытого лужами асфальта и сплошной завесой дождя. Темное небо набухло и грузно провисало между окружавшими площадь домами. Неожиданно почувствовав свои годы. Харпур долго смотрел на здание полицейского управления и захлебывающиеся водосточные решетки, потом вылез из машины и с трудом разогнулся. Не верилось, что в подвальном помещении западного крыла сияет теплое солнце. Но он это знал точно, потому что перед выходом из дому специально позвонил. — Внизу сегодня отличная погода, господин судья, — сказал охранник с уважительной непринужденностью, сложившейся за Долгие годы. — На улице, конечно, не очень приятно, но там здорово. — Репортеры не появлялись? — Да кое-кто… Вы приедете, господин судья? — Пожалуй, — ответил Харпур. — Займи для меня местечко,/ Сэм. — Обязательно, сэр! Харпур шагал быстро, как только мог себе позволить, засунув руки в карманы и ощущая тыльной стороной кисти холодные струйки дождя. При каждом движении пальцев подкладка прилипала к коже. Поднимаясь по ступеням к главному входу, Xapпур почувствовал предостерегающее трепетанье в левой стороне груди — он слишком спешит, слишком нажимает. Дежурный у входа молодцевато отдал честь. Харпур кивнул. — Прямо не верится, что сейчас июнь, правда, Бен? — Да, сэр. Но внизу, я слышал, очень хорошо. Харпур приветливо махнул рукой и шел уже по коридору, когда его захлестнула боль. Жгучая пронзительная боль. Словно кто-то тщательно выбрал стерильную иглу, насадил ее на антисептическую рукоятку, раскалил добела и с милосердной быстротой вонзил в бок. Он застыл на миг и прислонился к кафельной стенке, пытаясь скрыть слабость; на лбу выступила испарина. «Я не могу сдаться сейчас, — подумал он, — когда осталось всего несколько недель… Но если это конец?» Харпур боролся с паникой, пока боль немного не отпустила. Он облегченно вздохнул и снова пошел по коридору, сознавая, что враг затаился и выжидает. К солнечному свету удалось выйти без нового приступа. Сэм Макнамара, охранник у внутренней двери, по обыкновению расплылся было в улыбке, но, увидев напряженное лицо судьи, быстро провел его в комнату. Между Харпуром и этим дюжим ирландцем, единственным желанием которого было кружка за кружкой поглощать кофе, установилась прочная симпатия, странным образом согревающая душу старого судьи. Макнамара поставил у стены складной стул и придержал его, пока Харпур садился. — Спасибо, Сэм, — произнес судья, оглядывая собравшуюся толпу. Никто не заметил его прихода; все смотрели в сторону солнечного света. Запах влажной одежды репортеров казался совершенно неуместным в пыльном подвале. В этом, самом старом, корпусе полицейского управления еще пять лет назад хранились ненужные архивы. С тех пор все это время, кроме дней, когда допускались представители печати, голые бетонные стены вмещали лишь записывающую аппаратуру, двух смертельно скучающих охранников я раму со стеклянной панелью. Стекло имело особое свойство — свет через него шел много лет. Такими стеклами люди пользовались, чтобы запечатлять для своих квартир виды особой красоты. По мнению Харпура, картина, которую он видел, как в окне, особой красотой не блистала: довольно живописный залив где-то на Атлантическом побережье, но вода была буквально забита лодками, а сбоку нелепо громоздилась, крича яркими красками, станция техобслуживания. Тонкий ценитель пейзажных окон, не раздумывая, разбил бы панель булыжником, но владелец, Эмиль Беннет, привез ее в город — потому что именно этот вид открывался из дома его детства. Панель, объяснял он, освобождала его от необходимости совершать двухсотмильную поездку в случае приступа ностальгии. Стекло было толщиной в пять лет, то есть пять лет пришлось ему простоять в доме родителей Беннета, прежде чем первый лучик света вышел с обратной стороны панели. И естественно, спустя пять лет, уже в городе, в стекле открывалась все та же панорама, хотя сама панель была конфискована у Беннета полицией, выказавшей глубочайшее безразличие к его отчему дому. Она безошибочно покажет все, что видела, — но только в свое время. Тяжело сгорбившемуся на стуле Харпуру казалось, что он сидит в кино. Свет в помещении исходил от стеклянного прямоугольника, а беспокойно ерзающие репортеры располагались рядами, будто зрители. Их присутствие отвлекало Харпура, мешало с обычной легкостью погрузиться в воспоминания. Беспокойные воды залива бросали в комнату солнечные блики, взад-вперед сновали прогулочные лодки, беззвучно въезжали на станцию техобслуживания случайные автомобили. Через сад на переднем плане прошла симпатичная девушка в коротком платьице по моде пятилетней давности, и Харпур заметил, как некоторые журналисты сделали пометки в блокнотах. Один из наиболее любопытных встал с места и обошел стекло, чтобы заглянуть с другой стороны, но вернулся разочарованный. Харпур знал, что сзади панель закрыта металлическим листом. Как определили власти, выставление напоказ того, что происходило в доме, являлось бы вторжением в личную жизнь старших Беннетов. Бесконечно долго тянулись минуты, и разомлевшие от духоты репортеры стали громко зевать. Откуда-то из первых рядов доносились монотонный храп и тихое поругивание. Курить вблизи контрольной аппаратуры, жадно фиксировавшей изображение, от имени штата было запрещено, и в коридор с сигаретами потянулись группки из трех-четырех человек. Харпур услышал сетования на долгое ожидание и улыбнулся — он ждал пять лет. А иногда казалось, что даже больше. Этого дня, седьмого июня, вместе с ним ждала вся страна. Но точно время не мог назвать никто. Дело в том, что Эмиль Беннет так и не сумел припомнить, когда именно в то жаркое воскресенье приехал он в дом родителей за своим медленным стеклом. Следствию пришлось довольствоваться весьма расплывчатым «около трех пополудни». Один из репортеров — модно одетый, светловолосый и невероятно молодой — наконец заметил сидящего у двери Харпура и подошел. — Прошу прошения, сэр. Вы не судья Харпур? Харпур кивнул. Глаза юноши на миг расширились, когда он осознал важность присутствия судьи для готовящегося в печать материала. — Если не ошибаюсь, вы вели слушание дела… Рэддола? Он собирался сказать «дела стеклянного глаза», но вовремя спохватился. Харпур снова кивнул. — Верно. Но я больше не даю интервью. Простите. — Да, сэр, конечно. Понимаю. Репортер быстрой пружинистой походкой вышел в коридор. Харпур догадался, что молодой человек только что определил для себя, как подать материал. Он и сам мог бы написать этот текст: «Судья Кенет Харпур — тот, кто пять лет назад вел спорное "дело Стеклянного Глаза" по обвинению Эвана Рэддола, двадцати одного года, в убийстве, — сегодня сидел на стуле в одном из подвальных помещений полицейского управления. Этому уже сейчас старому человеку нечего сказать. Железный Судья ждет, наблюдает, терзается…» Харпур криво улыбнулся. Он давно перестал испытывать горечь от газетных наскоков и отказался разговаривать с журналистами только потому, что к этому эпизоду в своей жизни ему не хотелось возвращаться. Харпур достиг того возраста, когда человек отбрасывает все малозначительное и сосредоточивает силы на главном. Через каких-нибудь две недели он будет волен греться на солнышке, любоваться игрой оттенков морской воды и засекать время между появлением первой вечерней звезды и второй. Если разрешит врач, он не откажется от капельки доброго виски, а не разрешит — все равно не откажется. Будет читать, а может, и сам напишет книгу… Как оказалось, Эмиль Беннет определил время довольно точно. В восемь минут четвертого Харпур и ждущие репортеры увидели приближающегося с отверткой в руке Беннета. На его лице была смущенная улыбка, как у многих из тех, кто попадал в поле зрения ретардита. Некоторое время он возился с креплением, потом небо вдруг безумно накренилось — стекло выбрали из рамы. Через секунду на изображение легло коричневое армейское одеяло, и комната погрузилась во тьму. Контрольная аппаратура защелкала, но тихие звуки заглушил гомон спешащих к телефонам газетчиков. Харпур поднялся и медленно вышел вслед за ними. Теперь можно было не спешить. Завернутое в одеяло стекло два дня пролежит в багажнике машины, прежде чем Беннет соберется вмонтировать его в оконную раму своей городской квартиры. И еще две недели оно будет показывать повседневные события, которые происходили пять лет назад на детской площадке во дворе дома Беннета. Эти события не представляли ровно никакого интереса. Но в ночь на двадцать первое июня на площадке была изнасилована и убита двадцатилетняя машинистка Джоан Кэлдеризи. Также был убит ее приятель, автомеханик Эдвард Джером Хэтти, двадцати трех лет, видимо, пытавшийся защитить девушку. Убийца не знал, что за этим двойным преступлением наблюдает свидетель. И теперь этот свидетель готовился дать точные и неопровержимые показания. Предусмотреть проблему было нетрудно. С тех пор как в нескольких фешенебельных магазинах появилось медленное стекло, люди задумывались: что произойдет, если перед ним свершится правонарушение? Какова будет позиция закона, если подозрение падет, скажем, на трех человек, а через пять или десять лет кусок стекла однозначно укажет преступника? С одной стороны, нельзя наказать невиновного, а с другой — совершенно недопустимо оставлять на свободе злодея… Так вкратце писали журналисты. Для судьи Кеннета Харпура проблемы не существовало. Меньше пяти секунд понадобилось ему, чтобы принять решение. И он остался непоколебимо спокоен, когда именно на его долю выпало подобное дело. Это получилось случайно. В округе Эрскин было не больше убийств и не больше медленного стекла, чем в любом другом, ему подобном. Собственно говоря, Харпур и не сталкивался с новинкой, пока вместо обычных электрических ламп не установили над проезжей частью улиц Холт-сити чередующиеся панели из восьми- и шестнадцатичасового ретардита. Потребовалось немало времени, чтобы после первых образцов, замедляющих свет примерно на полсекунды, получить задержки, измеряемые годами. Причем пользователь должен был быть абсолютно уверен в длительности желаемой задержки — способа ускорить процесс не знали. Будь ретардит «стеклом» в полном смысле слова, его можно было бы отшлифовать до требуемой толщины и получить информацию быстрее. Но в действительности это был совершенно непрозрачный материал — свет сквозь него не проходил. Излучение на длинах волн, близких к видимому диапазону, поглощалось поверхностью ретардита, а информация преобразовывалась в соответствующий набор напряжений внутри материала. В пьезооптическом эффекте, посредством которого осуществлялась передача информации, участвовала вся кристаллическая структура и любые ее нарушения немедленно уничтожали закономерность распределения напряжений, Это приводило в бешенство многих исследователей, но сыграло важную роль в коммерческом успехе ретардита. Люди не стали бы столь охотно устанавливать в своих домах пейзажные окна, зная что все за ними происходящее спустя годы неминуемо откроется чужим глазам. Но бурно расцветшая пьезоиндустрия выкинула на рынок недорогой «щекотатель» — устройство, с помощью которого медленное стекло можно было вычистить для повторного использования словно ячейки компьютерной памяти. По этой же причине на протяжении пяти лет два охранника несли в подвале круглосуточное дежурство у стекландшафта — свидетеля по делу Рэддола. Существовала опасность, что кто-нибудь из родственников преступника или жаждущий известности маньяк проникнет в помещение и «сотрет» информацию в стекле, прежде, чем она разрешит все сомнения. За пять лет ожидания были периоды, когда болезнь и усталость не оставляли Харпуру сил для беспокойства, были периоды, когда он мечтал, чтобы идеальный свидетель сгинул навсегда. Но, как правило, существование медленного стекла его не волновало. Он принял решение по делу Рэддола, решение, которое, по его убеждению, должен был принять любой судья. Все последующие дискуссии, нападки прессы, враждебность общественного мнения и даже кое-кого из коллег поначалу причиняли боль, но он превозмог ее. Закон, сказал Харпур в своем заключительном слове, существует лишь потому, что люди в него верят. Стоит подорвать эту веру — хотя бы единожды, — и закону будет нанесен непоправимый ущерб. Насколько можно было определить, убийства произошли за час до полуночи. Имея это в виду, Харпур поужинал раньше обычного, затем принял душ и второй раз побрился. На это усилие ушла значительная доля его дневной квоты энергии, но в зале суда стояла невыносимая духота. Текущее дело было сложным и в то же время скучным. Харпур замечал, что такие дела попадались все чаще и чаше — признак, что пора уходить на пенсию. Но ему предстояло выполнить еще один долг. Профессиональный… Харпур набросил куртку и повернулся спиной к зеркалу-камердинеру, купленному женой несколькими месяцами раньше. Оно было покрыто 15-секундным ретардитом — немного погодя, обернувшись, можно было увидеть себя со спины. Судья бесстрастно оглядел свою хрупкую, но все еще прямую фигуру и отошел прочь, прежде чем незнакомец в зеркале повернулся и посмотрел ему в глаза. Харпуру не нравились зеркала-камердинеры, как не нравились столь же популярные натуровиды — пластины ретардита с малым периодом задержки, вращающиеся на вертикальной оси. Они служили тем же целям, что и обыкновенные зеркала, но не переворачивали изображение слева направо. «Вы впервые имеете возможность увидеть себя такими, какими видят вас окружающие!» — гласила реклама. Харпур не принимал эту идею по соображениям, как он надеялся, смутно-философским, но определить их не мог даже для себя. — Ты неважно выглядишь, Кеннет, — сказала Ева, когда он поправлял галстук. — Неужели ты обязан туда идти? — Нет — и потому обязан. В этом все дело. — Тогда я тебя отвезу. — Ни в коем случае. Тебе пора спать. Я не позволю, чтобы ты среди ночи колесила по городу. Он обнял жену за плечи. В пятьдесят восемь лет Ева Харпур отличалась завидным здоровьем, но они оба делали вид, что это он заботится о ней. Харпур сам сел за руль, но улицы были настолько забиты, что, повинуясь внезапному порыву, он остановил машину в нескольких кварталах от полицейского управления и пошел пешком. «Живи рискуя, — подумал он, — но двигайся с осторожностью, — на всякий случай». Нависающие над дорогой шестнадцатичасовые панели в этот светлый июньский вечер оставались темными, зато чередующиеся с ними восьмичасовые без нужды изливали яркий свет, впитанный в дневное время. Таким образом система обеспечивала достаточное освещение круглые сутки, причем бесплатно. А дополнительное ее преимущество состояло в том, что она давала полиции идеальные показания о дорожных происшествиях и нарушениях правил движения. Собственно говоря, только-только в ту пору установленные на Пятьдесят третьей авеню панели и предоставили большую часть фактов по делу Эвана Рэддола. Фактов, на основании которых Харпур приговорил его к электрическому стулу. Реальные обстоятельства несколько отличались от классической схемы, обсосанной бульварными листками, но все же были достаточно яркими, чтобы возбудить интерес общественности. Рэддол был единственным подозреваемым, но улики против него носили по преимуществу косвенный характер. Тела обнаружили только на следующее утро — Рэддол мог спокойно вернуться домой, смыть все следы и выспаться. Когда его арестовали, он был спокоен, бодр и собран, а экспертиза оказалась бессильна что-либо доказать. Улики против Рэддола заключались в том, что его видели в соответствующее время подходящим к детской площадке, в соответствующее время уходящим оттуда и что синяки и царапины вполне могли быть получены в процессе совершения преступления. К тому же в промежуток между полуночью и половиной десятого утра, когда его забрали, он «потерял» синтетическую куртку, которую носил накануне вечером. Куртку так и не нашли. Удалившимся на совещание присяжным понадобилось меньше часа, чтобы прийти к решению о виновности. Однако в последующей апелляции защита заявила, что на вердикт повлиял факт регистрации преступления медленным стеклом в окне Эмиля Беннета. Требуя пересмотра дела, адвокат убеждал, что присяжные пренебрегли «естественным сомнением», полагая, будто судья Харпур не прибегнет к более суровой мере, чем пожизненное заключение. Но, по мнению Харпура, закон не оставлял места для выжидания, особенно в случае убийства с отягчающими обстоятельствами. В должное время Рэддол был приговорен к казни. Суровая, пронизанная убежденностью речь Харпура и заслужила ему прозвище железного судьи. Судебный приговор, считал он, всегда был и должен оставаться священным. Не подобает закону униженно склоняться перед куском стекла. В случае введения в судебную практику «меры выжидания», говорил он, преступники просто не будут выходить из дома без пятидесятилетнего ретардита. Спустя два года неповоротливые жернова правосудия сдвинулись с места, и Верховный суд утвердил решение Харпура. Приговор был приведен в исполнение. То же самое, только в неизмеримо меньших масштабах, часто происходило в спорте, и единственно возможным, единственно реальным выходом было положение «арбитр всегда прав» — что бы ни показали потом камеры или медленное стекло. Несмотря на утверждение приговора, а может быть, именно поэтому пресса так и не подобрела к Харпуру. Он умышленно не обращал внимание на то, что о нем говорили и писали. Все эти пять лет его поддерживала уверенность в правильности принятого решения. Сейчас ему предстояло узнать, было ли оно таковым. Хотя момент истины уже пять лет маячил на горизонте, с трудом верилось, что через считанные минуты все выяснится. Эта мысль вызвала в груди щемящую боль, и Харпур на миг остановился, чтобы перевести дыхание. В конце концов, какая разница? Не он создает законы — откуда это чувство личной причастности? Ответ пришел быстро. Судья не мюжет быть равнодушным, потому что является частью закона. Именно он, а не некое абстрактное воплощение правосудия вынес приговор Эвану Рэддолу — и потому остался работать вопреки советам врачей. Если совершена ошибка, он не имеет права уйти в кусты. Ему держать ответ. Новое понимание, как ни странно, успокоило Харпура. Он заметил, что улицы необычно оживлены для позднего вечера. Центр был буквально забит иногородними машинами, а тротуары переполнены пешеходами, причем, судя по тому, как они глазели по сторонам, — не местными жителями. В густом воздухе плыл запах жарящихся бифштексов. Харпур удивлялся такому столпотворению, пока не обратил внимание, что людской поток движется к полицейскому управлению. Люди не изменились с тех пор, как их притягивали арены, гильотины и виселицы. И пускай не на что смотреть — зато они рядом с местом происшествия, и одного этого достаточно, чтобы насладиться извечной радостью продолжающейся жизни в то время, как кто-то только что свел с ней счеты. Опоздание на пять лет значения не имело. Даже сам Харпур, захоти он того, не смог бы попасть в подвальное помещение. Там стояли только записывающая аппаратура и шесть кресел с шестью парами специальных биноклей — для правительственных наблюдений. Харпур не рвался увидеть преступление собственными глазами. Ему нужно было только узнать результат — а потом долго-долго отдыхать. Мелькнула мысль, что он ведет себя совершенно неразумно — вылазка к полицейскому управлению требовала большого напряжения и таила для него смертельную опасность, — и все же он не мог поступить иначе. «Я виновен, — внезапно подумал Харпур, — виновен, как…» Он вышел на площадь, где находилось здание управления, и стал пробиваться сквозь изматывающую толчею. Вскоре впитавшая пот одежда так сковала движения, что он едва отрывал ноги от земли. И в какой-то момент этого долгого путешествия возник крадущийся по пятам скорбный друг с раскаленной добела иглой. Добравшись до нестройных рядов автомобилей прессы, Харпур понял, что пришел слишком рано — оставалось по меньшей мере полчаса. Он повернулся и начал двигаться к противоположной стороне площади, когда его настигла боль. Один точный укол, и Харпур пошатнулся, судорожно хватаясь за воздух. — Что за!.. Поосторожней, дедуля! Зычный голос принадлежал верзиле в светло-голубом комбинезоне, смотревшему телевизионную передачу. Пытаясь удержаться на ногах, Харпур сорвал с него очки-приемники. В стеклах, словно зарево далеких костров, полыхнули крошечные картинки, из наушника выплеснулась музыка. — Простите, — выдавил Харпур. — Я споткнулся. Простите. — Ничего… Эй! Вы случайно не судья… Здоровяк возбужденно потянул за локоть свою спутницу, и Харпур рванулся вперед. «Меня не должны узнать», — панически пронеслось в голове. Он зарывался в толпу, теряя направление, но через несколько шагов игла вновь настигла его, вошла до самого конца. Площадь угрожающе накренилась, и Харпур застонал. «Не здесь, — взмолился он, — не здесь. Пожалуйста». Каким-то чудом он сумел удержаться на ногах и продолжал идти. Прямо под боком, и одновременно бесконечно далеко, звонко и беспечно рассмеялась невидимая женщина. На краю площади боль вернулась еще более решительно — один укол, второй, третий. Харпур закричал, ощутив, как сжимается в спазме сердце. Он начал оседать и тут почувствовал, как его подхватили крепкие руки. Харпур поднял глаза на смуглого юношу. Красивое, озабоченное лицо, видневшееся сквозь красноватую пелену, казалось странно знакомым. Харпур силился заговорить. — Ты… Ты — Эван Рэддол? Темные брови удивленно нахмурились. — Рэддол? Нет. Никогда не слыхал. Пожалуй, надо вызвать скорую помощь. Харпур сосредоточенно думал. — Верно. Ты не можешь быть Рэддолом. Я убил его пять лет назад. — Затем громче: — Но если ты не слыхал о Рэддоле, что тебе здесь делать? — Я возвращался из кегельбана и увидел толпу. Юноша стал выводить Харпура из толчеи, одной рукой поддерживая его, а второй разводя прижатые друг к другу тела. Харпур пытался помочь, но чувствовал, как бессильно волочатся по асфальту ноги. — Ты живешь в Холте? Парень кивнул. — Знаешь кто я такой? — Я знаю только, что вам нужно быстрее в больницу. Позвоню в «скорую» из магазина. Харпур смутно осознал, что в сказанном таится какой-то тайный смысл, но не имел времени об этом думать. — Послушай, — произнес он, заставив себя на миг встать на ноги. — Обойдемся без «скорой». Я приду в себя, если доберусь домой. Поможешь мне взять такси? Парень нерешительно пожал плечами. — Дело ваше… Харпур осторожно отпер дверь и ступил в дружелюбный полумрак большого старого дома. За время поездки из города влажная от пота одежда стала липко-холодной, и Харпура била дрожь. Включив свет, он сел возле телефона и посмотрел на часы. Почти полночь — значит, уже не существует никакой тайны, ни малейшего сомнения в том, что же произошло пять лет назад на детской площадке. Он снял трубку и тут услышал, как ходит наверху жена. Харпур мог набрать любой из нескольких номеров и выяснить, что показало медленное стекло, но обращаться в полицию или муниципалитет было выше его сил. Он позвонит Сэму Макнамаре. Конечно, официально охране еще ничего не сообщали, но Сэм наверняка уже все знает. Харпур попытался набрать номер дежурной комнаты, но пальцы не слушались, сгибались от ударов по кнопкам, и он сдался. По лестнице сошла в халате Ева Харпур и с тревогой подошла к мужу. — Кеннет! — Ее рука поднялась ко рту. — Что ты наделал?! Ты выглядишь… Я немедленно вызову Хоктора Шермена. Харпур слабо улыбнулся. «Я много улыбаюсь в последнее время, — не к месту подумал он. — Как правило, это единственное, что остается старику». — Лучше свари мне кофе и помоги лечь в постель. Но прежде всего — набери-ка номер на этом чертовом телефоне. Ева протестующе открыла рот, но их взгляды встретились, и она промолчала. Когда Сэм подошел, Хгрпур произнес ровным голосом: — Привет, Сэм. Судья Харпур. Ну, потеха закончилась? — Да, сэр. Потом устроили пресс-конференцию, но все уже разошлись. Вы, должно быть, слышали новости по радио. — Между прочим, не слышал, Сэм. Я… Я недавно пришел. Вот решил перед сном поинтересоваться у кого-нибудь и вспомнил твой номер. Сэм нерешительно засмеялся. — Ну что же, личность установлена точно. Это действительно Рэддол — да, впрочем, вы-то знали все с самого начала. — Знал, Сэм. — Харпур почувствовал, как глаза наполняются горячими слезами. — И все равно, наверно камень с души, господин судья. Харпур устало кивнул, но в трубку сказал: — Естественно, я рад, что ошибки не было, но судьи не создают законов, Сэм. Они даже не решают, кто виновен, а кто нет. Что касается меня, наличие необычного стеклышка не имело ровно никакого значения. Эти слова были достойны железного судьи. На линии долго стояла тишина, а потом Сэм продолжил, и в голосе его звучало чуть ли не отчаяние. — Я, конечно, понимаю… И все-таки, должно быть, на душе легче… С неожиданным теплым удивлением Харпур осознал, что дюжий ирландец молит его. «Теперь это не играет роли, — подумал он. — Утром я выйду в отставку и вновь стану человеком». — Хорошо, Сэм, — проговорил он наконец. — Скажем так — сегодня я засну спокойно. Устраивает? — Спасибо, господин судья. Всего доброго. Харпур опустил трубку и с плотно сжатыми веками стал ожидать, пока снизойдет покой.