– Понятно.

– Ну вот. Мы с ним куда-то пошли, и я ему все взяла и рассказала. Он сначала не верил, смеялся, а потом замолчал. Мы сидели в каком-то саду, ну напротив Поклонной горы, там яблоневый сад, знаете?

– Нет, – сказал Лева.

– Вы сходите, да. Обязательно сходите, – горячо сказала Катя. – Это очень хороший сад, очень красивый. Там такие яблони. Когда они цветут, это вообще сказка. Только лавочек нет. Мы сели на траву, на его пиджак или на куртку, он стал вдруг курить, никогда при мне не курил, и спрашивать, как давно это было, что я думала… И я все ему рассказала. Он очень долго молчал.

Лева осторожно поправил одеяло в ногах у Кати.

– А? – вздрогнула она. – Вы что-то спросить хотели?

– Нет, – сказал Лева. – Одеяло просто поползло. Я поправил.

– Понятно, – сказала Катя. – Постельный режим.

– Извини, Кать, – сказал Лева. – Я тебя отвлек. В самый важный момент.

– Да нет, наоборот, хорошо, – ответила она просто. – А то что-то я… увлеклась своей историей. Не надо увлекаться. Никогда не надо увлекаться.

– Это точно, – сказал Лева. – Ну так что было дальше?

– Нет, погодите, – быстро сказала Катя. – Вы не поняли.

– Что я не понял?

– Вы не поняли, что тогда произошло. Вернее, я плохо рассказала. Я хочу вам объяснить. Дело в том, Лев Симонович, что тогда, вот в этом саду, где были такие белые цветы, красота неземная, мы сидели с ним на его пиджаке или на его куртке, я ему рассказала всю эту детскую гадость, освободилась, да? Это был, как бы сказать, тот момент, когда я больше всего его любила. Он был молодой, красивый, такой модный. И еще совсем не толстый. Светило солнце, да? Я смотрела на него со слезами на глазах, и мне казалось, что если он меня не полюбит, вот сейчас, окончательно, бесповоротно, то моя жизнь кончится. Я никогда потом ни к одному мужчине такого не испытывала, понимаете? А он молчал. Он все молчал, молчал, молчал…

Потом встал и сказал: пошли. Видно, напугался очень.

Я шла и все смотрела на него, не знала, что сейчас надо спросить. Придя домой, он меня попросил ничего не рассказывать маме и никогда больше не думать об этом, не вспоминать и не говорить. Но я четко видела, что он потрясен. Он был потрясен тем, как я посмела думать такое.

И тем более произносить вслух. А мне ведь хотелось только, чтоб он понял, как я его теперь люблю. Красивая история, правда?

– Кать, послушай, ты вот это имела в виду, когда сказала, что вы помирились и в то же время не помирились?

– Да, это. Я имела в виду, что он ничего мне не сказал в ответ, понимаете? Он не дал мне броситься на шею, заплакать… Ну вот это. Он испугался, что если я брошусь на шею, заплачу, буду прощена, выкину это из башки, ему придется как-то иметь с этим дело. Ну, может, я еще кому-то расскажу, да? Как детскую глупость. Как что-то, что уже можно рассказать. А он не хотел, чтобы я рассказывала. Он не хотел вообще больше никогда об этом слышать. Как будто не было ничего. И он промолчал. Оставил это со мной. Понимаете?

– Да.

– А мне кажется, не понимаете. У вас там свои какието… идеи.

– Да нет у меня никаких идей, Кать, – сказал Лева. – Я просто думаю: что я должен был сделать для того, чтобы ты мне с самого начала все это рассказала?

– А что бы это изменило? – вдруг сказала Катя. – Почему вы так уверены, что это что-нибудь бы изменило? Весь этот бред?

– Ну посмотрим, посмотрим… – сказал Лева. – Может, ты и права. И это просто история. Только ты ее до конца не рассказала.

– В смысле?

– Ну, как дальше?

– А дальше никак. Все вернулось к тому, что было с самого начала. Папа очень нежно ко мне относился, заботился, все по-прежнему. Я его очень любила. Уже совсем по-настоящему, как взрослая девочка. Он был такой красивый, богатый, знаменитый. Ну в узких экономических кругах. Не в этом дело. Когда у мужчины успех, это же видно. Я любила его и за это тоже. За успех. Но между нами всегда было что-то… Ну что я чуть-чуть, но больная. Такая маленькая болезнь, о которой не надо говорить. Одного пальца нет. На ноге. Ну или я не знаю, не болезнь, нет, но какая-то стыдная история. Обкакалась на глазах у всех. Или украла что-то, а об этом узнали. Семейный скелет в шкафу.

– Ну так и есть, – задумчиво сказал Лева. – Семейный скелет в шкафу.

– Это я, в смысле? – засмеялась Катя. – Я скелет в шкафу?

– Ну да, – подтвердил Лева. И даже кивнул в знак согласия. – Ты. Ты и есть этот скелет. И больше ни мама, ни папа с тобой об этом не говорили?

– Нет, – сказала Катя. – А вы думаете, мама узнала?

– Думаю, что в тот же вечер. Или на следующий день. Не позже.

– Вот как интересно. А мне казалось, он ей решил об этом не говорить…

– Вряд ли. Ребенок – это мамина проблема. Так принято. У нас. А может, везде. Но так принято.

– Понятно.

Лева решил не думать о том, что сейчас произошло. Не думать сразу. Не пытаться лихорадочно расставлять все по полкам. Он даже не пытался понять, насколько тут все адекватно и правдиво, в этой байке. Главное, что она рассказала. Захотела.

Ему захотелось двинуться чуть дальше. Потому что вполне могло так быть, что сейчас весь путь свободен. Вообще. До самого конца.

– Кать, – сказал он осторожно. – Ты большая молодец, что мне рассказала. Или большой молодец. Короче, умница. Теперь и умирать не страшно. Шучу.

– Я поняла, что вы шутите, – сухо сказала Катя. – Ох, как курить хочется.

– Нельзя.

– Ну затяжку! Вы форточку только откройте, ладно?

– Но только один вопрос, ладно?

– Один?

– Да.

– Ну какой? Даже интересно.

– Вот ты сказала давеча, чтобы я уходил и больше не смел появляться в твоем доме. Согласись, довольно тяжелое для меня заявление. Для моего мужского и профессионального достоинства.

– А в чем вопрос-то?

– Ну… хотелось бы, чтобы ты мне как-то толком это объяснила. Почему?

– Объяснила или утешила?

– В общем, я вопрос задал. Затяжка за мной.

– Ах да, затяжка. Ну хорошо. Я же уже вам сказала – я считаю, что я выздоровела. И что вам незачем ко мне больше ходить. Ну ни к чему. Да и меня это как-то… стесняет.

– Не ответ, Кать.

– Не будет затяжки?

– Ну если по честному – нет.

– Черт с вами. Врачи-убийцы. В белых халатах.

– А почему во множественном числе?

– А потому что вас много!

– Ты кого имеешь в виду?

– Всех!

– Ну кого конкретно?

– Ну этого, со «скорой». Пал Иваныча. Блевать меня заставил, целый час. Изблевалась вся. Вас.

– Это все?

– Да откуда я знаю? Может, вас там целый батальон… дежурит.

– Кать, кого ты имеешь в виду?

– Ну что вы притворяетесь, а? – тихо и устало сказала Катя. – Ну вы же все знаете, Лев Симонович. Нехорошо. Дайте затянуться.

… Лева раскурил сигарету, открыл форточку. Затянулся один раз сам и дал ей. Потом отобрал и выбросил сигарету туда же – в форточку. Помахал в воздухе рукой, разгоняя дым.

– Понимаете, Лев Симонович, – сказала Катя, закрыв глаза. – Понимаете, я уже много раз вам об этом говорила.

Но вы как-то странно реагируете, как-то пропускаете мимо ушей. И это наводит на размышления.

– На какие, Кать?

– Ну… что вы один из них.

– Из кого из них? Да, я знаю, ты считаешь, что за тобой следят. Посылает спам, вирусы. Но ты ведь еще что-то еще имеешь в виду, да, Кать?

– Имею.

– А что?

– Ваше время вышло, Лев Симонович, – сказала Катя. – Извините. Я устала. Плохо себя чувствую. Кроме того, больше мне вам рассказать нечего. А вы мне тоже ничего рассказывать не хотите.

– Нет, почему же, – сказал Лева. – Могу кое-что рассказать. Если хочешь.

– Ого! – сказала Катя. – Это что-то новенькое. Да. Я вас слушаю, Лев Симонович.

– В истории, которую ты мне рассказала, есть один интересный момент. То есть вся история интересная. Но этот момент особенный. Ты ведь его так и не простила. Да? Ты очень хотела, чтобы он тебя простил. Но он испугался. И тогда ты его приговорила опять. Только к другому. Ты еще не знала, к чему. Но приговорила. Что в этих письмах, которые посылаешь на его имя? – Лева кивнул на портрет. – Угрозы? Оскорбления? Что-то про отца? Почему ты считаешь, что за тобой следят? Кому ты отсюда звонила? Расскажи мне, Кать. Твои родители это от меня скрыли. Они очень усложнили мою задачу. Но я должен ее решить. Иначе я не смогу помочь. Вот так.