Посреди комнаты находился стол, за которым и заняла место графиня Монтолон с пером в руке. Наполеон продиктовал:

– «Господин барон Гурго! Я очень огорчен тем, что состояние Вашего здоровья требует Вашего немедленного возвращения в Европу вследствие того, что здешний климат плохо сказывается на Вас. Болезнь печени, которой Вы уже давно страдаете, требует Вашего немедленного возвращения во Францию. Вы еще молоды, у Вас есть способности и Вы сможете еще устроить свою карьеру. Желаю Вам всякого счастья Примите уверения в моем к Вам расположении!»

На этом император остановился, а так как графиня продолжала ожидать, то он сухо сказал:

– Добавлять больше нечего.

Затем, взяв из рук молодой женщины перо, он наклонился и написал: «Нап». Перо, прорвав бумагу, не закончило подпись и вычертило какой-то странный зигзаг.

После этого император-узник сухо произнес:

– Потрудитесь немедленно же отнести это письмо барону Гурго и сообщите своему супругу, что он не смеет покинуть свою комнату, пока я не получу ответа, то есть пока не станет известно, что барон отправился во Францию. – Затем он с улыбкой прибавил: – Это распоряжение, конечно, не относится к вам. Вы свободно можете находиться где вам заблагорассудится. Я всегда буду рад видеть вас у себя! – и галантно поцеловал графине руку.

Гурго, получив это письмо, чуть не помешался от неожиданности. Он читал и перечитывал письмо, хватаясь то за голову, то ударяя себя в грудь кулаком.

Все рушилось вокруг него: он полюбил женщину, но она не захотела ответить ему взаимностью. До сих пор у него все же было удовольствие видеть ее и разговаривать с нею. Кроме того, он надеялся на изменчивость чувств женщины и думал, что, может быть, впоследствии она полюбит его. Теперь же между нею и им будет непреодолимая преграда из волн океана. А ее глупый муж, ревность которого он хотел возбудить, как станет он торжествовать теперь свою победу! Ведь поле битвы оставалось за ним, и он будет продолжать оставаться слепым, будет нести с покорностью свою долю. Но это было ничто в сравнении с ударом, который он получил от императора.

Гурго чувствовал, как его глаза застилают слезы. Горе от мысли о том, что император неправильно понял его, было сильнее, чем само унижение отставки. Ему было обидно сознавать, что император не любит его более, и это сильнее всего удручало. Так, значит, его отставили, он оказался плохим слугой, которого понадобилось выгнать? Что оставалось ему теперь предпринять? Он хотел помешать Наполеону попасть в сети честолюбивой женщины; конечно, он был неправ, вмешиваясь не в свое дело, но ведь в нем говорила ревность! Наполеон должен был понять и простить человека, действовавшего под влиянием слепой страсти. Однако хотя император был неправ, поступил с ним жестоко, все-таки его воля священна. Выказать непокорность по отношению к нему он не мог, а потому решил, что возвратится во Францию. Усилием воли поборов себя и взяв перо, он написал:

«Ваше Величество! Ваше распоряжение будет исполнено; я уеду отсюда. Но в этот момент я испытываю огромное страдание при мысли, что мне приходится расстаться с тем, кому я посвятил всю жизнь, все силы. Эта мысль угнетает меня, но в своем несчастье я смею надеяться, что Вы, Государь, сохраните в своей памяти воспоминание о моей службе, о моей привязанности к Вам, что наконец, потеряв Ваше расположение, я не потерял все-таки Вашего уважения. Вы отнесетесь справедливо к моим чувствам и причине моего отъезда. Соблаговолите, Ваше Величество, принять мой привет и пожелания Вам всякого счастья. Пожалейте о моей участи и, вспоминая обо мне, скажите, что у меня есть по крайней мере сердце».

Написав это письмо, бедняга барон откинулся в кресле и заплакал. Итак, он должен покинуть этот негостеприимный остров, эту голую скалу! Он увидит в скором времени своих родных и друзей, увидит дорогую ему Францию! Но все-таки эта мысль нисколько не утешала его.

В день своего отъезда Гурго получил записку с просьбой прийти вечером к месту, которое называлось «источником» и где любил иногда сидеть и мечтать Наполеон. Сильно заинтригованный барон ломал голову над тем, кто мог назначить ему свидание. Посланный мог только сказать ему, что об этом просит его какой-то англичанин со своим другом, желающим видеть его по поручению маршала Лефевра.

– Посланный от маршала? Это очень странно! Хорошо, скажи, что я приду, – ответил Гурго посланному, но направляясь к себе домой, раздумывал: «Не скрывается ли какая-нибудь ловушка под этим свиданием? Впрочем, увидим… А если хотят лишить меня жизни, то этим окажут мне только услугу, так как я буду счастлив оставить свои кости на этом проклятом острове, где уже похоронено мое сердце».

XXIX

По тенистой аллее около элегантного коттеджа в окрестностях Лондона прогуливалась молодая женщина с голубыми грустными глазами и распущенными волосами. По временам она внезапно останавливалась и тогда кончиком зонтика машинально чертила буквы, которые всегда складывались в одно имя: «Андрэ».

На повороте аллеи сидел какой-то пожилой человек с красным лицом; при одном из приближений молодой женщины этот человек повернулся к ней и произнес:

– Отличная сегодня погода, миссис Люси.

– Да, доктор, – ответила молодая женщина, – здесь чудно сегодня, и прогулка очень нравится мне.

– Я счастлив, миссис Люси, что вам нравится у меня жизни, то этим окажут мне только услугу, так по устройству считается одним из лучших в Англии, и я могу смело, не хвастаясь, утверждать это.

Молодая женщина, в которой читатель, конечно, уже узнал несчастную Люси, сошедшую с ума после исчезновения сына и которую ее брат перевез в санаторий доктора Блэксмиса, остановилась и продолжала разговор:

– Доктор, я хотела бы с вами поговорить.

– Пожалуйста, миссис Люси! Может быть, вы не довольны здешним комфортом? Или, может быть, вам надоедает болтовня вашей горничной. Или у вас есть какое-нибудь желание, которое, может быть, восстановит ваш аппетит? Вы кушаете очень мало, а между тем вам необходимо питаться как следует, иначе вы долго не восстановите силы.

– Благодарю вас, доктор, но я не хочу есть, – ответила молодая женщина. – Я хотела спросить вас, когда привезут мне моего Андрэ?

Доктор нервным движением скомкал газету, находившуюся у него в руках, и сказал:

– Это удивительно! Я думал, вы уже поправились, и вот опять приходится начинать все сначала! Потерпите, дорогая миссис Люси, я уже сказал вам, что вы скоро увидите своего мальчика. Пойдемте на кухню! Я покажу вам дивные бараньи котлетки, которые будут подавать вам утром и вечером.

Взяв под руку Люси, доктор нежно и осторожно повел ее к коттеджу.

– Вы ведете меня к моему Андрэ, не правда ли, доктор? – проговорила Люси. – Пойдемте же скорее к нему!

И она в приливе материнской любви бегом бросилась к коттеджу, преследуемая запыхавшимся доктором. На пороге дома ее встретила высокая женщина с костлявым, лоснящимся лицом и, обхватив ее, проговорила:

– Куда вы так стремительно бежите, моя дорогая? Успокойтесь, доктор запретил вам резкие движения.

– Где мой Андрэ? Я хочу видеть Андрэ! – пролепетала бедная больная.

Миссис Арабелла, как звали сиделку, пожала плечами и довольно грубо ответила:

– Идите за мной, я покажу вам, где находится Андрэ.

Она провела Люси в вестибюль. Там ее встретила другая сиделка и увлекла внутрь заведения, откуда неслись дикие вопли, крики и пение. В то же время к дому приблизился и доктор.

– Решительно она неизлечима! – сказал он.

– Миссис Люси Элфинстон, – ответила сиделка, – совершенно не хочет подчиняться установленному для нее режиму, и, мне кажется, мы с ней никогда не добьемся благих результатов.

– Хорошо еще, что брат аккуратно вносит за нее плату, – сказал доктор. – Но, впрочем, я хотел поговорить с тобой совсем о другом. Сегодня я получил от некоего мистера Тэркея письмо; он просит меня принять в наше заведение мальчика, рассудок которого несколько помутился и который нуждается в самом тщательном уходе.