Рев двигателей усилился еще больше. Вездеход начал вибрировать, сперва мягко, потом все сильнее. И неожиданно рванулся с таким ускорением, что я не смог удержать управления. Полетел вперед как из пушки. Почувствовал сильный удар, услышал резкий треск. Какое-то время пытался сохранить равновесие, но несомненно свалился бы под опоры экранов, если бы не новый толчок, на этот раз назад. Я полетел как отбитый мяч и приземлился на брюхо, в собственное свое кресло.

С трудом перевернулся и поглядел на указатели. Они стояли в положениях, идеально соответствующих программе, словно бы ничего и не произошло. В кабине стояла тишина.

Именно тогда Рива и сказал, что мы набираемся опыта. И ошибался. Это правда, что на этот раз мы выбрались быстро и без особых неприятностей. Но только потому, что после удара о что-то невидимое «Фобос» развернулся вокруг своей оси. У меня не было ни малейших намерений оттуда выкарабкиваться. Об этом я даже слишком хорошо помнил. Я на всей мощи двигателей рвался вперед. Только перед этот оказался не там, где я рассчитывал.

Словом, нам везло. Слишком много этого везения. Слишком много случайностей.

Теперь мы возвращались обратно на перевал. Какое-то время я не изменял направления. Когда мы удалились на безопасное расстояние, я круто развернулся и остановился. Сказал Риве, чтобы тот занялся Снаггом. И, пока он передавал сообщение, пытался думать.

Вокруг башенок поддерживается зона нейтрализации. Люди внутри корабля находятся, скорее всего, под ее воздействием. Невероятно, но факт. Об этом свидетельствовало поведение Кросвица. К тому же, они рассчитали безошибочно. Понимали, что мы не можем рисковать опасностью радиоактивного заражения поля, на котором находилась ракета. Наше самое грозное оружие, антиматерия, сделалось бесполезным. А лазерный огонь для башенок был, что невинный свет фонарика. Имели возможность убедиться, когда Кросвиц решился на свой отчаянный шаг, молчаливыми свидетелями которого мы оказались.

Оставалось одно. Малый излучатель антипротонов со специально ограниченным полем действия. Но как его запрограммировать? О ручной наводке не могло быть и речи. Внутри зоны мы могли натворить неописуемых бед. Там мы практически ни на что не годились.

Мы не знали конструкции устройств, модулирующих парализующие поля. Не знали их структуры. Не знали материала, из которого они изготовлялись. Как при таких условиях запрограммировать автомат, чтобы он реагировал только на башенки и черные шары? – как мы их называли – но сохранял бы безразличие ко всем прочим предметам? Возможно ли вообще такое?

– Нет, – ответил я сам себе вслух. – Невозможно.

Так это и было. Теоретически можно было бы предположить, что будем поочередно приближаться на безопасное расстояние к одной башенке за другой и уничтожать их при помощи ручной наводки. Но откуда мы могли взять уверенность, что чужаки не ответят на это стрельбой по нам черными автоматами? Мы не можем позволить себе роскошь разблокированной аппаратуры. Разве что нам удалось бы добыть хоть один такой шар, исследовать его и ввести данные в нейромат. Я заметил, что зона, после появления в сфере ее действия, начинает функционировать с некоторым запозданием, порядка десятых долей секунды. Слишком мало для людей, даже для нас, но больше, чем достаточно для нейромата. Простенько. Можно сказать, по-детски простенько. Всего лишь встать, выйти, взять под мышку шарик, вернуться с ним в кабину и поглядеть, что там у него внутри сидит. Но хотел бы я видеть того, кто это сделает. Кто, оказавшись в зоне нейтрализации, тут же не позабыл бы, зачем он пришел.

Стоп, стоп... Как это я выразился? Хотел бы я видеть кого-нибудь такого?

Ничего особенного. Я его увижу. И довольно скоро. Как только закончится вся эта заваруха, и появится возможность взглянуть в зеркало.

– Бери управление, – просил я Риве. Он выслушал, не спрашивая, что я намереваюсь делать.

Поднялся и направился к колодцу, ведущему внешним камерам и шлюзу. Спустился по скобам захватов и посветил фонариком. Короткий коридорчик, шириной с человека в скафандре, раздваивался. Налево – проход к энергетическим камерам и реактору. Направо – надо было пройти мимо несколько клеток, ярусами удаленных вдоль пола, чтобы добраться до просторной камеры с аппаратурой выхода.

Я потратил добрых три четверти часа, чтобы в грудах запасных деталей, генераторов, химических преобразователей и тысяч прочих безделушек отыскать то, что мне было необходимо. Я выбрался оттуда как можно быстрее, оставляя за собой балаган, за который получил бы хорошо по ушам, происходи дело на одном из учений. Но я был не на учениях. И вовсе не был уверен, чтобы кому-нибудь из экзаменаторов пришло в голову что-то столь же парадоксально простое.

Я захлопнул за собой крышку люка и сделал несколько шагов, так, чтобы оказаться в поле зрения Ривы. Потом поднял аппарат, который разыскал с таким трудом и попросил, чтобы тот разглядел его как следует.

Это был старый, чуть ли не музейный фотоаппарат. С архаической вспышкой. Чтобы привести его в действие, требовалось надавить пальцем крохотную серебряную пуговку. Никакого дистанционного управления, никаких автономных цепей, никакой автоматики, никаких обратных связей. Простенький, безотказный механизм, безразличный ко всевозможным зонам, поскольку лишенный всего, что было бы общего с автоматической связью.

Поскольку, очевидным было, что то же задание мы могли бы получить бортовой аппаратуре. Что толку, если она реагирует немедленно, точнее почти немедленно, если ей потом придется забыть все, что попадало в поле ее зрения. Это граничило бы с чудом, если бы один из черных шаров упал именно туда, куда мы заранее навели объективы. Только тогда, в течение тех долей секунды, которые проходили до того, как связь полностью прерывалась, аппаратура успела бы что-то зарегистрировать.

Но счастливых совпадений у нас и так было больше, чем надо. Трудно рассчитывать, чтобы они продолжались до бесконечности.

Теперь, по крайней мере, у меня был реальный шанс. Разумеется, до тех пор, пока я буду в ладу со своей собственной связью, внутри своей нервной системы. И если формы черного аппарата окажется достаточно, чтобы запрограммировать нейромат. Но я надеялся, что «шарики» не будут напоминать каких-либо наших приспособлений.

Я повернулся, повесил аппарат на шею и направился прямо в сторону голубой преграды. Палец я держал наготове, на спуске вспышки. Я добрался до башенки и сделал ее снимки, стараясь запечатлеть поподробнее. Приблизился еще немного, сменил фокусировку, снял самое острие, кончик которого светился как маяк. Но там не было ни какого-нибудь прожектора, линзы и прочего в словно выполненной из полированной стали пирамиды. Я подобрался еще ближе и сделал увеличенный снимок участка корпуса. Честно говоря, падающий сверху голубой свет был сильнее, когда смотришь на него издалека, чем здесь, у подножия конструкции.

Я обошел башенку вокруг, постепенно приближаясь к ней, наконец остановился и коснулся рукой поверхности. Ничего. Твердая, литая поверхность без следа люков, входов, захватов или хотя бы мест, отличающихся другой окраской. Подножие пирамиды упиралось в скальный грунт, словно укрепленное на мощном, глубоко закопанном фундаменте. Я ударил рукой. Глухой, приглушенный стук. И тишина.

Я уперся ногами и навалился на пирамидку изо всех сил, на какие только меня хватило. Она даже не дрогнула. Я понял, что таким образом ничего не добьюсь. И понял еще одно. Никого здесь нет. Ни живой души.

Корабль обнесен кордоном. Но поддерживают его автоматы. Запрограммированные так, чтобы не допустить распространения эпидемии по поверхности планеты. Они оставили их здесь и убрались. Их не было в подземельях. Мы не встречались с ними на орбите или где-нибудь по дороге. Их здесь не было, когда люди с искусственно перемонтированной нервной системой, в бессильном, лишенном автоматически корабле ожидали голодной смерти. Энергии, содержащейся в емкостях «Проксимы» хватило бы, правда, для химических преобразователей, пригодных для производства пищи, еще по меньшей мере лет на десять, но факт оставался фактом.