В это время по телевизору обычно передавали новости, и он включил «Телевигату». На экране появилась физиономия политического обозревателя Пиппо Рагонезе, больше похожая на куриную гузку, чем на человеческое лицо. Монтальбано уже собирался переключить телевизор на другую программу, когда при первых же словах Рагонезе буквально застыл на месте.

«Что творится в комиссариате Вигаты?» – взывал обозреватель, обращаясь к себе самому и всему миру таким тоном, что в сравнении с ним речь Торквемады в его лучшие минуты показалась бы детским лепетом.

Далее он выразил уверенность, что отныне Вигата могла бы сравниться с Чикаго времен сухого закона: жертвы перестрелок, кражи, разрушительные пожары. Жизни и свободе всего общества и каждого честного гражданина угрожает постоянная опасность. А знают ли телезрители, чем в этом водовороте трагических событий занят хваленый комиссар Монтальбано? Вопрос был так подчеркнут, что Монтальбано ясно увидел, как куриная гузка принимает очертания вопросительного знака. Рагонезе набрал воздуха, чтобы сильнее выразить свое недоумение и негодование:

«Преследует по-хи-ти-те-ля зав-тра-ков!»

И не в одиночку, он забирает с собой всех своих людей, оставив в комиссариате одного убогого телефониста. Как Рагонезе узнал об этой на первый взгляд комичной, но по сути трагической операции? Так как заместитель комиссара Ауджелло должен был передать ему некую информацию, он позвонил в комиссариат и попросил его. Телефонист сообщил ему эту неслыханную новость. Сперва он не мог ушам своим поверить и требовал соединить его с Ауджелло, но в конце концов понял, что речь идет не о глупом розыгрыше, а о невероятной правде. Отдают ли жители Вигаты себе отчет в том, в чьих руках их спокойствие и безопасность?

«Чем только я провинился, что Катарелла навязался мне на голову?» – с горечью думал комиссар, переключая канал.

«Свободный канал» передавал из Мазары похороны тунисского моряка, застреленного на борту «Сантопадре». Когда закончилась служба, диктор рассказал о трагическом невезении тунисца, погибшего в первый же свой выход в море. Он приехал совсем недавно, и знакомых здесь у него не было. Не было и семьи, или же он не успел перевезти ее в Мазару. Родился он тридцать два года назад в Сфаксе, звали его Бен Дхааб. Крупным планом показали его фотографию, и как раз в это время с прогулки вернулась Ливия с мальчуганом. Франсуа, увидев лицо на экране, улыбнулся и показал на него пальчиком:

– Mon oncle.

Ливия как раз собиралась сказать, чтобы Монтальбано выключил телевизор, потому что он отвлекает от еды, а Монтальбано собирался отчитать Ливию за то, что она ничего не приготовила. Но оба они так и застыли с открытым ртом, уставившись друг на друга, пока Франсуа смотрел на экран. В комнату словно влетел тихий ангел – тот, которому стоит сказать «аминь», чтобы все замерли. Комиссар решил убедиться, что не ослышался. На свой убогий французский он не рассчитывал, поэтому спросил у Ливии:

– Что он сказал?

– Он сказал «мой дядя», – подтвердила бледная как полотно Ливия.

Когда на экране сменилась картинка, Франсуа занял свое место за столом. Ему не терпелось приступить к ужину; он ничуть не удивился, увидев своего дядю по телевизору.

– Спроси, человек, которого он видел, его настоящий дядя?

– Что за идиотский вопрос?

– Не идиотский. Меня тут тоже так называли, а я никакой не дядя.

Франсуа подтвердил, что это был его настоящий дядя, мамин брат.

– Нам сейчас же придется уехать, – сказал Монтальбано.

– Куда ты собрался его везти?

– В комиссариат, хочу показать ему одну фотографию.

– Об этом не может быть и речи. Фотография никуда не убежит, Франсуа должен сначала поесть. А потом я поеду с вами, не то ты можешь потерять его по дороге.

Макароны получились переваренные, почти несъедобные.

На дежурстве был Катарелла. Завидев в такой час все семейство и вглядевшись в лицо своего начальника, бедняга не на шутку забеспокоился:

– Доктор, у нас здесь весь мир и покой.

– Теперь понятно, почему их нет в Чечне.

Он достал из ящика стола фотографии, которые забрал в квартире Каримы, выбрал одну из них и протянул ребенку. Тот молча ее взял, поднес к губам и поцеловал изображение матери.

Ливия сдавленно всхлипнула. Нечего было и спрашивать, сходство моряка из программы новостей и человека в форме, снятого рядом с Каримой, бросалось в глаза. Но комиссар все-таки спросил:

– Это ton oncle?[17]

– Oui[18].

– Comment s'appelletil?[19]

Он был горд своим французским, как турист, спросивший дорогу к Эйфелевой башне или Мулен-Руж.

– Ahmed[20], – сказал мальчик.

– Seulement Ahmed?[21]

– О, non. Ahmed Moussa[22].

– Et ta mere? Comment s'appelletelle?[23]

– Karima Moussa[24], – сказал Франсуа, пожимая плечами и улыбаясь очевидности ответа.

Монтальбано сорвал зло на Ливии, совсем не готовой к таким нападкам.

– Какого хрена! Ты с ребенком днюешь и ночуешь, в шашки учишь его играть, замки на песке строишь и даже не спрашиваешь, как его зовут! А этот дурень Мими! Великий следователь! Привозит ведерко, формочки, совочек, сладости, а вместо того чтобы поговорить с ребенком, воркует с тобой!

Ливия промолчала, и Монтальбано тотчас стушевался. Ему вдруг стало стыдно:

– Прости, Ливия, я что-то нервничаю.

– Я вижу.

– Спроси у него, встречался ли он со своим дядей, особенно в последнее время.

Поговорив с Франсуа, Ливия перевела, что в последнее время мальчик его не видел. Вот когда ему было три года, мама возила его в Тунис, и там он видел дядю и еще каких-то мужчин. Он помнит об этом очень смутно и то только потому, что мама рассказывала.

Значит, сообразил Монтальбано, два года назад у них была как бы встреча на высшем уровне; на ней-то, можно сказать, и решилась судьба несчастного Лапекоры.

– Слушай, своди-ка Франсуа в кино, как раз успеете на последний сеанс, и возвращайтесь сюда. Я еще поработаю.

– Алло, Бускаино? Это Монтальбано. Я тут узнал фамилию той туниски, что жила в Вилласете. Помнишь?

– А как же. Карима.

– Ее зовут Карима Муса. Можешь что-нибудь разузнать о ней у вас, в Службе работы с иностранцами?

– Шутить изволите, комиссар?

– Какие шутки! А в чем дело?

– О чем вы спрашиваете, комиссар, с вашим-то опытом?

– Объясни, будь добр.

– Гиблое это дело, комиссар, даже если вы скажете мне имена ее родителей и всех бабушек и дедушек по материнской и отцовской линии, а также место и день рождения.

– Полный мрак?

– Чего вы хотите? Какие бы законы ни сочиняли в Риме, здесь тунисцы, марокканцы, ливанцы, сенегальцы, нигерийцы, руандийцы, албанцы, сербы, хорваты будут приезжать и уезжать, как им вздумается. Это как Колизей, его на замок не закроешь. То, что позавчера нам удалось узнать адрес Каримы, – просто чудо, такое не каждый день случается.

– Но ты все-таки попробуй.

– Монтальбано? До меня дошло, что вы будто бы ловили похитителя школьных завтраков. Он что, маньяк?

– Да нет, господин начальник полиции, просто мальчишка, который с голоду отнимал завтраки у таких же ребятишек, как он сам. Вот и все.

– Как это все? Я отлично знаю, что вас частенько, так сказать, заносит, однако на сей раз, по правде говоря, мне кажется, что…

– Господин начальник полиции, клянусь, это больше не повторится. Его надо было поймать во что бы то ни стало.