Но вот недавно я вырезал из газеты «Известия» следующую любопытную заметку, которую приобщил к своей коллекции. «Необитаемых больше» — так она называется. Приведу ее дословно: «Индонезию называют страной трех тысяч островов. Но на самом деле островов в стране гораздо больше. Наблюдения и работы картографов, проводившиеся в последние годы с использованием различных фотографий, подтвердили, что общее число островов архипелага превышает 13 500. Из этого количества примерно 6000 имеют названия, а постоянные жители зарегистрированы лишь на 992 островах, то есть необитаемых островов в Индонезии более 12 000», — сообщает польский географический журнал «Познай свят». Комментарии, как говорят, излишни. И это только в одной Индонезии.

Те, кому приходилось проезжать, а еще лучше пролетать над бескрайними таежными просторами, согласятся со мной, что глухоманей на планете еще предостаточно и есть местечки для отличных робинзонад! Немало их найдется и в «глубинках» Центральной России.

Когда-то в детстве моей любимой сказкой была сказка о мальчике с пальчик. Воображение рисовало тогда ужасы одиночества покинутых бессердечными родителями детей в темном дремучем лесу, населенном страшными зверями. А прекрасные иллюстрации к этому творению Шарля Перро еще больше подогревали воображение. Громадные стволы деревьев, у подножия которых бредет вереница беззащитных детей навстречу людоеду. Каково! Но не об этом пойдет речь, это лишь первое восприятие пугающей природы — природы без ласкового солнца и весело журчащих ручейков.

Эстетика — наука о прекрасном в природе, искусстве, обществе. Сфера прекрасного в природе, на мой взгляд, в ее целостности, нетронутости человеком. Поэтому так радостна встреча с нехожеными уголками. Все выглядит празднично. Где-то в кустах поют птицы, на полянках жужжат шмели, проносятся изумрудные стрекозы — эти изящные прообразы вертолетов, а над всем этим великолепием бездна голубого неба. В лесу нет тишины барокамеры, она вся пронизана звуками. Надо только прислушаться к ним и полюбить эту симфонию деятельной жизни.

Но изредка, к счастью — изредка, картина радующей глаз природы расплывается, уступая место чему-то тягостно нестерпимому, загадочному из-за невозможности дать ЭТОМУ четкое определение. Я имею в виду уголки природы, которые даже в солнечные часы хочется скорее покинуть не оглядываясь. И причина не в следах современных дикарей, обезображивающих природу, а в какой-то особой «подборке» светотеней в этих угрюмых уголках, в форме и расстановке деревьев и особо гнетущей тишине запустения. Проходя такое место, невольно ускоряешь шаг, умолкаешь, если разговаривал или напевал песенку.

Встретившееся мне такое «заколдованное» место не имело никаких особых примет. Березовый старый лес без подроста. Вся почва под деревьями густо поросла мхом, делавшим шаги по такому ковру совершенно бесшумными. Поражала удивительная тишина. Не слышно было ни щебета птиц, ни жужжания насекомых. Лишь легкий ветерок, пробегавший где-то в вершинах, напоминал приглушенный шепот. Я не мог понять внезапно овладевшего мной беспокойства и непреодолимого желания скорее пересечь этот дремотный березняк.

Минут через десять мне встретилась заросшая колея от крестьянской телеги, двигаясь по которой я вскоре вышел на опушку леса перед большим картофельным полем. Настроение сразу улучшилось, и, прислонив к дереву велосипед, я достал приемничек — послушать прогноз погоды. Но мысли бродили вокруг пройденного внешне не примечательного, тихого леса. Может быть, подумалось мне, где-то притаился зверь (ох, батюшки, да ведь волка в Подмосковье только в зоопарке можно встретить!) и моя интуиция вызвала это чувство настороженности? Нет, что-то другое. Что?

Тут я вспомнил книгу нашего соотечественника В. К. Арсеньева «По Уссурийскому краю», в которой, помнится, было что-то упомянуто о таких вот неприятных местах. Память не подвела, и по возвращении из своего похода я прочитал в его книге: «Кругом в лесу стояла мертвящая тишина… Такая тишина как-то особенно гнетуще действует на душу. Невольно сам уходишь в нее, подчиняешься ей, и, кажется, сил не хватило бы нарушить ее словом или каким-нибудь неосторожным движением… Такие леса всегда пустынны. Не видно нигде звериных следов, нет птиц, не слышно жужжания насекомых. Стволы деревьев в массе имеют однотонную буро-серую окраску. Тут нет подлеска, нет даже папоротников и осок. Куда ни глянешь — всюду кругом мох: и внизу под ногами, и на камнях, и на ветвях деревьев. Тоскливое чувство навевает такая тайга. В ней всегда стоит мертвая тишина, нарушаемая только однообразным свистом ветра по вершинам сухостоев. В этом шуме есть что-то злобное, предостерегающее. Такие места удегейцы считают обиталищем злых духов».

Очень хорошо описано, я просто преклоняюсь перед наблюдательностью и талантом этого замечательного писателя-путешественника.

Гакие «заколдованные» места существуют не только в тайге. Надо полагать, самый правильный ответ мог бы дать одаренный художник-пейзажист, у которого был бы и талант психолога. Очевидно, особый подбор красок в сочетании со звуковым эффектом будит в нашем сознании какие-то глубинные процессы. Смешно же предполагать что-то сверхъестественное!

Ах, как хорошо, что я додумался соорудить себе брезентовый гамачок! Прикрутить его к двум рядом стоящим деревьям труда не представляет. Лежи-полеживай, отдыхай, наблюдай окружающую природу. Вот хлопотун-поползень обследует трещины в коре старой березы, выискивая себе пропитание. Он делает это и вниз головой.

Ускакал куда-то поползень, но по веткам разлапистой ели перепархивает небольшая пичужка — клест. Это она уж при жизни так намумифицирована хвойным бальзамом из поедаемых ею семечек шишек, что после гибели ее тельце не становится добычей трупных червячков-личинок.

Чуть свесившись с гамака, можно полюбоваться красными шапками мухоморов. Они — верная примета для грибников: значит, где-то с ними рядом должны быть и съедобные грибы. Только вот названия своего они не оправдывают. Никогда не видел на них ни одной мухи, но, может быть, в старину из мухоморов вываривали специю, которую использовали наши бабушки, избавляясь от этих надоедливых спутников человека? Ведь не случайны же народные названия грибов: поддубовик, лисичка, подберезовик, подосиновик.

Ну, а теперь, отдохнув, можно двигаться дальше, навстречу новым впечатлениям.

К полудню я вышел на большое, заросшее благоухающей травой поле, в середине которого просматривалась лазурно-салатная поверхность крохотного озерка с топкими бережками, обрамленными камышовым непролазьем. Я не оговорился и не ищу «красивости». Именно «лазурно-салатная». Лазурь — это свободные от ряски окна чистой воды, в которых отражались небеса, а салат — это ковер ряски, мелкой, плавающей на поверхности водоросли, селящейся в тихих, без сильных течений водоемах, речках и ручьях.

Мое приближение поубавило кваканье любимых с детства восхитительно красивых зеленых лягушек, тех самых, которыми пестрят книжки для малышей.

Встреча с водоемом в тех местах, где проходило мое путешествие, всегда была кстати. И умыться, и побриться, и для питья, и для варки. Откуда бы ни набиралась вода — из ручья, колодца, реки, озера, — ее надо обязательно кипятить. Исключение, пожалуй, только для родниковой, да и то у самого ее выхода на поверхность. Можно, конечно, обойтись и без кипячения, протравливая воду кристалликами марганцовки или квасцами. Но самое надежное — это длительное кипячение, не говоря уже о том, что протравливание воды сильно сказывается на ее вкусе.

По дороге к этому случайно встреченному озерку я набрал неправдоподобно больших лисичек, а также белых крепышей и пригоршню спелой земляники к чаю. Проезжая мимо колхозного картофельного поля, я устоял против искуса выдернуть два-три куста, но, когда увидел, что это сделал кто-то до меня и не удосужился собрать все плоды, я не мог не подобрать с дюжину валявшихся в пыли картофелин.

Пробраться к «окну» с чистой, не затянутой ряской водой помогла найденная в траве длинная жердь, к которой я привязал свой «комбайн» и, действуя им как ведром, зачерпнул воду.