Уилльям Моррисон — литературный псевдоним известного американского ученого и популяризатора науки, доктора биохимии Джозефа Сеймексона. Его научнофантастические рассказы публиковались в различных журналах.

В тот год нам пришлось нарядиться римлянами, и должен сказать, что в тоге и с коротким мечом на боку я выглядел омерзительно. Впрочем, Грек выглядел куда омерзительнее.

Так уж повелось. Оканчиваешь колледж или университет, а потом год за годом являешься на традиционные встречи своего выпуска. Почему бы и нет? Тут тебе и старая дружба, и деньги, и возможность завязать полезные деловые связи. И опять-таки — деньги!

Ну, мне-то не повезло, как другим. Да что говорить! В этих словах история всей моей жизни: мне-то не повезло, как другим! Я не учился ни в Гарварде, ни в Принстоне, ни в Йеле. Даже в Колумбийском университете, Калифорнийском или Чикагском не учился. А учился я в Огле-могле. И не притворяйтесь, будто бы когда-нибудь слышали про Огл-могл, даже если я назову его полный титул: "Оглтропский агрономическо-механизаторский колледж". В нашем выпуске — то есть выпуске 1940 года — было пятьдесят восемь человек, а на десятую встречу явилось ровно тридцать.

Свинство, верно? Только тридцать старых выпускников еще сохранили достаточно совести и студенческого духа, чтобы приехать на десятую годовщину, облачиться в римские тоги, напиться до одурения и обновить былую дружбу. А вот те, с кем больше всего хотелось бы повидаться и вспомнить молодость, — ну, например, Фейнбаргер ("Пароходство Фейнбаргера"), Скруп из голливудской студии М.Ж., Диксон, член правления банка "Нейшнл сити", и прочие — те вовсе не явились. Все мы были очень разочарованы, а я особенно.

Короче говоря, вечером на банкете я сидел рядом с Эль Греко. Ну, просто никого больше там не было. Понятно, не с испанским художником — тот вообще-то умер, если не ошибаюсь. Я имею в виду Теобальда Греко, которого мы прозвали Греком.

Я назвал себя, а он тупо уставился сквозь толстые стекла очков на мою физиономию.

— Хэмпстед? Хэмпстед?

— Вирджил Хэмпстед, — подсказал я. — Ты ведь меня не забыл. Старину Вирджи.

— Ага! — сказал он. — А в бутылке что-нибудь осталось, старина Вирджи?

Я налил ему. У меня создалось впечатление, позже подтвердившееся, что пить он не привык.

Я сказал:

— До чего же это здорово — снова увидеть всех ребят. Правда? Погляди-ка на Толстяка Детвэйлера! В жизни не видел ничего смешнее этого абажура, который он напялил вместо шляпы!

— Передай-ка мне бутылку, ладно? — потребовал Греко. — Вирджи, хотел я сказать.

— Все еще наукой занимаешься? — спросил я. — Ты всегда был голова, Грек. Даже сказать не могу, как я всегда завидовал вам, творческим людям. Сам-то я коммивояжер. Моя территория в здешних местах, Грек, и скажу тебе: это золотое дно! Да, золотое дно. Если бы я знал, где раздобыть небольшой капитал, то сумел бы расширить операции и… Ну, не стоит нагонять на тебя скуку разговорами о моих делах. Так чем же ты сейчас занимаешься?

— Трансмутацией, — отчетливо выговорил он, уткнулся лицом в стол и захрапел.

Меня никто и никогда не называл шляпой — всякими другими словами называли, но не шляпой.

Я знал, что такое трансмутация. Был свинец — становится золотом, было олово — стало платиной, ну и прочее в том же духе. И вот на следующее утро, наглотавшись таблеток от головной боли и черного кофе, я навел справки в колледже и выяснил, что Грек живет неподалеку от колледжа. Потому-то он и был на нашей встрече — а то я никак не мог понять, почему он вдруг оказался там.

Я занял у Толстяка Детвэйлера денег на такси и поехал по адресу, который мне дали.

Это был не обыкновенный дом, а облезлое фабричное здание. Над входом висела вывеска:

Т.ГРЕКО ОРГАНИЧЕСКИЕ И МИНЕРАЛЬНЫЕ УДОБРЕНИЯ

Так как дело было в воскресенье, фабрика казалась пустой, однако я толкнул дверь и она открылась. Из подвала доносился шум, поэтому я спустился по лестнице и очутился в довольно-таки зловонной лаборатории.

Грек был там. Вытаращив глаза, длинный, тощий, он метался по лаборатории и, казалось, ловил бабочек.

Я кашлянул, но он меня не услышал. Он продолжал бегать, задыхаясь и что-то бормоча себе под нос, и размахивал в воздухе чем-то вроде электрического тостера на палке. Я присмотрелся. Нет, это был не тостер, но что это было, я понять не мог. Сбоку у этого приспособления имелся счетчик, и его стрелка бешено металась по шкале.

Что именно ловил Грек, я не рассмотрел.

Собственно говоря, я рассмотрел одно: ловить ему было нечего.

Попробуйте представить себе эту картину: Грек носится взад и вперед, не спуская правого глаза со стрелки счетчика, а левым сверля пустоту. Он все время натыкается на различные предметы, а потом вдруг останавливается и обводит взглядом стоящие на лабораторных столах приборы, а то щелкнет выключателем или повернет рукоятку и снова срывается с места.

Продолжалось это минут десять, и, по правде сказать, я уже начал жалеть, что не потратил деньги Толстяка Детвэйлера на что-нибудь более полезное. Грек, очевидно, свихнулся, другого быть не могло. Но раз уж я был здесь, то решил подождать, что будет дальше.

И действительно, через несколько минут Грек, по-видимому, изловил то, за чем гонялся, — во всяком случае, он остановился, тяжело дыша.

— Эй, Грек! — сказал я.

Он, вздрогнув, обернулся.

— А! — сказал он. — Старина Вирджи! — и привалился к столу, переводя дух.

— Чертенята! — выговорил он, отдуваясь. — Они, видно, думали, что на этот раз ускользнули. Но я с ними справился.

— Да, конечно, — сказал я. — Еще бы! Можно я войду?

Он пожал плечами. Не обращая на меня внимания, положил тостер на палке, щелкнул какими-то выключателями и выпрямился. Свистящий звук постепенно затих, мерцавшие лампочки потухли. Другие продолжали гореть, но Грек, по-видимому, считал, что может кончить это свое занятие, в чем бы оно ни заключалось.

Потом подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Я сказал одобрительно:

— А симпатичная у тебя лаборатория, Грек. Не знаю, что это у тебя за оборудование, но оно очень доро… доброкачественное, хотел я сказать.