Как-то я спросил его, когда же он доберется до нас, живых писателей?

Критик грустно улыбнулся:

– О вас, живых, напишут те, которые еще не родились. О мертвых писать легче.

Критик этот, должно быть, позабыл, какими словами Достоевский распял ему подобных: "Подавлять в себе долг и не признавать обязанности, требуя в то же время прав себе, – есть только свинство…"

"В поэзии нужна страсть, нужна идея, и непременно указующий перст, страстно поднятый”, – говорит далее Достоевский.

Такой страстно поднятый перст требуется и в критике.

Хотя жизнь частенько задает нам здоровую трепку, оборачивается мачехой, она не в силах лишить тебя права жить трудно и светло, если, конечно, ты этого заслуживаешь. Но эта же жизнь жестоко мстит художнику, если он проходит по ней с завязанными глазами, как проходит по ней испольщик и поденщик.

Как перешагнуть через свою беду, не побоявшись расплаты? Трудно ему, бескомпромиссному сердцу. Еще не вышел из моды квасной патриотизм. Еще не все подлецы обезврежены.

Молчать? Нет, мы слишком много молчали. Измолчались. Увидели плоды своего молчания. Врачи считают смертельными те болезни, которые не дают о себе знать, молчат о себе.

Какая нам дана сила, люди, – кричать о своей боли! Давайте кричать!

"Я, очевидно, создан природой для охоты за хорошим и положительным, а не отрицательным… Задачей моей деятельности я считал необходимость подмечать в человеке его хорошее, его настоящее человеческое, а не зоологическое, не животное. Ибо животное изживается, а человеческое растет." (М.Горький).

Призывая изобличать зло, я мечтаю о торжестве добра над ним. Мечтаю помочь людям растить в себе человеческое. Помните Кони? Защищая истину, он защищал в преступнике человека от бесчеловечности в нем самом. Так я понимаю задачу писателя. Настоящего писателя!

Тот, кто не заплатил за мудрость старостью, кто сохранил жар души, оптимизм, кто жил трудно и светло, у того, если он писатель, лист бумаги превратится в опушку леса, в весенний дождик за опушкой, в трассу ночного самолета. И всякий, кто посидит возле доброго костра его, уйдет с душой согретой и просветленной.

Во фронтовых дневниках Эффенди Капиева есть такие строки: "Друзья мои! Мы живем в суровое великое время. Оно настолько неповторимо, что каждая строка, правдиво написанная сегодня, принадлежит истории. Будем честны. Позор и презрение тому подлецу, кто сфальшивит, кто вздумает кривить душой. Будем честны перед своей совестью, ибо совесть наша отныне есть совесть свидетелей на суде, к которым будут обращаться грядущие люди".

Я за такое беспокойство о литературе…

Служить в литературе честно – значит писать правду.

Все видеть, все слышать. Не лукавить, не хитрить с жизнью. И всегда помнить: смелость входит а состав таланта…

Несколько слов о языке, на котором я пишу. Русский язык для меня не был "изначальным'”. Меня, 13-летнего подростка, выросшего в армянской деревне, привезли в Баку и отдали в русскую школу. Это было в 1923 году, а в 1931-ом в одном из московских журналов – “Говорит СССР” был опубликован мой первый рассказ. Сколько было пролито пота на пути преодоления языкового барьера!

Может ли нерусский человек писать по-русски так, как русский? На этот вопрос сразу не ответишь. Человек, пишущий на языке, который не был для него "изначальным", ограничен во многом. Прежде всего стихия языка, которую нельзя постигнуть ни чтением, ни знанием грамматических правил. Такой неодолимый барьер! Затем ты сознательно вынужден отказываться от многих русских слов – слишком колоритных, слишком тесно связанных с особенностями жизни другого народа, так называемых "русизмов", тем самым ограничивая и обедняя свой словарь.

Но если это было бы так, если писатель, пишущий на неродном языке встречал бы на своем пути одни лишь трудности, и это ничем не компенсировалось бы, то вряд ли мы имели бы в русской литературе таких признанных мастеров русского слова, как Мариэтта Шагинян, Ираклий Андроников, Николай Атаров, Георгий Холопов, Георгии Гулиа, Фазиль Искандер, Белла Ахмадулина, Нора Адамян, какими были дагестанец Эффенди Капиев, грузин Шалва Сослани, осетин Хаджи-Мурад-Мугуев, как двуязычный Чингиз Айтматов.

Названные выше писатели и многие, многие другие, такие, например, как Олжас Сулейменов и Ануар Алимжанов в Казахстане, Рустам и Максуд Ибрагимовы в Азербайджане, Анвер Бекчентаев в Башкирии, достаточно известные в Союзе, всей своей литературой подтвердили – быть русским, чтобы создавать достойные произведения на русском языке, не обязательно. Кто не помнит веселого, иронического "Козлотура” Фазиля Искандера, полного юмора и тонкого лиризма "Сакена" Гулиа, "Докеров”, "Гренаду" и "Бегства Сусанны" Георгия Холопова. Или повести Чингиза Айтматова: "Прощай, Гульсары" и "Белый пароход", написанные на русском языке.

Эти произведения, созданные на русском языке нерусскими писателями, завоевали симпатии многомиллионного читателя у нас и за рубежом.

Так чем же компенсируются минусы в творчестве писателя, работающего на неродном языке? Национальной формой, в которую облекает тот или иной писатель свое произведение, тем национальным колоритом и теми красками, какие мы, нерусские, несем в себе, очень часто не подозревая о них, и которые вдруг обнаруживают себя, утверждая личность автора, его национальность, его самобытность, его самость, просто в силу принадлежности к народу, породившему его.

Впрочем не так-то легко уйти от собственной сути, если даже задашься целью вытравить из себя свое, изначальное.

В Англии долго не знали, что первоклассный английский писатель Майкл Арлен – армянин по происхождению. И все же один из критиков подметил, что “из английских книг Майкла Арлена торчат неанглийские уши”. В ответ на эту реплику Майкл Арлен посвятил следующую книгу своему отцу, манчестерскому купцу Микаэлу Куруджяну. И мир узнал, что автор знаменитой "Зеленой шляпы", маститый романист и тонкий знаток английского языка Майкл Арлен – армянин.

Вот такие же уши торчат из книг американского писателя Вильяма Сарояна, не "изначальный" английский язык которого не помешал ему стать одним из видных американских писателей.

А пример Теодора Юзефа Конрада? Поляк по национальности, в двадцать один год он нанялся на корабль и, не зная ни слова по-английски, отплыл в Англию. А через 17 лет Джозеф Конрад – один из лучших английских писателей-стилистов. Попутно скажем, с Конрадом произошло еще одно чудо. Родился писатель в Бердичеве, в городе, где всего-то и протекала малая речушка, учился в Чернигове, Кракове, Львове, где также не было моря, а стал его певцом.

Нечто похожее происходит, видимо, со многими из тех, кто пишет на неродном языке. В этой связи небезынтересно вспомнить Эффенди Капиева, дагестанца, писавшего на русском языке. Горец-лакец, он стал одним из взыскательных русских писателей-стилистов. Владея тремя горскими языками, он создал шедевр "Резьба по камню", в нем впервые поведав в нем о мудрой дагестанской устной поэтике. Потом открыл миру Гомера двадцатого века – Сулеймана Стальского.

Но недоумки не простили ему его русского языка… Не выдержав, он сбежал из своего Дагестана…

Да, несчастен тот, кто не может говорить со своим народом на родном языке. Но трижды несчастен народ, который отворачивается от соотечественника-иноязычника. Особенно, если этот иноязычный – писатель.

Но таких пасынков усыновляет будущее. А Эфенди Капиева Дагестан усыновил уже после смерти писателя. Он вернулся на родину, стал ее болью, ее совестью.

К слову сказать, моя литературная судьба, и не только литературная, удивительно похожа на судьбу Капиева. Все у меня капиевское: русский язык, который не был мне родным, трудности выбранного пути, недоброжелатели, в которых не было недостатка, даже язва желудка, от которой он так страдал.

Я бесконечно благодарен судьбе, которая подарила мне несколько встреч с Капиевым еще до войны, когда мы оба были молоды, когда он писал своего "Поэта", а я "Карабахскую поэму". Потом были несколько месяцев фронтовой жизни, которые сблизили нас.