Наконец она решила, что, пожалуй, брат все-таки спит. Наверно, сидел все это время, караулил, когда она попробует потихоньку пробраться на кухню — хотел голодом принудить ее к повиновению, как все тираны с древних времен, — и сам не заметил, как задремал. Теперь она спокойно может сходить на кухню и...

Да, конечно, это на него похоже: засада. Он бедному Ричарду засады устраивал, она помнит. Исподтишка следил за мальчиком и ловил на месте, чуть тот провинится. Не подсыплет корм коровам, как бывает с мальчишками, когда на дворе пятнадцать ниже нуля, а по радио играет Армстронг, и вдруг на тебе! — из-за столба выходит Джеймс Л. Пейдж собственной персоной и, как Ангел Мщения, указует перстом на плохо выполненную работу. Или Ричард поздно вернется домой со свидания с дочкой Флиннов и попытается, разувшись, неслышно пробраться к себе в комнату, а Джеймс Л. Пейдж тут как тут, поджидает его, будто шериф. «У тебя часы не остановились, Ричард?»

Правда, Ричард был склонен темнить и скрытничать, и его россказням недоставало прямоты, как выражался Горас. Правда и то, что Ария обращалась с ним чересчур уж мягко, разбаловала мальчишку до последней степени. Но ведь, как опять же правильно говорил Горас — а Ричард был его любимцем, — в сравнении с Джеймсом Л. Пейджем всем недостает прямоты. «Включая господа бога, — добавлял Горас, — иначе он дал бы нам завет свой не на таком замысловатом языке, как древнееврейский». Горас всегда ужасно сердился, когда слышал про то, как Джеймс подстерегает мальчика; он, конечно, понимал, что не имеет права вмешиваться в воспитание племянника, но с трудом заставлял себя молчать и не высказывать зятю своего отношения.

Салли смотрела в раскрытую книгу, будто читала, но взгляд ее проникал далеко за печатные строки и видел зло, которое Джеймс причинил Ричарду. Она, конечно, не хочет сказать — упаси ее бог! — будто на Джеймсе лежит ответственность за то, что натворил бедный мальчик: напился и повесился. Точно так же можно было бы сказать, что виновата эта слезливая дурочка Ария, всю жизнь безответная, как курица, и к тому же дурнушка — Блэкмеры все собой дурны, но таких простачков, как была бедняжка Ария, даже среди них встретишь не часто. Салли-то ее, конечно, любила и радовалась, что она принесла Джеймсу счастье. Она покачала головой, вспомнив, с какой гордостью — и недоверчивостью — родители выслушали известие о помолвке Джеймса и дочери Блэкмеров. Отец, так тот вообще не поверил. Он, как всегда, ничего не сказал, только посмотрел на дядю Айру, и тот тоже, как всегда, не произнес ни слова — два сапога пара, отец и дядя Айра, оба с кремнистыми отблесками в глазах, бородатые и молчаливые, как две бутылки, понятно, когда не за работой, — а потом отец все-таки высказался, пробурчал, качая головой, будто ему рассказывали про метель в июле: «Будет врать-то». А мать поинтересовалась: «Сколько ей лет, этой Арии?» И, узнав, которая это из блэкмеровских дочек, больше уже ничего не говорила. Ясно было, что и она тоже поверит в их брак, когда увидит обручальные кольца. Но Блэкмеры знали, чего хотели. Когда дочь — дурнушка и дурочка, приходится брать в зятья Пейджа, а то, может, и африканца какого-нибудь. И после не слишком долгой помолвки они купили для молодых дом, тот самый домик через дорогу и чуть под гору отсюда, который достался Ричарду, а Джеймс его потом спьяну спалил неизвестно зачем, даже не ради страховки.

Бедный Ричард! Золотой был мальчик, вот только Джеймс от него все время чего-то хотел. Собой хорош и вдобавок такой понятливый и милый — только не при отце, к сожалению; Джеймс, наверно, лучше бы к нему относился, если бы позволил себе узнать его поближе. Ричарда все любили. Маленькая Джинни перед ним преклонялась, она потому и приемыша своего переименовала на Ричарда, хотя Льюис и возражал. В этом деле Салли приняла сторону Льюиса Хикса, чуть не единственный раз в жизни. Действительно, ну что это такое — менять мальчику имя с Джона на Ричарда, когда ему уже шесть лет? Что-то противоестественное, дурная примета. Да все так считали, кроме Вирджинии. У нее с отцом произошел по этому поводу страшный скандал, так рассказывали тетке Салли в Арлингтоне. Соседка слышала крики. Подробностей она не знала или, как все вермонтские молчуны, не стала передавать. Ничего удивительного, конечно, что Джеймс был недоволен. Он умирать будет, не признается, но ведь он Ричарда не выносил, это знают все. Винил его, помимо прочего, и в смерти второго сына: лестницу у амбара оставил тогда Ричард. (Сам Ричард винил себя за это еще больше. Горас один раз завел было с ним об этом разговор, думая убедить его, утешить, но куда там, и пытаться было нечего. Ричард любил свою вину, так ей объяснил Горас. Единственный отцовский урок, который мальчик до конца усвоил.) Но неприятности между ними начались задолго до смерти маленького Итена. Джеймс словно бы невзлюбил первенца с колыбели. «Не будь плаксой» — других слов у него для малыша не было.

Салли в задумчивости смахнула со страницы кофейные крошки. Она вспомнила, как они однажды все вместе отправились кататься на санях. Было очень холодно. Ричарду только исполнилось семь, а Джинни еще не родилась, Ария ходила беременная ею — «как амбар», с гордостью говорил Джеймс Пейдж. Стоял мороз, градусов, может, десять. Даже снег под ногами скрипел. Лошади летели под гору, большие сани, беззвучно скользя, неслись вперед, и бедненький Ричард, притулившийся между нею и Горасом, даже с головой укутанный одеялом, совсем окоченел. Они с Горасом тоже замерзли, но у них хватало ума помалкивать. А Ричард стал просить: «Мамочка, я хочу домой! Мне холодно!» Джеймс едва повернул голову — он был тогда могучий такой, крепкий мужчина, лицо на ледяном ветру раскраснелось, задубело, только ему, здоровяку такому, что с гуся вода, — и прикрикнул через плечо: «А ну не будь плаксой! Дуй на руки!»

Кроткая Ария ему говорит:

— Я тоже замерзла, Джеймс. Давай правда поворачивать обратно.

— Черт! — Он потянулся назад и похлопал ее по колену — он ее постоянно шлепал, прижимал, гладил и лапал, видно, она не так уж плоха была в постели, хотя по ней в жизни не скажешь. — Ну что ты за него всегда заступаешься? Я вон, когда был в его возрасте...

Салли покосилась на Гораса — у того от холода лицо побелело, как брюква, и пошло пятнами, очки словно примерзли к коже. Шарф он обмотал вокруг шеи несколько раз, шерстяную шапочку надвинул как можно ниже, но это все были вещи магазинные, покупные и не особенно теплые, не то что у Джеймса: ярко-красные, домашней вязки; понятно, что с Гораса было уже давно довольно этих январских забав, хотя он и не собирался в этом признаваться. Он сидел молча, крепко сжав губы, и смотрел перед собой в затылок Джеймсу. Но тут отозвался, как бы в шутку:

— Лично я, когда был в его возрасте, едва не умер от пневмонии!

— Милый, правда холодно, — проворковала Ария и тронула рукавицей Джеймса за руку.

— Черт! — снова крикнул он, но свесился из саней далеко влево и прикрикнул на лошадей: «Хо!» Лошади тут же завернули обратно.

Потом в доме, помнится ей — или это было уже в другой раз? — Ричард хныкал, а его посадили ножками в ведро со снеговой водой, чтобы не было ознобышей, и мать растирала ему спину, ерошила волосы, и гладила, как собачку, и гнусавила ему свои дурацкие песенки (это Салли так считала, а спросить Гораса, так Ария пела, будто ангел небесный), и вдруг Джеймс сказал, как бы в шутку, но глаза у него были злые:

— Я в его возрасте помогал дяде Айре по снегу растягивать к лету проволоку вдоль оград. И если плакал, что у меня ноги замерзли, дядя Айра только говорил: «Ничего, скоро они совсем отвердеют и перестанут болеть».

Горас сказал (только Салли и, может быть, еще Ария понимали, как он сердит):

— Если не ошибаюсь, он в конце концов застрелился, ваш дядя Айра.

— Не потому, что ноги у него замерзли, — отрезал Джеймс.

Припомнив все это, Салли ясно осознала, что вредный нрав был у ее брата издавна. Она как-то запамятовала. А ведь он прямо дикарь настоящий, у него и чары в кармане — палочка, змеиная голова. Мальчиком-то он был не такой, хотя задатки, наверно, и тогда имелись. Она за ручку водила его в церковь и в школу, такой он был робкий и застенчивый, защищала от больших мальчишек; а позже дразнила и подбадривала, чтобы он к девушке хоть подошел. Это дядя Айра на него так повлиял. Очень он был странный человек, их дядя Айра. Даже и не совсем человек — от него и запах шел звериный, будто его мать медведь повалил. Она такая была, что и поверить можно, Лия Старк, праправнучка знаменитого генерала. «Парень!» — только, бывало, и скажет вполголоса дядя Айра, и маленький Джеймс прямо так и подскакивал. Других слов у старика словно бы и не было.