– Ну что, Владимир Петрович, поменяли Милан на Ереван?

– Выходит так, Левон Акопович, теперь будем общаться чаще, что меня очень даже устраивает.

– Меня тоже.

Во время этого первого визита президент познакомил меня со всеми руководителями Армении – вице-президентом и премьер-министром Гагиком Арутюняном, председателем Верховного Совета Бабкеном Араркцяном, военным министром Вазгеном Саркисяном, первым заместителем министра иностранных дел Арманом Киракосяном и другими. Побывали мы всей делегацией в Эчмиадзине у католикоса всех армян, патриарха Армянской апостольской церкви Вазгена Первого. Но это уже после переговоров. Сами переговоры велись в новой российской манере – без дипломатов: мы с Федором Шеловым-Коведяевым обсуждали наши мидовские дела с Арманом Киракосяном, известным ученым, сыном еще более известного ученого и министра иностранных дел Армянской ССР в уже далеком прошлом, очень умным и деликатным человеком, с которым я буду иметь большое удовольствие общаться чуть ли не ежедневно и тогда, когда он окажется в положении и.о. министра после отставки Рафи Ованисяна и до назначения Вагана Папазяна, и тогда, когда он начнет готовиться к отъезду в Афины, куда его назначат послом вместо Москвы, а жаль, ибо именно в Москву и надо было посылать такого человека, как Арман Киракосян, во всяком случае, мне так казалось, но начальству, как всегда, виднее.

По репликам во время застолья, увенчавшего деловые беседы, можно было судить, что президент обсуждал с Бурбулисом и Грачевым карабахскую проблему: армяне только-только освободили свой старинный город Шуши, из которого азербайджанцы нещадно палили по Степанакерту, и Лачинский коридор, соединивший теперь НКР с Арменией, и эту ситуацию надо было осмыслить. Стоял вопрос и о расформировании 7-й армии, расквартированной в Армении. Командиры этой армии участвовали в застолье. А командарм Федор Реут, видимо, участвовал и в переговорах. Летом 1992 года две наши дивизии отбыли из Армении, передав свое оружие или то, что от него оставалось, армянам. В количественном и качественном отношении это был мизер по сравнению с тем, что получили или попросту захватили азербайджанцы у 4-й армии, ушедшей из Азербайджана, где на российском военном присутствии, в том числе на границе с Ираном, была поставлена жирная точка. В Армении наше военное присутствие сохранилось в соответствии с ясно выраженной волей ее правительства, да я уверен, и народа, который видел и видит в этом присутствии одну из важнейших гарантий своей безопасности, каким бы символичным оно ни было. Да впрочем не так уж символична была боеспособная мотострелковая дивизия в Гюмри (бывшем Ленинакане), один полк которой стоял в ереванском предместье Канакер. Командующий армией генерал Федор Реут, прослужив в Ереване несколько месяцев, возглавил Группу российских войск в Закавказье и передислоцировался со своим новым штабом в Тбилиси. Начальником Группы боевого управления в Ереване был назначен полковник Алексей Третьяков. С ним мое знакомство состоялось позже, во время визита Гайдара в Ереван.

Бурбулис и Грачев договорились с президентом Армении юридически оформить статус российских войск на территории Армении.

Я же для себя решил очень важную проблему временного размещения посольства: прямо за столом, посовещавшись с премьер-министром и спикером парламента, президент принял решение предоставить в наше распоряжение гостевой домик в расположении бывших цековских дач в Конде. Это известный всем район Еревана. Тут же рядом гостиница «Раздан», где нашли приют посольства Франции, США, Ирана, других стран. Но главное не это: дачи в Конде стали жильем для президента республики, главы правительства, председателя Верховного Совета, силовых министров, некоторых иностранных советников, и такое соседство, да еще под охраной автоматчиков, нас более, чем устраивало. Нашим хозяйственникам, пытавшимся подбирать здание для посольства в апреле, этот вариант казался желательным, но несбыточным. Там, как и во всем Ереване, не было газа, были перебои с электричеством, во всяком случае до весны 1993 года, отсутствовало центральное отопление, но мы могли начинать нашу посольскую жизнь в тесноте, да не в обиде. И я был очень признателен Левону Акоповичу за доброе расположение к российскому посольству, которое в ноябре 1992 года угнездилось в удобном месте, в десяти минутах езды от президентской канцелярии, Парламента, Совмина и МИДа, да еще подняло российский флаг не у входа в гостиницу, как все другие, а над одной из дач в Конде. Но это произошло через несколько месяцев, а до того пришлось решать проблемы посольства в Москве вместе с моими товарищами, возглавившими посольства в других странах СНГ и Балтии.

Получив временное помещение, мы не забывали о постоянном. Среди проектов на первом месте стояло здание бывшего горкома КПСС, занятое МИДом, который рассчитывал на переезд в более удобное для него здание и потому с готовностью уступал нам «горком». Но дело с переездом затянулось на целый год и, когда стало ясно, что нам не светит осуществление варианта, с которым мы вроде бы свыклись, я попросту начал ругаться. И тогда, как по мановению волшебной палочки, появилось новое предложение, за которое я ухватился обеими руками: мне показали недостроенное девятиэтажное здание на улице Григория Просветителя, рядом с горсоветом и главным проспектом столицы, большим рынком и стадионом, на участке не меньше гектара. Этот вариант мне показался отвечающим всем требованиям, которые только можно предъявить зданию для посольства, где надо разместить все службы, включая консульский отдел, и жилье. Этот вариант я, в конечном итоге, и пробил в Москве и в Ереване.

Однако вернемся в 1992 год. После беседы группы послов с Шеловым-Коведяевым в начале июня нас, наконец-то, осчастливил своим вниманием и г-н Козырев, но принял всех зараз, на каждого в отдельности, как это водилось у его предшественников, у него времени не оказалось, хотя тогда он еще не вошел во вкус порхания по западным (в основном) столицам. Состоялась эта «историческая» встреча 4 июня. Мы изложили наши первые соображения, в основном по зарплате. Министр вроде бы поддержал, рекомендовал поплакаться прессе, обещал встречу с руководством Верховного Совета. Уже 6 июня послов принял первый зампред Верховного Совета Сергей Филатов (Руслан Хасбулатов был в это время в Турции). Филатов всех нас внимательно выслушал и пообещал «всю необходимую поддержку и законодательное содействие» со стороны парламента, а заодно сделал «царский подарок» в виде списанных начальственных «Чаек», которым, по-моему, никто из послов так и не воспользовался. Во всяком случае, в Ереван везти «членовоз» самолетом мне было не с руки, и я очень скоро официально отказался от «подарка».

Первым в прессе, не дожидаясь рекомендаций министра, начал высказываться посол в Киеве Леонид Смоляков, который раньше всех приступил к выполнению своих обязанностей и столкнулся с трудностями организации посольства без денег и штатного расписания. 9 июня в пресс-центре МИДа на Зубовском бульваре была устроена встреча с журналистами, получившая отражение в «Вестях», «Эхе Москвы», Би-Би-Си, а также в «Московском Комсомольце» и, возможно, в некоторых других газетах. Отвечая на вопросы, касающиеся положения в Закавказье, Вальтер Шония, назначенный в Баку, говорил осторожно, но в общем с проазерских позиций, которые он в последующем ужесточил, открыто поддержав притязания Азербайджана на территорию Нагорного Карабаха. Я тоже тогда еще не заострял свои публичные высказывания, хотя изначально считал, еще в 1988 году, что Карабах – земля исконно армянская и имеет все юридические, исторические, этнические и прочие основания стремиться к освобождению от азербайджанского господства, установленного над ним в результате предательства большевистской России в 1921 году. В пресс-центре я заявил, что урегулирование карабахского конфликта вижу исключительно путем поиска мирного компромисса, но на основе естественного права любого народа на самоопределение, права свободно распоряжаться своей судьбой при непременном уважении прав человека с тем, чтобы люди могли жить и спокойно растить детей и виноград на своей земле. С Шонией найти общий язык оказалось невозможным и в тиши мидовских кабинетов, оглашавшихся во время наших споров его воплями о том, что он вообще не нуждается ни в каких аргументах, так как армяне… И дальше обычно следовала полуцензурная брань, поскольку аргументов ни у него, ни у его подзащитных никогда не было и не могло быть, если не считать аргументами «факты» из фальсифицированной истории в духе писаний ныне покойного академика Буниятова. К сожалению, в МИДе Шония находил куда больше сочувствия, нежели посол в Армении, которого объявили большим армянином, чем сами армяне, не желая вникать ни в мои аргументы, подкрепляемые историческими фактами и юридическими документами, ни в мою принципиальную убежденность в том, что стратегический союз России с Арменией необходим для российских государственных интересов. Обо всем этом я так или иначе стал говорить в своих интервью корреспондентам «Московских Новостей», «Российской газеты», «Армянского вестника», «Республики Армения». Ну а свою позицию в защиту Нагорного Карабаха я впервые изложил еще в 1989 году в интервью, опубликованном степанакертской газетой «Советский Карабах». В период моего посольства в Армении я эту позицию лишь развивал, углубляя ее теоретическую базу.