21 августа 1991 года мне стало ясно, что СССР не сохранится, о чем я даже написал в короткой записке в МИД СССР товарищам, которые размышляли над тем, что делать дальше нашему дипломатическому ведомству, затаившемуся в ожидании исхода противостояния России и ГКЧП. Исключение составили три-четыре дипломата, вышедших на защиту Белого дома, и около десятка послов, поспешивших публично заявить о своей лояльности ГКЧП. Остальные мидовцы сидели тихо, а руководители многих наших дипмиссий за границей дисциплинированно выполнили поручение ГКЧП.

Вернувшись в Милан, я после распада СССР превратился в Генерального консула Российской Федерации и продолжал работу, надеясь быть полезным новому Государству Российскому. И когда в феврале 1992 года мне было предложено стать послом России в Армении, без всяких сомнений принял это назначение, усмотрев в нем прекрасную возможность послужить делу российской демократии и становлению межгосударственных отношений России с независимой Арменией. Я знал, в каком тяжелом положении оказалась эта республика, претерпевшая еще в 1988 году катастрофическое землетрясение и подвергнутая азеро-турецкой блокаде. Но мне казалось, что я могу чем-то помочь страдающему народу Армении, сражающемуся за свою свободу Арцаху и сохранению российских позиций в этой части так называемого ближнего или, правильнее, нового зарубежья. Я воспринял это назначение как своего рода покаяние русского дипломата, служившего до того тоталитарному имперскому режиму, и как возможность выполнять, наконец, миссию обеспечения национальных интересов России в полной гармонии с моим новым мироощущением, родившимся в ходе горбачевской перестройки и сделавшим меня убежденным сторонником возрождения естественного права, без которого невозможно ни восстановление гражданского общества в России, ни построение демократического правового государства.

Именно с позиций естественного права я подходил к проблеме самоопределения народов, ставшей стержнем внешней политики той страны, куда мне предстояло ехать.

Был и еще один интерес. С рождением новых независимых государств на обломках нашей империи появилось новое направление применения опыта нашей дипломатии, которое потребовало выработки новой концепции национальной безопасности и соответствующей ей внешнеполитической доктрины как в ее общей части, так и в ее части особенной, связанной с конкретными регионами. То, что было на протяжении двух веков объектом внутренней политики, стало объектом политики внешней. И это давало уникальную возможность для творческой работы.

Разумеется, внешняя политика и дипломатия российской демократии рождалась совсем не на пустом месте. Был мировой опыт. Был опыт советской дипломатии, развивавшейся в основном в русле мировой традиции, что позволяло нашему государству, каким бы тоталитарным монстром оно ни было на протяжении семидесяти с лишним лет ленинско-сталинского террора и брежневско-черненковского «застоя», иметь вполне цивилизованные отношения соперничества-партнерства на международной арене, в том числе с самыми патентованными западными демократиями. Эксцессы типа вторжения в Венгрию, Чехословакию, Афганистан были именно эксцессами, а не доминантами во внешней политике СССР. Она и в этом плане мало чем отличалась от внешней политики других великих держав, которую наши неофиты от политологии и дипломатии нередко выдают за образец для подражания, закрывая глаза на моря крови, пролитой западными демократиями в Индокитае, Индонезии, Алжире, Анголе, Латинской Америке, Ираке и других местах нашей планеты во имя их собственного понимания свободы и демократии. Да и в гонке вооружений, как известно, инициаторами были не только мы одни. Конечно, похожесть – не оправдание. Но если мы способны видеть не только эксцессы, но и миротворческие мотивы в их внешней политике, то и наши собственные эксцессы – не основание для забвения положительного вклада в построение современного международного сообщества, сделанного нашей дипломатией.

Некоторые творцы нового политического мышления в дебютной стадии горбачевской перестройки тоже пытались делать вид, что до них была табула раза, а вот теперь-де глаза открылись и все будет иначе. Однако внимательный анализ новых тезисов внешней политики СССР показывал, что это новое – даже не очень-то забытое старое. И слава Богу! А приписывать новому вождю откровения, которые таковыми были, может быть, лишь для него одного, – это мы всегда умели. Но за этими играми все же не последовало отрицания опыта, а, наоборот, наметилась его более серьезная утилизация, положительные международно-правовые нормы были подкреплены более или менее действенными механизмами, позволяющими реальное применение их на практике. Советская дипломатия именно тогда начала всерьез воспринимать Хельсинкский Заключительный акт и вместе с другими его подписантами активизировала работу, цель которой состояла в превращении СБСЕ в универсальный, структурированный, разветвленный механизм мира, сотрудничества, защиты прав человека и обеспечения безопасности в Европе.

В начале 90-х годов произошел поворот к явно наплевательскому отношению к фундаментальным принципам ООН и Хельсинкского акта со стороны многих западноевропейских правительств, напуганных перспективой пробуждения демократических настроений в лоне политически дремлющего большинства и роста самосознания политически подавленных этнических меньшинств. Отсюда – начавшееся нарушение равновесия между десятью принципами ХЗА в пользу территориальной целостности, превращаемой в нечто доминирующее над всем остальным, включая свободу выбора народами своего политического статуса. Этот поворот очень устраивал некоторые бывшие республики бывшего СССР, а именно те, что объявили суверенитет над территориями, искусственно нарисованными на карте большевистскими администраторами и в большинстве своем никогда не имевшими характера национальных территорий. Странно, что и Россия, получившая в наследство от СССР ублюдочные искусственные границы, явно вопреки национальным интересам прежде всего русского народа, запела ту же песню про незыблемость территориальной целостности новорожденных суверенных государств, предав таким образом 25-30 миллионов русских, оказавшихся за пределами матери-Родины не по своей воле.

Такая политика бьет и по основам европейской безопасности, и по принципам ООН, ибо суть ее – в отрицании неотъемлемого естественного права всех народов на самоопределение, то есть самостоятельный выбор своей судьбы.

Конечно, в перспективе фундаментальным международно-правовым принципам не страшны политические хулиганства нашего времени, как не страшны гнусности человеческой истории Моисеевым заповедям и поучениям Иисуса Христа: они имеют вечный и абсолютный характер, без них нет человеческого общества, нет цивилизации, нет будущего. Их топчут, но они пробивают себе дорогу. То же было всегда и будет с принципом самоопределения народов: попытки растоптать,его приводят только к большой крови, но не могут задушить национальное чувство народа, имеющего свою историческую судьбу на своей национальной территории. Небольшой народ можно уничтожить физически. Но пока он жив, неистребимо и национальное чувство. Это со всей очевидностью доказала история арабского народа Палестины, это доказали победившие куда более сильных поработителей Вьетнам, Алжир, Индонезия и другие колонии, это доказывают курды, абхазы, лезгины, Чечня и Нагорный Карабах.

Вот этих простых истин, к сожалению, не понимали многие новые российские политики, которые начинали строить межгосударственные отношения с бывшими союзными республиками с полным сумбуром в головах. Кое-кому казалось даже, что действующие международно-правовые нормы и принципы не для этих отношений, что их можно поставить на другую основу: раз они все якобы зависят от России, надо проводить жесткую линию «Центр – окраины», прибегая в случае чего и к «обкомовским» окрикам, экономическому давлению и другим санкциям, не заботясь о каких-то там национальных чувствах бывших некогда братских народов.