Почти все иностранцы, писавшие о Московском государстве, сообщают нам более или менее подробныя известия о его столице, самое обстоятельное описание ея в XVI в. находим у Герберштейна, который приложил к своим комментариям и план Московскаго кремля. По словам последняго, город Москва лежит далеко на востоке, и если не в Азии, то по крайней мере на самом краю Европы. Иовий говорит, что по выгодному положению своему в самой населенной стране, в средине государства, по своему многолюдству и удобству водяных сообщений Москва есть лучший город в государстве, преимущественно пред другими заслуживает быть его столицей и, по мнению многих, никогда не потеряет своего первенства. Так думали в XVI в. московские люди и думали справедливо; только относительно удобств водяных сообщений Герберштейн замечает, что судоходство по Москве-реке, между городами Москвой и Коломной, затрудняется извилинами реки. Самый город весь почти деревянный и очень обширен, но издали кажется еще обширнее. Это происходит от того, что почти при каждом доме есть обширный сад и двор; кроме того, на краю города длинными рядами тянутся здания кузнецов и других мастеров, употребляющих огонь при своих работах; между этими зданиями также находятся обширныя поля и луга. Поссевин приблизительно определяет пространство, которое занимала Москва до сожжения ея Татарами (в 1571 г.), в 8.000 или 9.000 шагов. По Флетчеру, она имела тогда до 30 миль в окружности. Этим объясняется, почему Меховский говорит, что Москва вдвое больше Флоренции и Праги, а англичанам, приезжавшим в Россию в 1553 году, она показалась с Лондон;[277] Флетчер считает Москву с слободой Наливками даже больше Лондона. С начала XVI в., кажется, стало заселяться и Замоскворечье: по словам Герберштейна, за несколько лет до его приезда в Москву великий князь Василий велел построить там новую слободу Нали (от слова «налей», infunde) для своих телохранителей, которым позволено было держать и пить водку, мед и пиво во всякое время, тогда как прочим жителям это разрешалось только в большие праздники; поэтому, чтобы другие не заражались примером государевых телохранителей, последним выстроили жилища за рекой, вне города. Гваньини прибавляет к этому, что здесь же имели пребывание наемные солдаты и приезжие иностранцы, которые пользовались тою же привилегией относительно питей. Город широко раскидывался большею частью по ровной местности, не сдерживаясь никакими пределами, ни рвом, ни стенами, никакими другими укреплениями. Улицы на ночь загораживались поперек положенными бревнами,[278] как только зажигались вечером огни, около этих загородок становились сторожа, которые никому не позволяли ходить по улицам позже урочнаго часа, а кто попадался, того караульные били и обирали или бросали в тюрьму. Но если шел ночью какой-нибудь известный и знатный человек, сторожа провожали его до дома. Ходить ночью по городу позволено было только по крайней нужде и непременно с фонарем. Такие же сторожа ставились по той стороне города, с которой находился открытый вход в него, потому что с других сторон город окружен реками Москвой и Яузой; через последнюю трудно было переходить, по высоте ея берегов; на ней стояло множество мельниц.

На Москве-реке было несколько мостов. Зимой, когда она покрывалась твердым льдом, купцы ставили на нем свои лавки, прекращая почти совсем торговлю в городе. Сюда свозили на продажу хлеб, дрова, сено и битую скотину. Любо смотреть, восклицает Контарини, на это огромное количество мерзлой скотины, совсем уже ободранной и стоящей на льду на задних ногах. Здесь же происходили конския скачки и другия увеселения, откуда многие возвращались с сломанными шеями. Город в дождливое время был очень грязен, потому на площадях и улицах строились кой-где мосты. По словам Климента, улиц было очень много, но расположены оне безпорядочно. Флетчер упоминает о мостовой, состоявшей из обтесанных бревен, положенных одно подле другого без всякой связи. Среди города стоит крепость, омываемая с одной стороны рекой Москвой, а с другой Неглинной, которая, вытекая из болот, у верхней части крепости разливалась в виде пруда; вытекая отсюда, наполняла рвы крепости, на которых стояли мельницы, и наконец под самою крепостью впадала в Москву. Крепость очень велика: в ней, кроме обширных дворцовых зданий, находились дома митрополита, братьев великаго князя (по известию Герберштейна), вельмож и многих других лиц; кроме того, в ней было много церквей, так что все это вместе давало крепости вид отдельнаго, довольно значительнаго города. В XV в., по словам Барбаро, крепость со всех сторон окружена была рощами, но писатели XVI в. о них не упоминают. Путешественники XV в. не сообщают никаких известий о стенах крепости. Герберштейн говорит, что до Иоанна III она окружена была бревенчатыми стенами; но мы знаем, что каменную стену начали строить еще при Димитрие Донском и после неоднократно обновляли. По известиям XVI в., крепость окружали кирпичныя стены с башнями и бойницами, построенныя итальянскими мастерами, о чем Поссевин прочитал надпись над одними из кремлевских ворот, под образом Богоматери. Во время пребывания Ченслера в Москве здесь строились стены из кирпичей в 18 футов толщиной. По известиям конца XVI в., к главной крепости, называвшейся большим городом, примыкал Китай-город,[279] также обнесенный стенами, в котором Поссевин видел новыя лавки (вероятно, вновь построенныя после 1571 года), расположенныя улицами, по родам товаров; но эти лавки были так малы, что, по выражению Поссевина, в одном венецианском магазине найдется больше товаров, нежели в целом ряду московских лавок. Барбаро и Контарини говорят, что все здания в Москве деревянныя, хотя последний застал уже здесь Аристотеля, и с конца XV века столица начала украшаться каменными зданиями. Впрочем, каменныя постройки распространялись медленно. В первой половине XVI в. на посаде было очень немного каменных домов, церквей и монастырей; даже в Кремле дома и церкви были большею частью деревянные; из церквей каменныя были Архангельский и Успенский соборы. При Герберштейне начинали строить и другия каменныя церкви. Во второй половине XVI в. их было уже довольно, но из домов вельмож было только три каменных. Всех церквей в Кремле, по показанию того же иностранца, было 16. На посаде было очень много церквей, и многия из них, по словам Поссевина, стояли, кажется, больше для украшения города, нежели для богослужения, потому что большую часть года были заперты. Дома были не очень велики и внутри довольно просторны, отделялись друг от друга длинными заборами и плетнями, за которыми жители держали весь домашний скот, что, говорит Поссевин, дает им вид наших сельских домиков. Дома строились очень скоро и дешево; порядочный дом можно было построить рублей за 20 или 30. Герберштейну сказали, что в Москве всех зданий более 41 000; но он сам называет это число едва вероятным. Это показание повторяет и Флетчер. О числе жителей в Москве у Герберштейна нет известия; по показанию Поссевина, их считалось не более 30 000; но при Поссевине, 11 лет спустя, после разгрома 1571 года, Москва была далеко не тем, чем была она при Герберштейне. Вокруг города видно было несколько монастырей, из которых каждый казался издали небольшим городом. Город со всех сторон окружен был пространными полями, за которыми видны были обширные леса.[280]

С большими подробностями говорят о Москве путешественники XVII века. Иностранцы с любопытством осматривали этот большой город, давший имя целой стране, тянувший к себе всю ея жизнь. Наиболее полное описание Москвы в XVII в. находим у Олеария и Таннера. Москва лежала в самой средине государства, почти в равном разстоянии от всех границ, приблизительно во 120 милях, по показанию Олеария. Издали Москва производила выгодное впечатление на путешественника своими безчисленными церквами и белыми стенами Кремля, возвышавшимися над громадной черной массой домов. Авриль замечает, что вид на Москву издали есть одно из прекраснейших зрелищ, когда-либо им виденных, по величине и великолепию города. Но очарование исчезало, как скоро путешественник въезжал в самый город: ему представлялись здесь неправильныя, неопрятныя улицы, маленькия церкви и множество невзрачных, бедных домиков; город, по замечанию Олеария, казавшийся издали великолепным Иерусалимом, внутри являлся бедным Вифлеемом. Улицы были широки, но неровны и большею частью немощены; в ненастное время на них вязли по колено в грязи, хотя кой-где клались, как ни попало, бревна и небольшие мосты. Некоторыя улицы вымощены были досками и круглыми бревнами, положенными поперек улицы с насыпанной в промежутках землей; оттого по ним обыкновенно ездили на некованых лошадях. По замечанию Рейтенфельса, на этих улицах в летнее время было или пыльно, или грязно, но зато зимой – гладь. Только при кн. В. В. Голицыне и по его распоряжению весь город был вымощен досками; но со времени опалы этого вельможи мостовая его, по словам Невиля, поддерживалась только на главных улицах. Неопрятность улиц заставляла иногда принимать меры, которыя очень удивляли иностранцев: во время крестных ходов, впереди духовенства и образов шло до 130 человек с метлами, которые расчищали улицы и усыпали их песком. Путешественники XVII в. говорят, что город наполнен деревянными домами. Дома казались иностранцам низкими и некрасивыми, строились обыкновенно в два жилья, из сосновых или еловых брусьев, крылись тесом или берестой, которую иногда обкладывали сверху еще дерном. Только у вельмож, некоторых богатых купцов и Немцев были каменные дома, но с маленькими окнами, к которым приделывались жестяные или железные ставни, для защиты дома на случай пожара. С тою же целью дома ставились на большом разстоянии один от другого; при каждом был обширный двор и сад.