После этого визита карьера Губкина пошла в гору семимильными шагами. Из рядового сотрудника он превратился сначала в руководителя отдела, а затем в заместителя главного редактора. Естественно, за подобный головокружительный взлет он платил, что называется, натурой. Эту своеобразную барщину отрабатывать ему было довольно легко и даже приятно. Василиса оказалась горячей любовницей и, как выяснилась, могла научить многоопытного Толю некоторым новым для него приемам постельных единоборств.
Как оно и бывает в подобных ситуациях, коллеги стали смотреть на Толю косо.
Особенно остро все происходящее переживал "серенький", как его однажды охарактеризовал сам Губкин, Илья Далекий. Дело в том, что до прихода в редакцию Василисы карьера Ильи складывалась вполне удачно. Он пришел в газету с непрофильным образованием, на правах стажера, но уже через несколько месяцев был зачислен в штат сотрудников, получил отдельное рабочее место и самостоятельные задания. Тогда функции главного редактора выполнял старый друг его матери, Антонины Апполоньевны, с глупой фамилией Безручко. Фамилия, как выяснилось, оказалась говорящей. Главным редактором он был никудышным. Вероятно, ощущая свою ущербность, Безручко и приваживал людей, которые не блистали профессионализмом и не могли адекватно оценивать его работу. Одним из них и оказался Илья.
Впрочем, Далекий оказался действительно талантливым журналистом. Его материалы отличались остротой тематики, глубиной слова и мощью интеллекта. Насколько это, конечно, было возможно в газете такого рода. В работу он ушел с головой. Ему нравилось писать, нравилось выезжать на задания, просто нравилось быть журналистом.
Безручко всячески поощрял молодого сотрудника и в минуты приливов благодушия обещал сделать его когда-нибудь своим заместителем. К Губкину же он наоборот всегда был подчеркнуто холоден.
И вот произошло непоправимое. Как-то после обеда, когда сотрудники неспеша разбредались по своим местам, дверь редакции распахнулась и на ее пороге выросла фигура владельца Издательского дома, которому и принадлежал "Паровоз". Он окинул хозяйским взором свою вотчину и твердой походкой направился прямиком в кабинет главного редактора. Разговор, который произошел в кабинете, слышала вся редакция, так как велся он на повышенных тонах и при открытой двери. Суть его вкратце сводилась к тому, что Безручко "почти угробил газету", что "достойное издание превратилось в мусор" и, что "руки Безручко надо отрубить за такую работу".
Главный редактор все больше молчал, лишь изредка всхлипывая, пытаясь что-то возразить ослабшим от переживаний голосом.
В тот же день Безручко был уволен, и уже на следующее утро в двери редакции вошла Василиса. И жизнь Далекого изменилась в одночасье. Все фавориты прежнего главного оказались в своеобразном черном списке, выбраться из которого было практически невозможно. Илью посадили на мелкую работенку. Окончательно крест на его карьере был поставлен после того, как Василиса добралась до личных дел сотрудников. Отсутствие высшего журналистского образования для формалистки Василисы было равносильно отсутствию рук у пловца или ног у бегуна. Одним словом, для Далекого все было кончено. Он еще несколько месяцев проработал под началом новой начальницы, а потом собрал свои вещи, написал заявление, получил расчет и ушел. Ушел, чтобы с головой окунуться в двухнедельный запой.
– Толенька, ну пойдем уже!
– Иду, иду, – Губкин неловко вылез из-за стола, зацепив скатерть, с которой на пол полетела чашка, с оставшимися на дне дольками яблок.
Толя выругался по-чёрному.
Наспех собрав размокшие обрезки, он бросил их прямо на скатерть, потом встал на четвереньки и достал чашку, которая закатилась под стол. Закончив с уборкой, Губкин поспешил туда, откуда так сладко звала его Оленька. Но прежде чем отдаться любовным утехам, он должен был сделать еще одно дело.
– Олюшка, а где твой будильник?
– Здесь, в спальне! Иди ко мне!
По пути в спальню Толя достал свой мобильный телефон, чтобы и на нем поставить будильник ровно на семь утра. Но к своему удивлению он увидел, что телефон выключен. Попытавшись его включить, он осознал всю тщетность этой затеи – телефон разрядился. "Ну, ничего страшного, – подумал он про себя, – у нее же есть будильник".
Будильник действительно стоял на тумбочке возле широкой двуспальной кровати, заботливо расстеленной Оленькой. Толя взял его, повертел в руках, пытаясь разобраться, как включается сигнал. Наконец он нашел нужную кнопку, потыкал в нее, пока не выставил нужное время и со спокойной душой начал раздеваться.
– Завтра опять встаешь так рано? Труженик ты мой, – Оленька попыталась вложить в голос всю доступную ей жалость.
– Работаю, Оленька, работаю. Завтра к восьми утра я должен быть на одной очень важной встрече, от которой очень многое зависит в моей жизни. И в твоей, кстати, тоже.
– В моей? – она удивленно приподняла брови.
– Да, да – в твоей. Василиса поручила мне взять интервью у Паклина.
– У Паклина? У того самого, который попал в эту дурацкую историю с голыми девицами?
– У него самого! – Толя победоносно улыбнулся. – Ты же понимаешь, какая эта высота! Это тебе не с сутенерами лясы точить! Он же бывший депутат! Там такие связи, ого-го!
– Я понимаю, понимаю, – Оленька многозначительно покивала головой.
– Василиса поручила это мне и сказала, что если справлюсь, то место главного редактора в газете – мое! Вот тогда мы с тобой заживем!
– А она? – лицо Толиной любовницы помрачнело при упоминании имени Василисы.
– А она на повышение, – Толя указал пальцем куда-то на потолок, который весь был усеян черно-красными точками – трупами мух и комаров. – Так что завтра ровно в восемь я, как штык, должен быть около его дома.
Он снова взял в руки будильник и перепроверил все ли включено. Все было нормально. Поставив его на тумбочку поближе к изголовью кровати, Губкин бросился всей массой своего внушительного тела на истомившуюся Оленьку. Желание переполняло его. Следующие несколько часов они провели в изнурительной борьбе за право обладания друг другом… …Когда на следующее утро они открыли глаза, на часах было ровно одиннадцать часов. Солнце не скупясь забрызгивало комнату ослепительным светом. Сначала Толя подумал, что он еще спит. Потом понял, что не спит. Он сел на кровати и выругался по- чёрному.
Илья сидел за столом, и слезы текли у него по щекам. Чувство жалости к самому себе переполняло его сердце. Да это и не странно. Людям вообще свойственно жалеть себя больше, чем других. Есть, конечно, исключения, но их, увы, так мало.
Илья прекрасно знал, что подобного рода занятия до хорошего не доводят. И ему ли было это не знать? Ему, который за несколько минут до этого пытался свести счеты с жизнью. Жизнью, которая приносила ему сплошные разочарования.
Однако одно он решил для себя совершенно четко – пить он больше не будет.
Неудавшийся суицид словно открыл ему глаза на окружающую его реальность, но не в глобальном смысле этого слова, а, скорее, в локальном. Поэтому, первым делом он решил убраться в квартире. Сил для этого у него не уже не было, а по сему он решил отложить это занятие до утра. Единственное, что ему сейчас хотелось – это забыться глубоким сном. Забыться, чтобы на следующее утро открыть глаза и попытаться разобраться со всем тем ворохом проблем, которые свалились на него за последнее время.
Он заставил себя встать и сходить в ванну. Приняв душ, Илья почувствовал себя немного лучше, но выпитый за предыдущие две недели алкоголь давал о себе знать.
Голова начинала медленно но, верно раскалываться на миллионы частиц, рвущихся в разные стороны. Он заварил себе крепкого чаю и залпом выпил две кружки. Стало чуть легче. После этого ему оставалось лишь добрести до постели и попытаться заснуть. Что он и сделал.