Изменить стиль страницы

37

От имени молодежи выступила с общественным обвинением Ольга Вострякова, чем-то внешне напоминавшая молодую Князеву, она и волосы стригла коротко, и в движениях, и в повадках даже, в манере громко говорить походила на своего старшего товарища.

Получалось, что она как бы шла след в след за Князевой, и ее прочили, как поговаривали, на те же профсоюзы. Уже и в горкоме обсуждали, но кто-то усомнился, что молода, и пусть-ка пока на комсомоле посидит, покажет, на что способна.

Вострякова не сидела, летала, в ней еще не было князевской силы, но уж точно категоричности, напора, энергии ей было не отбавлять. И тут она превзошла по выразительности, по нетерпимой горячей пылкости и чувству, которое не могло не заразить зал. На нерве, как выражаются актеры, она произнесла взволнованные слова от имени заводских комсомольцев и всей молодежи. Она говорила о том, что событие, которое произошло с Ведерниковым, не рядовое, не обычное и, как говорят, стандартное, укладывающееся в нормальные рамки суда. Нет, нет! Случай этот – беспрецедентный – должен стать и уже становится фактом всеобщего нашего осуждения, нашей общей бдительности по отношению к людям такого сорта…

– Какой, какой случай-то? – спросили с задних рядов. – Бесцельный, что ли? Сказала!

– Бесприцельный, – поправили другие со знанием дела. – Видать, прицелами в цехе-то занимался. Оружейник то есть.

– Ну теперь ясно. Вот ведь доверили какому!

– У нас доверяй, но проверяй!

– Именно! Именно!

– Тише, товарищи, – попросила Князева и постучала пальцем по столу. – Дома будете говорить, а здесь прошу послушать!

А Ольга напомнила случай с электриком Сырниковым, который и на двадцать минут не опоздал, но получил строгое наказание, строгое, но справедливое. А о таком прогуле, чтобы длился одиннадцать часов, никто за всю войну не помнит, да и не было, и не могло такого быть, вот в чем дело.

– А Хохлов! – выкрикнули из зала.

Ольга расслышала и тут же поправилась, что правда, был один случай с мастером сварочного цеха Хохловым, но выяснилось, что он от истощения не мог дойти до проходной, и его увезли в больницу.

– Небось выпивка у него истощилась, – сказали негромко.

– Ну, это известно… Но ведь правда, что заболел-то! – возразили первому.

– Да он язвенник, где ему! Это вы Хохлова с Беспаловым спутали!

Ольга на этот раз не реагировала на реплики, а может, и не слышала их, она как бы входила в роль, голос ее набирал силу.

– Насколько нам известно, – говорила она, – бывший рабочий Ведерников прогулял беспричинно, он даже развлекался в трудовые часы, и это выглядит намеренным издевательством над товарищами по работе, которые пытались его разыскать, решив, что с ним что-то случилось. Да я сама лично бегала по поселку, понимая, какой невосполнимый удар наносит Ведерников сборочному цеху, а значит, и всему заводу. Он умышленно, вот в чем его вина, умышленно, сознательно то есть, поставил один из главных цехов в критическое положение… И это в то время, как нашу продукцию, всем известно, что это за продукция, ждут бойцы на фронте! Ведерников нарушил святая святых – свой долг перед Родиной, которая доверила ему государственной важности дело, перед бойцами, нашими мужьями и братьями, которые не жалея сил и жизни добивают врага в его собственной берлоге, чтобы был, как сказал товарищ Сталин, и на нашей улице праздник!

Тут все в зале захлопали, хоть и ясно было, что Ольгу куда-то занесло не в ту сторону от задач суда, а про мужей, которые якобы на фронте, то все знали, что у Ольги никакого мужа не было, как, кстати, и у Князевой. И вообще, выходила какая-то закономерность, что как баба в активе, так безмужняя, то ли характер мешает семье, то ли времени на нее не хватает.

Зал поаплодировал, и Ольга, сознавая, что завладела его вниманием, его чувством, умело закончила мысль:

– Кто знает, – и тут она посмотрела в сторону подсудимого, – может, из-за такого, пусть ненамеренного, но вредительства, наши бойцы в решающем сражении за победу заплатят не одной жизнью… И значит, не вернутся домой…

Князева при этих словах качнула неодобрительно головой, но и она оценила точность попадания выступающей: в зале стали сморкаться, доставать платки, уж очень близко все это было для сидящих, и для тех, кто еще ждал, и для тех, кто не дождался, получив похоронку. Но и тем и другим становилось ясно, каков на самом деле этот прощелыга Ведерников, что из-за него не дождутся они своих мужей!

– Молодежь, все лучшие рабочие завода пришли на этот суд, и каждому из сидящих, и всем, кому мы завтра расскажем о нашем справедливом суде, должно стать ясно, к каким серьезным последствиям может привести человека безответственность, потеря бдительности, да просто и моральная распущенность! Мы считаем, мы просим наших товарищей, кому доверены бразды правосудия, быть в этом деле справедливыми, но быть бескомпромиссными в своем решении, каким бы строгим оно ни было!

В зале захлопали, а Вострякова, покрасневшая, но довольная собой, села неподалеку от прокурора, на свой стул. Краем глаза посмотрела на Зелинского – каково впечатление, но увидела, что он шепчется о чем-то с Князевой. А рядом стоит какой-то человек из военных.

Кто-то из аплодировавших крикнул, приставив руки корту:

– Да что много говорить-то! Вышку ему! И дело с концом! Ишь, пузырь, вредить вздумал!

– А у меня муж в сорок втором… – добавила женщина в первом ряду и заплакала.

– Дык он в сорок пятом… Нарушил-то…

– А откуда известно, что он раньше не вредил?

– А вредил, что ли?

– Так у нее двое малышей сиротами!

– И все Ведерников?

– А то кто же! И карточки отоваривают с перебоями!

– И дров не завозят!

– А инвалида за что застрелили? За что? Он-то к Ведерникову, говорят, с душой, а Ведерников к нему с пушкой?

– Да вовсе это не Ведерников – стрелял, а приезжий…

– Он-то свое получил, теперь сообщникам пора по рукам дать!

Князева и Зелинский продолжали что-то обсуждать между собой и никак не реагировали на реплики в зале… Теперь к ним присоединились заседатели и защитник, и лишь по обе стороны от кучки маячили фигурки стоящего на отшибе подсудимого и Ольги, которую не пригласили на эти странные переговоры.