– Ну, уж об этом позволь мне судить, – возразил Срафион Гаспарыч загадочным тоном.

– Нет, дядя, ты не знаешь… Да и сегодняшний обед, на мой взгляд, не что иное, как комедия…

Все с удивлением посмотрели на Микаэла. Смбат не знал, чем объяснить его странную выходку.

– Да, именно комедия! – повторил Микаэл с большим раздражением. – Я тут не вижу искренности.

– Микаэл, – сказал Срафион Гаспарыч, – ты еще молод. Слушай, что я тебе расскажу. Когда я был уездным начальником, его превосходительство, Виссарион Прокофьевич Афанасьев, царство ему небесное… однажды…

Единодушные крики рабочих прервали оратора. Давид передал им слова Срафиона Гаспарыча, и они ответили дружным «ура».

– Ну и радуйтесь! – вскочил Микаэл и, выбежав из комнаты, крикнул: – Замолчи, глупая чернь!..

Завтрак длился недолго. Ели стоя. Странное поведение Микаэла отбило у всех аппетит. Антонина Ивановна вышла на балкон, взяла под руку Микаэла и начала с ним беседовать.

– Ну, ребята, вставайте! – крикнул Давид. – А теперь посмотрим, кто из вас может стать на работу.

Рабочие двинулись за ним и вышли на улицу.

– Дядя Гаспар, – обратился Давид к бывшему старосте, – ты старый пастух, отдели-ка козлов от овец.

– Слушаюсь. Ребята, дайте мне пару длинных досок.

На улице стояла неглубокая, но широкая нефтяная лужа, окруженная насыпью. Гаспар велел перекинуть через нее длинные толстые доски, вкопать концы их в землю и завалить камнями. Получился мостик. Гаспар предложил рабочим пройтись по нему. Кто свалится – пьян.

Шутка очень понравилась рабочим, поднявшим невероятный шум.

– Ну, раз, два, три! – крикнул Гаспар тоном командира и прошел первым.

Смех, галдеж, толкотня, крики, шум. Рабочие один за другим осторожно перебирались, балансируя, пытаясь сохранить равновесие. Их черные фигуры, подобно туманным теням, отражались на неподвижной поверхности лужи. Порою какой-нибудь пьяный, потеряв равновесие, качался, как канатный плясун, и падал, обдавая брызгами черной жидкости стоявших вокруг. Все смеялись, а больше всех те, кто падал. Иногда какой-нибудь шутник принимался плясать в луже, прихлопывая в ладоши.

– Оттащите его, он слишком мокрый, – командовал Гаспар.

Вдруг толпа закричала:

– Чупров! Чупров!

На мостике появился русский рабочий – рослый, широкоплечий. На правое плечо он посадил рабочего армянина, на левое – лезгина. Оба были пьяны и сидели обнявшись. Чупров выхватил у кого-то гармошку и, подыгрывая, зашагал по доске, устремив голубые веселые глаза на другой конец мостика. Рукава его были засучены, грудь открыта, кумачовая рубашка вздувалась от легкого ветерка. Хотя он порядком нагрузился, однако сохранял равновесие. Было ясно, что мостик не выдержит такой тяжести, Чупров спрыгнул в лужу и, пройдя по ней несколько шагов, поднялся со своей ношей на другой берег.

Толпа опять заголосила:

– Расул! Расул!

Стройный лезгин, дойдя до середины мостика, выхватил кинжал из ножен и начал плясать под гармошку Чупрова. Кинжал сверкал вокруг него: то под коленами, то над головой, то у самых щек. Утомившись, он остановился, покачнулся, чуть не упал. Но в это время чья-то могучая рука схватила его за ноги, другая – за спину, и он был вынесен на берег.

– Молодец, Карапет! – крикнул Чупров.

Трое рабочих разных национальностей, говорящих на разных языках, крепко дружили. Их прославленное бесстрашие вызывало всеобщее уважение и зависть. Шли на работу вместе, возвращались вместе, жили в одной комнате, спали на одних нарах. На пожарах их видели впереди всех и в самых опасных местах. Их появление на месте бедствия вызывало общее воодушевление и умножало мужество. Когда одному из них грозила беда, остальные, рискуя жизнью, старались выручить товарища. Один веселился – веселились и остальные, и наоборот. Они постоянно балагурили, подшучивали друг над другом. Но не дай бог, если кого-нибудь из них обидит посторонний: тотчас же сверкал кинжал Расула, сжимались кулаки Чупрова и Карапета. Однажды они сцепились с рабочими соседнего промысла и втроем оттеснили два десятка.

Все это рассказывал Давид Заргарян Антонине Ивановне, причем рассказывал не без тайного умысла. Она слушала с любопытством и – задумалась…

Толпа разошлась. На следующее утро рабочие должны были переселиться в новые казармы.

Давид предложил гостям осмотреть и другие постройки. Во дворе их ждало несколько экипажей. Предложение было принято, и вскоре двор и балкон опустели.

Целый час Микаэл пытался встретиться с Шушаник наедине. Воспользовавшись уходом гостей, он прошел в комнату, где девушка с помощью одного из рабочих убирала со стола.

Вошел он, сильно нервничая, сделал знак рабочему удалиться и запер двери.

Шушаник вздрогнула. «Господи боже, чего он опять хочет от меня?» – мелькнуло у нее. От испуга или от стыда девушка выронила и разбила стакан. Бежать ей или оставаться? Но двери заперты. Будь что будет! Ей нечего бояться, она сумеет защитить себя.

Микаэл подошел и остановился против нее с другой стороны стола.

– Скажите, пожалуйста, – начал он с дрожью в голосе, – кто вы такая, что вмешиваетесь в наши дела? На каком основании вы обращаетесь ко мне через Антонину Ивановну с просьбой сделать то или другое для рабочих? Не думаете ли вы, что я вроде излюбленных вами филантропов или демократов! Нет, я всей душой ненавижу благотворителей, я ничего, ничего не желаю делать для рабочих и не сделаю. Я своенравный человек – поступаю, как мне взбредет в голову. Хотите – завтра же прикажу снести дома, построенные Смбатом, и оставлю рабочих под открытым небом? Хотите – прикажу сломать и ваш дом, подожгу все промысла? Людское мнение для меня ломаного гроша не стоит. По какому праву вы даете мне советы?..

– Погодите, господин Алимян, я никогда…

– Не притворяйтесь, ради бога! Вы говорили с Антониной Ивановной. Может быть, вы еще скажете, что не избегаете меня или что не любите Смбата? Что, стыдно стало?.. А вот мне все нипочем, я выскажу все… Так слушайте: вы хотели, чтобы я унизился, – и я унизился. Хотели, чтобы я добился презрения друзей, – добился; чтобы я избегал общества, – и это ваше желание исполнено. А теперь вам угодно, чтобы я стал вашим приказчиком? Извините, не могу!..