Глаза Шушаник всюду искали Микаэла. Часто она навещала приятельницу в тайной надежде встретить его. Между тем Микаэл почему-то перестал бывать у невестки и вообще не показывался нигде. Оказалось, что он перебрался на отдаленные промысла. Что бы это могло значить? Неужели теперь он начинает ее избегать? Неужели право на пренебрежение перешло к нему? Уж не обиделся ли он за то, что Шушаник до сих пор ни единым словом не поблагодарила его? Но разве беспредельная благодарность выражается словами? Разве Микаэл не чувствует перемены в ее душе?

Как-то под вечер Шушаник сидела на балконе. Подбежали племянники и, положив ей на колени детскую книжку, недавно подаренную Антониной Ивановной, просили объяснить картинки. Девушка принялась перелистывать книгу, прижимая к себе головки малышей. Случайно подняв глаза, Шушаник вздрогнула и выронила книгу: в конце двора она заметила Микаэла в группе мастеровых. Левая рука его все еще была подвязана.

Отослав детей, она стала внимательно следить за Микаэлом. Через несколько минут он остался один, медленно поднялся на земляную насыпь и присел на большой камень. Освещенный багряными лучами заходящего солнца, Микаэл показался Шушаник таким же мужественным и прекрасным, как и в тот миг, когда шел, опираясь на руку Чупрова, в облаках густого дыма, озаренный кровавым заревом пожара. Микаэл долго глядел на запад, пока огненный шар не скрылся за отдаленными холмами. Потом он поднялся и направился к квартире Антонины Ивановны. Чем ближе он подходил, тем неодолимей какая-то властная сила тянула к нему Шушаник.

Заметив девушку, Микаэл подошел к ней. Шушаник охватила радостная дрожь, когда она пожала руку своему спасителю. На лице Микаэла теперь уже не было и следа печали, в его глазах не было прежней мрачности, в которой девушке мерещилась скрытая злоба.

– Простите, что до сих пор я не поблагодарила вас, – произнесла она с дрожью в голосе.

– За что?

– И вы еще спрашиваете?..

Это было точным повторением слов, сказанных Микаэлом Шушаник несколько месяцев назад, когда он благодарил ее за ухаживания во время болезни. Тогда Микаэл искал предлога для разговора, теперь – Шушаник.

– Вы спасли отца и дали ему умереть естественной смертью. Вы спасли дядю… Вы…

Шушаник запуталась и не смогла продолжать. По бледному лицу Микаэла пробежала еле заметная ироническая улыбка.

– Я никого не спасал, сударыня, кроме одного. – Кого же?

– Самого себя.

Девушка удивленно взглянула на него.

– Не понимаю, что вы хотите сказать, но я… я обязана вам своей жизнью.

– Нет, сударыня, вы не правы, – воскликнул Микаэл, – спасеньем вашей жизни вы обязаны себе, и только себе! Я же был всего лишь слепым орудием судьбы. Вы позволите? – добавил он, неуверенно взяв ее за локоть.

Шушаник сама хотела бы взять его под руку, но не решилась. Молча шли они, оба занятые своими мыслями.

– Я бы хотел, – заговорил, наконец, Микаэл, – Рассказать вам о том, что случилось всего несколько минут назад. Сидел я на камне и любовался закатом. Передумал я много такого, что меня раньше никогда не занимало. Видите эти темные вышки с их острыми треугольными верхушками, эту смесь пара, дыма и копоти, мрачный колорит всех предметов, людей, животных и птиц, эту грязь и тину – весь страшный адский хаос? Я сравнивал этот хаос с нашей жизнью, с нашей средой, и особенно с моей средой: то же самое, мне думалось, и здесь. Между этими двумя хаосами одна лишь разница: наши промысла, наши заводы сперва рождают дым и копоть, а потом свет; наша же среда пока дает только грязь, полным воплощением которой являюсь я и мне подобные. Вспоминал свою грустную, бессмысленную, пошлую жизнь и чувствовал, что я по горло погряз в ее тине. Помните оскорбления и унижения, что я переносил, и все те нравственные раны, что я причинял другим?.. Потом вспомнились мне все переживания и мысли за последние месяцы. И, охваченный этими путаными мыслями, я, не отрываясь, глядел на закат: оттуда ли ждать нам морального спасения, или свет загорится в глубинах нашего собственного непроницаемого мрака?

Микаэл остановился, с минуту помолчал.

– Заходящее солнце напоминало мне ужасный пожар, и передо мною ярко предстало зрелище, которое никогда, никогда не изгладится из моей памяти. Я слышал отчаянные вопли, щемящие сердце, я видел дитя, рвавшееся, не помня себя, в огонь, чтобы спасти погибающего отца. Помните то мгновенье, когда мой взгляд встретился с парой глаз, умоляющих о помощи? Ах, эти глаза, этот молящий взгляд! Они потрясли меня. Я забыл все на свете, чувствовал лишь, что пробуждаюсь от долгого тяжелого кошмара. Когда я бросился навстречу огню, мне чудилось, что я из мрака бегу к свету. Когда же я увидел себя в опасности, мне казалось, что эта опасность спасает меня от другой, еще более грозной и неотвратимой. Вырвавшись из огня, я ощутил такую душевную легкость, какой никогда не испытывал за двадцать восемь лет своей жизни. Мне показалось, что с сердца свалилась свинцовая тяжесть и рассыпалась пеплом… Повторяю, я спас не вас, а себя. Я уже бессилен скрывать от вас то, что испытываю и думаю. Быть может, я заблуждаюсь, но неоспоримо одно: пожар рассеял мрак моей жизни, и я очистился в собственных глазах – этот пожар спас меня от неминуемой гибели.

Никто не мог сделать того, что вы сделали для меня скрытой в вас таинственной властью, которой я не в силах уразуметь. Вы разогнали мрак моей жизни, проложив мне через огонь путь туда, где ждет меня заря нового счастья. Я еще не вполне очистился, но твердо убежден, что очищусь, обновлюсь, если бы даже для этого пришлось пройти сквозь новый огонь и новые испытания…

Он смолк, проводя по лбу здоровой рукой. Они уже дошли до укромного уголка. Все, что слышала и переживала Шушаник, казалось ей сном. Она не решалась прямо взглянуть Микаэлу в глаза, но чувствовала, что выражение этих глаз теперь иное и по-иному звучит его голос. Нет, это уже не прежний Микаэл, которого она избегала. Того Микаэла нет, он исчез, теперь перед нею совсем другой человек…

А что же избранник, еще так недавно владевший ее воображением и пленявший ее сердце? То был сон, то был обман, а это – явь, подлинная действительность…