Возвращение в мир началось для них одинаково — с тупой головной боли. Там что-то так свербело, словно громадный червь пытался прогрызть кость и выбраться из головы. Каждый из них сделал, точнее попытался сделать, одно и тоже движение — дотронуться рукой до затылка и помочь бедному животному вылезти из головы, но это не удалось сделать ни тому не другому. Головы и затылки их были на месте, но вот дотянуться до них они не могли.

Это было второе их общее ощущение — руки, ноги, и вообще все они целиком были привязаны толстыми веревками к деревьям. Веревки опутывали их так плотно, что они не могли шевельнуть ни чем из того, что раньше шевелилось. Спасибо еще, что головы остались не привязанными. Гаврила потряс своей и повернулся к у Исину. Тот занимался тем же самым, то есть тряс головой и смотрел по сторонам.

— Мы живы? — спросил он Избора без удивления, больше для того чтобы показать что он жив.

— Пока да.

Голос, услышанный ими, нельзя было назвать ни любезным, ни гостеприимным. Человек, что сказал это сидел, прислонясь спиной к дереву, и безо всякого интереса, но и без всякой неприязни смотрел на них.

— Кто это? — спросил Исин у Гаврилы. — Не знаешь?

Гаврила прищурился, стараясь рассмотреть говорившего сквозь разноцветные кольца, мелькавшие у него в глазах.

— Не знаю… — наконец сказал он. — Первый раз вижу…

— Врешь, второй… Второй, но последний, — поправил его незнакомец. Забавляясь их удивлением, он неожиданно весело добавил. — Не поняли еще что ли? Я вам снюсь.

Только после этого Избор узнал разбойника, с которым разговаривал несколько часов назад.

— Поговорим сейчас с вами, помучаем малость и зарежем.

Друзья переглянулись, ни в малейшей степени не восприняв этой угрозы всерьез.

— Что же это вы сразу резать нас собрались не разобравшись? Не расспросив ни о чем… А может мой друг с вами в загадки сыграл?

Гаврила не скрываясь, напряг мускулы, пытаясь разорвать веревку. Та впились в тело, что-то затрещало — не то кости, не то дерево, но наверняка не веревка, эта держала крепко.

— Как это не разобравшись? — обиделся человек. — Знаем мы вас…

— Ничего вы не знаете… А у нас даже один княжеский зять есть.

Исин тоже не терял зря времени, пытаясь освободиться. Человек как-то неуважительно посмотрел на него.

— Зря стараешься. Дерево крепкое, не сломается, а веревка и того крепче. В мертвой воде вымочена, да и заговорена вдобавок.

Хазарин его конечно не послушался и напрягся так, что жилы у него ни лбу вздулись, а шея побурела от прилившей к ней крови.

Подошел другой разбойник и с интересом стал смотреть за поединком между Исином и заговоренной веревкой.

— Не тужься. Жила лопнет, — пожалел он сотника. — Помрешь еще раньше положенного. И тебе плохо и нам никакого удовольствия.

А второй подтвердил.

— Не торопись. Успеешь еще, намучаешься. Швед вам легко умереть не даст.

Избор поглядел на Гаврилу, пожал плечами, а Гаврила кивнул в ответ. Если для воеводы это имя ничего не значило, то он его уже слышал вчера ночью.

— Как же так? Он же помер, — промолвил Исин, вспомнив вчерашнюю ночь. — Я же его….

— Помер… — явно забавляясь его недоумением повторил разбойник.

— Это ты его с кем-то перепутал. Если б всякий дурак с мечом мог бы нашему атаману вред причинять, то от него давно и портков бы не осталось… Не убил ты его в прошлый раз, покалечил только. Вот он с тобой за это и поквитается.

Исин поежился.

— Он мне за это спасибо сказать должен, за то, что жив остался.

— Он это и собирается сделать. По-своему, конечно.

— Подожди-ка, — сказал тогда Избор. — Ты говоришь «второй раз», а я тебя что-то не помню…

Разбойник поднялся и уже по-настоящему зло сказал:

— Когда вы наш терем зорили, вам, понятно, не до того было, чтоб нас рассматривать, ну, а я вас хорошо рассмотрел.

— Рассмотрел и выследил, — сказал Исин. Разбойник отрицательно качнул головой.

— Нет. Нам не до этого было. Хорошо еще, что нашлись добрые люди, подсказали, где вас искать…

Он не стал объяснять, что и как, да и никто из привязанных и не нуждался в объяснениях. Все было понятно и так.

«Остроголовые», — подумал Избор. — «Только зачем это им? Неужели талисман все-таки настоящий?»

От этой мысли его прохватил озноб и он вздрогнул. Деревья, к которым привязали пленников, стояли рядом друг с другом, но одно было чуть поближе к берегу, а два других — чуть подальше от него. Избор как ни старался, как ни вертел головой, так и не смог рассмотреть что творилось на берегу.

— Эй, Исин, глянь-ка, чем они там занимаются. Мне не видно.

Исин изогнулся как мог, и заглянул за дерево.

— Костер жгут.

— Это я и сам чувствую, — заметил Гаврила. — Дым все-таки. Что там еще?

— Люди сидят.

— Много?

— Четверых вижу.

— Просто сидят?

— Разговаривают. Похоже, ждут кого-то.

Исин замолчал, вытягивая шею стремясь разглядеть как можно больше. Гаврила не мешал ему своими вопросами, тем временем сам, безуспешно стараясь разорвать веревку. Приходя в себя в очередной раз после предпринятых усилий, он услышал, как хазарин сказал:

— Похоже, что нам будет очень плохо.

— Что ты там еще углядел?

— Там в костре у них…

— Что?

— Щипчики разные греются. Я у князя в пыточной такие видел…

Новость была очень неприятная.

Наверное, самая неприятная из тех, что ему удалось услышать за сегодняшний день. Избор с трудом сглотнул образовавшийся в горле комок. Нужно было что-то сказать.

— Ты я смотрю вовсе этому не рад, — сказал он не найдя ничего более подходящего к случаю.

— Я бы и радовался, если б было чему, — ответил Исин с трудом оторвав взгляд от костра. — Вообще то я человек жизнерадостный… О! Засуетились чего-то…

Над тихим берегом разнеслись крики:

— Атаман! Атаман!

От этих голосов у Избора тоскливо засосало под ложечкой. Это не было страхом, это было какое-то совершенно особенное чувство безысходности. Тек же, верно, чувствуют себя лягушки той не парализованной частью своего сознания, которой они оценивали приближение к себе заворожившей ее змеи.

— Надо было за соплей ехать, — сказал вдруг Гаврила. — Хорошая у сотника сопля была. Длинная. И чего это мы хазарина не послушались?

За спинами послышался скрип песка. Скосив глаза, Исин увидел, как подобрался единственный видимый ему разбойник. Подходил кто-то серьезный.

— Обобрали?

Голос был резкий, требовательный. И принадлежать он мог только человеку привыкшему повелевать и держать эту вольницу в повиновении.

— Осмотрели, — откликнулся кто-то. — Они беднее мышей. Там и брать-то нечего.

— У них один кошель на троих, да и в том нет почти ничего… — добавил другой голос. — Прожились в дороге …

— Шкатулка где? Нашли?

— Нашли.

— Покажи! — потребовал Швед. Этот тон не понравилось тому, к кому обращался Швед и с непонятной побратимам издевкой, почти со смехом тот ответил:

— Держи, посмотри сам.

Они услышали, как Швед тяжело вздохнул, а потом перехваченным гневом голосом спросил кого-то:

— Ах ты, сволочь! Шутить вздумал?

И вслед за этим послышался звук удара, стон и плеск воды.

Голосов за их спиной больше не было, слышно было только, как напряженно дышат люди.

— Все поняли? — спросил Швед.

Никто не ответил. Наконец до побратимов донесся слабый стон жалкое хлюпанье, словно кто-то маленький и слабый плескался в мелкой воде и не мог вылезти на берег. Ничто более не нарушало тяжелого молчания.

— Ну, дурак он, — сказал, наконец, что-то, верно, самый отчаянный. — Шутить не умеет…

— Я тоже не умею шутить, — сказал Швед нормальным голосом. — Добейте его и бросьте рыбам.

Может быть, разбойники и не любили Шведа как отца родного, но слушались его ничуть не меньше. Тотчас послышался стон, слабый вскрик, что-то вроде «в носу поковыряй» и мощный всплеск — беднягу посмевшего так неумно пошутить бросили в реку.