"Большую книгу" 2008 года вручили Владимиру Маканину за роман "Асан", вторая премия досталась Людмиле Сараскиной за труд "Александр Солженицын", третья - Рустаму Рахматуллину за ментальный путеводитель "Две Москвы, или Метафизика столицы". По результатам читательского голосования в интернете на второе место вышел Владимир Костин со сборником повестей "Годовые кольца". Что же это за книги такие - буквы в них больше, чем обычно, или, может, значительнее проблемы, которые волнуют авторов?

Российский читатель всегда любил и продолжает любить книжки "про войну". В этом пристрастии, обусловленном и остротой жанра, и, может, нашим особым историческим прошлым, за последние полвека менялись разве что войны - огромный пласт литературы о Великой Отечественной, много тоньше - об Афганской и совсем тоненький - о Чеченской.

Перед нами новая книжка о Чеченской войне - "Асан", безусловно, заслуживающая внимания, заметная на фоне остальных, рождающая размышления. Я ознакомилась с нею в безымянной рукописи, и с большим удивлением позднее узнала, что автор - Владимир Маканин. Признаться, после "Испуга" мы больше ничего от него не ждали.

Автор совершенно с необычной стороны отважился описать как обстоятельства происходивших в Чечне военных событий, так и основных героев. Главный герой, от имени которого, собственно, и ведется повествование, - майор Александр Сергеевич Жилин, начальник военных складов, питающих топливом и боеприпасами всю Чечню, человек известный уже в силу своего поста, фигура одновременно геройская и негеройская. Его можно назвать и тёртым калачом, и служакой, и прохиндеем, и даже вором, преступником. Но сам себя он предпочитает понимать таким, как он есть - майором, который находится на войне, и здесь, на войне, имеет свой бизнес.

Да, вот тут, пожалуй, новация, ранее не встречавшаяся в отечественной литературе, - офицер, занимающийся бизнесом на войне. И не то чтобы какой-то там изначальный делец, с умыслом пристроившийся к военной машине, а обычный служака, каких много, сначала военный строитель, затем интендант, пришедший к тому, чтобы через некие "схемы" обеспечивать работу складов и целостность транспортируемых по Чечне грузов, получать "не в ущерб" делу "привар" и для себя, и быть в авторитете, что зачастую означает оставаться в живых.

Так, во всяком случае, это понимает он сам, не по своей воле попавший в действующую группировку в Чечню и там застрявший.

Книга и ее главный герой, повторюсь, интересна. Она подкупает правдой, точностью деталей, присутствием в ней человека, людей, русских и чеченцев, военных, боевиков, мирных "чичей", в ней нет схемы или заданных характеров. Казалось, что автор сам был там, знает эту военную жизнь, засады, грязь, кровь и деньги этой войны.

Деньги играют важную роль в книге, во всем течении происходящего, в мотивах поступков как самого Жилина, так и других, с кем его сводит жизнь. Случается, что деньгам противостоит и нечто другое, более важное - право, как бы это ни прозвучало, оставаться человеком, уметь ценить человеческое в других и в себе. Хотя и это подчас имеет свою цену.

Пожалуй, главное, что привлекает в книге - отсутствие цинизма. Автор как бы не замечает, не видит, не принимает во внимание заведомый цинизм войны, камуфлирует его подвигами, романтикой, чем-то еще. "Большая книга" отметила заслуженную удачу автора, и заслуженную удачу нашей литературы, хотя трудно отделаться от мысли, что Маканину дали, что называется, "за выслугу лет", по совокупности предыдущих заслуг. Но и так ли это неправильно?

Едва ли не единственным претендентом на первую премию "БК", которого называли очень уверенно совершенно различные "аналитики от литературы" всех мастей, была Людмила Сараскина с книгой "Александр Солженицын".

Людмила Сараскина - известный достоевовед. Её блистательные статьи о Достоевском, о том, например, что он предпочел бы остаться без истины с Христом, чем с истиной без Христа, запомнились. Соответствующий замах и в книге о Солженицыне. Еще на первых страницах думаешь, что так, пожалуй, можно писать только о - не о Достоевском даже, а о Толстом. Солженицын несомненно и прицелен, так сказать, на место нового Толстого, но сам, весь, такое чувство по этой книге, увы, скорее похож на литературного персонажа, на старика-героя Достоевского, Макара Ивановича в "Подростке", немного на отца Тихона в "Бесах". Потому, наверное, тот тон, который так естественен у Сараскиной в отношении к Достоевскому, не играет по отношению к Солженицыну - еще, в конце концов, на тот момент живому, а, следовательно, и доступному для анализа не только в превосходных степенях. Даже не в превосходных степенях говорила Сараскина, а, как о христианских мощах - с таким пиететом.

Конечно, накал вражды по отношению к такой фигуре всегда был очень велик. И оправдаться перед историей надо. Но, с другой стороны, что, если все эти клеветники и бесчестные люди и останутся в той истории только потому, что Сараскина с Солженицыным вытаскивают их на свет божий и раздают им с высоты своего положения щелчки?

А ведь Солженицын ох как непрост. Это еще не застывший памятник нашей литературы. Один Солженицын у нас должен быть такой, во все времена. Пророк в своем отечестве. И книга поэтому может такая быть, тем более, что написана она в разы умнее, чем многие другие апологетические биографии. Но, конечно, произведение слишком предвзято. Наконец, оно просто очень подробностно (не излишне ли?), как, наверно, любое оправдание добра на 900 с лишним страниц. Но на фоне того, что вообще пишут, на мой взгляд, такие книги нужно издавать и читать, они составят хорошее подспорье будущему настоящему исследователю Солженицына и его эпохи, которую он один, может, характеризует ярче Горбачева и Ельцина.

Вот что стоило, на мой взгляд, первой премии из всего короткого списка (и что отметили третьей), так это произведение Рустама Рахматуллина "Две Москвы, или Метафизика столицы". По-настоящему глубокая книга, написанная с любовью к Москве и о Москве. О Москве вообще пишут не так уж мало. Но эта книга содержит даже не столько москвоведческие эссе, сколько прозу, плотную, густую, в ней угадывается сложный ритм. Даже не могу сказать, чего бы в ней не хватило. В идеале тут еще нужен был образ автора, хотя это, конечно, была бы совсем другая книга. Ближайший литературный сосед - конечно, Вайль со своим "Гением места", но Вайль - кокетка, подбирающая звенящие интеллектуальные аксессуары к нарядам. Рустам Рахматуллин просто живет в коконе таинственных соображений о не открытых взгляду взаимосвязях: исторических, культурных, архитектурных. Он совершает внутреннее путешествие, путешествие, не покидающее пределов Москвы, пишет собственный вадемекум.