Прежде, чем он успел выстрелить, тигр резко свернул и бросился под слона. Джеффри крутанулся, чтобы оказаться в задней части паланкина. Тигр выпрыгнул из ниоткуда, вонзил когти в шкуру на спине слона и вцепился задними лапами в толстые складки между его ног. Широко раскрыв пасть, он заревел с такой силой, что их ударило его зловонное дыхание. Повиснув, он продолжал реветь, а его желтые глаза горели яростью; задними лапами он вырывал длинные полосы мяса из тела слона.

Джеффри приложил винтовку к груди тигра и выстрелил из обоих стволов. Тигр поперхнулся, задохнулся и свалился вниз. Погонщик вопил и изо всех сил колол слона анкусом, но не мог удержать его в строю.

Слон нагнул голову и развернулся. Паланкин закачался. Он ткнул своими затупленными бивнями в умирающего тигра и затрубил. Потом быстро шагнул вперед и обрушил все одиннадцать тысяч фунтов своего веса на передние ноги. С хриплым шумом из тигра вырвался воздух. Паланкин прыгал верх и вниз, и они уцепились за борта, пока фляжки, пакеты с сэндвичами и запасные винтовки сыпались дождем через голову погонщика на труп тигра.

Джеффри простонал:

— Шкура! Погонщик, спасай шкуру!

Но погонщик не мог сделать ничего. Он повис за огромными ушами, изо всех сил сжимая колени, а слон, издавая трубные крики, месил ногами черное с золотом сияние, пока не превратил его в кашу из шерсти и мяса, пока из ноздрей и пасти тигра не хлынула кровь, а кишки не вывалились наружу.

Наконец слон в знак торжества протрубил в последний раз, выпрямился и снова занял место в строю. Родни поднялся на ноги и огляделся по сторонам, чувствуя, что его подташнивает. На то, что с ними приключилось, никто не обратил внимания. Вдоль и поперек склона металось не меньше полудюжины тигров. Охотники обезумели от азарта.

Из травы выскочила гибкая тигрица и, задрав хвост, кинулась прямо на Дургу. Родни прицелился — но это была добыча Делламэна, и тот уже навел винтовку. Делламэн нагнулся вперед, широкое лицо побледнело и исказилось от волнения. Трясущимися руками сжимая винтовку, он выстрелил.

За грохотом стрельбы, трубными звуками, воплями и криками рычание тигрицы прозвучало тихим скрежетом. Она высоко подпрыгнула, и, с оскаленной пастью и выпущенными когтями, опустилась на лоб Дурги. Погонщик скатился на траву и бросился прочь. Дурга закрыла глаза, наклонила голову и врезалась в находившееся в тридцати футах от нее дерево. Как только лоб слонихи ударился о дерево, тигрица разжала когти и тут же отпрыгнула. Дерево хрустнуло, затрещало, раскололось, и медленно вывернулось с корнем. Ремни паланкина лопнули; рани, Делламэн и глава шикари кучей рухнули на землю.

Тигрица была вне себя. Она подскочила вверх на двенадцать футов, приземлилась, и стала кататься по траве, кусая себя за спину и завывая. Она грызла землю и кидалась на упавшее дерево. В облаке пыли кружились щепки и сломанные ветки. Родни прицелился, но перед ним металось и билось само порождение дьявола. Он выстрелил. Пуля пригвоздила ее, словно котенка, к стволу разбитого дерева, но не убила. Дурга неуклюже развернулась и пустилась бегом, волоча за собой на спутанных ремнях подпрыгивающий и дребезжащий паланкин. Его палец уже снова лежал на курке, когда слониха оказалась между ним и тигрицей. Волочащийся паланкин сбил рани с ног, и когда он снова смог разобрать, что происходит, тигрица уже исчезла из вида. Краем глаза он заметил, что Делламэн бросил винтовку, повернулся и пустился бежать. Глава шикари, держась за колено, извивался и стонал среди листьев. Рани медленно поднималась на ноги.

Тигрица притаилась в выемке позади сломанного дерева. Он видел только ее хлеставший землю хвост, а Шумитра стояла практически на линии огня. Она прижала руки к телу, сари свисало с ее плеч, а голова была поднята. Она, должно быть, глядела прямо в глаза тигрице — их разделяло всего десять футов.

Родни оперся рукой о край паланкина и выпрыгнул наружу. В ушах затих крик Джеффри. Во время долгого, долгого падения он не сводил глаз с тигрицы. Он должен приземлиться на ноги, он не должен даже на секунду покачнуться; ему надо приземлиться на обе ноги, удержать равновесие, не снимая винтовки с плеча и не спуская пальца с курка. Десять футов — не смотреть вниз, не видеть хлещущий хвост. Пока он падал, хвост приподнялся. Ноги ударились о землю, винтовка врезалась в пошатнувшееся плечо, вспыхнули желтые глаза. Глаза скользнули по Шумитре, застывшей шелковой статуей, и двинулись дальше. Он не слышал рева — он весь превратился в зрение — клинообразный изгиб спины, оскал в пене, расширенные зрачки. Он выстрелил прямо в пасть. Отдача опрокинула его на спину, и на него обрушилось четверть тонны золотого меха. Солнце погасло, и он погрузился в темноту, где не было ни боли, ни воздуха.

Солнце било в закрытые глаза… в голове бурлил водоворот света… хриплые людские голоса. Они стащили с него тигрицу. Каждый вдох ледяными иглами вонзался в легкие. Шумитра, прижав руки в телу, в той же позе, в какой она стояла перед тигрицей, смотрела на него. Внезапно она ухватилась за дерево, и к ней на помощь бросились люди.

Джеффри обхватил его за плечи, помогая подняться на ноги и поддерживая, когда он встал. Он ощупал кости, пошевелил суставами и неуверенно рассмеялся. Болели ребра — и это было все. Вокруг толпились раджи, прикасаясь к нему и что-то бормоча. Хромая, приблизилась леди Изабель и поцеловала его; Джеффри, запинаясь, что-то говорил. Рани, избегая его взгляда, с внезапной чопорностью чинно поблагодарила его. Сопровождаемый благоговейным шепотом и поклонами, в десяти ярдах от него с важным видом остановился сэр Гектор Пирс. Родни стоял между Джеффри и Изабель. На сэре Гекторе были полосатые брюки, коричневый сюртук и высокий цилиндр. Он снял его с головы и заговорил тихим мелодичным голосом. Воцарилась такая тишина, как будто раздался пистолетный выстрел.

— Капитан Сэвидж, вас вела и хранила рука Господня.

На его губах появилась заученная улыбка, вокруг глаз собрались морщинки и Родни ощутил одобрение, исходящее от подавляющей своей силой личности. Он почувствовал, что краснеет, как девушка, когда генерал добавил:

— Рад с вами познакомиться, сэр.

Он снова водрузил на голову свою смешную шляпу, заложил руки за спину и удалился. Никто даже не улыбнулся.

Издали де Форрест пробормотал какие-то поздравления. Кэролайн Лэнгфорд встретилась с Родни глазами, но промолчала. Ему показалось, что она плачет. Леди Изабель точно плакала. Он похлопал ее по плечу и сказал:

— Со мной все в порядке, Изабель, в полном порядке. Не надо плакать.

Она всхлипнула:

— Знаю — но мы все так гордимся тобой.

И они повезли его в лагерь.

Он проспал до семи, и когда проснулся, у него онемело тело и ныли ушибы, но в остальном все было нормально. Раджа Мамакхеры прислал своего цирюльника, чтобы сделать массаж, и, пока тот был занят своим делом, Джеффри, сидя рядом с походной кроватью на складном холщовом стуле, рассказывал ему последние новости. Мистер Делламэн вернулся в свой шатер и велел сообщить, что серьезно повредил лодыжку. Как следствие, он уже успел получить от раджей множество самых искренних выражений соболезнования. Наваб Пуркхи составил свое на фарси в форме изысканной газели. Деван распорядился отрубить правую руку главе всех махаутов и собирался действовать в том же духе — по конечности в день, пока ничего не останется.

Родни вскочил на ноги, выругался и нацарапал рани язвительную записку. Рамбир отправился отнести ее; Джеффри ушел; Родни поел и снова заснул.

Посыльный Лахман тряс его за плечо:

— Сахиб, эк адми а-гия![43]

Родни приподнялся на локте, увидел зажженную лампу и поглядел на часы — одиннадцать. Он сказал:

— Что за человек? О черт, не важно, впусти его!

Посланцем оказался один из кишанпурских челядинцев. Он боком скользнул в палатку вслед за Лахманом, отвесил поклон и сказал: