Вечером их вновь посетил Мальцев, но зачем, Алена не узнала и не опечалилась. Саша на этот раз вежливость проявлять не стал, а выкинул парня по-простому, без сантиментов, тем же маршрутом, что и его жену, но в личном сопровождении до асфальта на улице и клятвенно пообещал в следующую встречу наградить того шикарной инвалидностью. Мальцев, видимо, внял, так как, к всеобщему облегчению, больше не появлялся.

Зато начали появляться другие. Лавина бывших друзей и знакомых обрушилась на их голову с естественной для данного процесса неожиданностью. Первой была Олеся. Алена внимательно слушала ее минут пять, а потом заскучала. Подруга слезно винилась, бог знает, в чем, и просила ее простить.

Затем появился Макс.

Потом пришла Маша с супругом. От них Алена и узнала, кто стал катализатором этих встреч.

Мальцев и Марьяна. Они обзвонили всех и оповестили о возвращении Ворковской. Он посылал к Алене с целью разведать обстановку, Марьяна — глянуть, на кого она стала похожа, и выразить всеобщее «фи» ее провокационному поведению.

Маша отметила явную неадекватность армянки и столь же явную лабильность Ворковской и обозначила следующую встречу в необозримом будущем, чем и порадовала. Расстались они вполне довольные друг другом.

Потом явился Сокол, потом опять Олеся …

Этот милый дружеский набег утомил Алену не столько своей интенсивностью, сколько выделяемым взглядами сочувствием и явным любопытством, сквозящим даже в интонациях голоса. Одни и те же взгляды, одни и те же вопросы….

Саша выказывал доблести гостеприимства, а Алена стойко игнорировала любого гостя, проявляя самую низкую степень вежливости. Одарит впечатляющим взглядом и уходит к себе.

— Ты не хочешь их видеть? Тебе неинтересно с ними общаться? — начал выпытывать брат.

— Не хочу.

— Хорошо, но проявить элементарную вежливость ты можешь?

— Зачем?

— Чтоб гостей не ставить в неудобное положение, не шокировать.

— Саша, их неудобное положение — их дело. Меня меньше всего волнуют глупые условности. Я не хочу общаться и ухожу. Ты хочешь — общаешься. Я не мешаю. Какие могут быть претензии? — равнодушным тоном спросила она и открыла банку с огурцами.

Миша лукаво посмотрел на Ворковского и пододвинул к себе тарелку с печеньем." Теперь не выгоните", — говорила его поза. Очень мальчику их прения послушать хотелось.

— Хорошо. Предположим, ты не хочешь видеть Сокола, Макса, но Олесю? Вы ведь с ней подруги с ясельной группы. Она хочет возобновить отношения.

— А я не хочу.

— Почему? Обиделась? Считаешь ее виновной? Так, она раскаялась, постоянно у тебя прощения просит, плачет вон, а ты…Тебе ее не жалко?

— А за что ее жалеть? Ее вина — ее фантазия, ко мне это какое имеет отношение? Ни ее, ни кого-то другого я ни в чем виновным не считаю, а что они там себе придумали — их дело. Может, им так нравится: виниться, плакаться. Не нравилось бы, подумали и поняли, что все это ерунда.

— Алена, — укоризненно качнул головой мужчина, — откуда в тебе эта черствость? Разве этому тебя мама учила?

— Саш, меня много чему учили и тебя, но в основе своей — бесполезному и даже обременительному. Что ты хочешь? К чему этот разговор? Хочешь убедить меня, что я не права и должна надевать фальшивую улыбку радушия и сидеть в обществе бывших знакомых, пока те не соизволят испариться? Уволь. Эти игры уже не для меня. Я не желаю тратить свое время на пустую болтовню и не нуждаюсь в обществе других людей, кроме вас.

Миша шумно отхлебнул чай, скрывая хитрую улыбку. Саша нахмурился:

— Ты рассуждаешь, как эгоистка.

— Да, разумная эгоистка, — кивнула девушка и захрустела соленым огурцом, поглядывая в кухонное окно. На улице шел снег. Середина декабря ознаменовалась снегопадами. Четыре года она не видела подобного великолепия, да и раньше, когда жила здесь, мало обращала внимания, а восхищалась разве в детстве, по наивности души.

— Снег давно не видела? — спросил Михаил.

— Да, четыре года…

— И соленые огурцы? — спросил Саша.

Алена с укором глянула на брата:

— Тоже. А что, напрягаю хрустом?

— Нет, количеством. Каждый день по банке. Ты не беременна, случаем? — взгляд мужчины был неумолим. Он будто наказывал ее за недавние высказывания.

— Случаем?…Нет и обязуюсь забеременеть без случая — по плану. А огурцы, к вашему сведению, монсеньер, не только будущие мамы любят.

— Обиделась?

— Нет.

— Это он тебе пример шокирующей бестактности привел. Око за око, так сказать. Но на тебя не подействовало, — пояснил Саблин.

— Странно, да? — выгнула бровь Алена.

— Для меня — нет. Я даже восхищен вашей платформой мировоззрения. Бис!

— Виват эгоизму? — недовольно посмотрел на него Саша.

— Если подобное уважение к себе можно назвать эгоизмом, то разумным, в этом твоя сестра права.

— А есть разница?

— Огромная. Тебе самому-то гости не надоели? Набеги хана-Батыя: один Сокол ваш чего стоит…Нет, Алена умничка, завидую.

— Я хочу, чтоб все встало на свои места. Чтоб у нее друзья появились, близкие,…

— Зачем? — озадачилась девушка.

— Затем, что я не вечен, мало ли…С кем останешься?

— Одна, — равнодушно пожала та плечами.

— Хорошо, а не страшно?

— Абсолютно. Привыкла.

— А поговорить не хочется?

— Когда хочется, я с вами разговариваю.

— А если тема …не для мужского восприятия?

— Например?

— Женские дни! — брякнул Саша и губы поджал: он дурак или она в дурочку играет?

— И что? Это большая новость для вас?

— Но это не принято…

— Кем не принято, к тому и обращайся, а меня эта тема не напрягает, как и любая другая. Легко обсужу ее с вами.

— И не постесняешься?

— Чего?! — раздраженно воскликнула Алене. Надоело!

Мужчина немного растерялся и задумчиво сказал:

— Ты очень изменилась.

— Это плохо? С чьей точки зрения? Твоей? Допустим. Но речь идет обо мне. Этомояжизнь. Мненравится проводить время в обществе Аристотеля и легких женских романчиков, а не в обществе Олеси Проживаловой. Мненравятся соленые огурцы и категорически не нравится навязчивое любопытство. У каждого есть право выбора. Лично свое. И если ты уважаешь себя, то выберешь то, что нравится тебе, а не другим, и будешь, удовлетворен потраченным временем, а не угнетен тем, что пришлось исполнять обременительную роль. Я знаю, что уважение основывается не на фальши, а на искренности, и если я не стану уважать себя, другие тем белее не станут. И пойми, для всех хорошим все равно не стать, проще стать хорошим для себя. И приятно, и не так хлопотно.

— Бис! — хлопнул в ладоши Михаил. — Классные принципы, не поделитесь способом их приобретения и претворения в жизнь?

— Четыре года в неизвестности, — бросил Саша и покосился на парня. — Весело тебе? А теперь представь, как она с ними будет жить?

— Ну-у…тяжело, — кивнул тот, признавая.

— И одиноко.

— А может именно к этому она и стремится?

— Нормальный человек не может стремиться к одиночеству.

— Почему? Ненормальные вон к общению стремятся, отчего не может быть наоборот?

— Потому, что речь идет о моей сестре!

— Я вам не мешаю? — спросила Алена, поглядывая на мужчин, как на расшалившихся школьников.

— Да, нет, — блеснул озорной улыбкой Михаил.

— Спасибо, — кивнула она.

Саша промолчал.

Ужин закончился умеренным нейтралитетом оппонентов.

Декабрь походил к концу, поток гостей схлынул, постепенно сойдя на нет, и Саша больше данную тему не поднимал. 29–го они втроем прошлись по магазинам и набрали всего, что нужно для празднования Нового года: елку, продукты на стол, включая мандарины и шампанское, и, конечно, подарки.

Предпраздничная суета вызывала у Алены чувство тихой радости с ноткой ностальгической грусти.

Мужчины начали устанавливать мохнатую ель в родительской комнате, а девушка стояла у входа, подпирая косяк, и с материнской улыбкой на устах наблюдала за их действиями. Ель была довольно большой, объемной и никак не хотела стоять: то кренилась влево, то заваливалась назад, то сваливала ветками Мишкины конспекты со стола, то лезла иглами в лицо Саши. Мужчины фыркали, незлобиво поругивались, препираясь, и к 11 вечера все ж смогли ее закрепить. Ворковский достал с антресолей коробку со старыми елочными игрушками и принес в комнату, а Миша, довольный проделанной работой, сидел на спинке дивана и чистил мандарины.