Он снова предпринял попытку примирения:

– Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Все прошло.

– Как будто тебе не все равно, как я себя чувствую!

– Хочешь верь, хочешь нет, но не все равно.

– Если мне что-то и отвратительно в людях, то это ханжество!

– Сколько бы недостатков ты во мне не отыскала, я не думаю, что ханжество – один из них.

Она прикусила губу. На нижней губе у ней был кровоподтек.

– Марджори, уж если мы собрались сделать это, то не лучше ли вести себя прилично и спокойно?

– Прилично и спокойно! Полагаю, следующим определением будет «цивилизованно»… «Цивилизованный развод».

– Почему бы нет? Ты хочешь уехать. Почему же не уехать с миром?

– С миром! И с другой женщиной, стремящейся въехать сюда, пока еще не остыла моя постель.

Мейган смотрела на них широко раскрытыми глазами. И он спросил себя, могло ли что-нибудь из происходящего произвести впечатление на рассудок, скрытый за этими апатичными голубыми глазами. И он заговорил тихо и спокойно:

– Если у тебя есть какие-то… сомнения в отношении себя, то я хотел бы тебе кое-что сказать. Марджори, ты очень привлекательная и желанная женщина. Я не знаю никого, кто был бы более привлекателен. Ты очень красивая женщина. Люди оглядываются на тебя…

– Чертовски много от этого толку!

Она закрыла лицо руками. Потом прошла в дальний конец террасы и села спиной к нему. В своей горделивой сдержанности она молчаливо боролась с собой. Он знал эти моменты: достаточно часто видел их. Опечаленный, он отвернулся, рассматривая сверкающую утреннюю росу на кустах.

Немного погодя, услышав скрип кресла, он поднял голову.

– Ладно, Фрэнсис. Давай прекратим все это, – сказала она быстро. – Я поеду в Мексику или еще куда-нибудь, куда подскажут адвокаты и где это делается просто и быстро. Я не хочу каких-либо затруднений.

И с некоторой горечью добавила:

– Уверена, ты очень обрадовался, услышав это.

– Нет, Марджори, я вовсе не рад этому…

– Тебе придется побыть с Мейган, пока все не закончится.

Он кивнул: к горлу подступил такой большой комок, что он просто не мог говорить. Вместо этого он поднял Мейган на руки и стал тереться щекой о ее волосы.

– Папочка, – сказала она и попыталась освободиться от него.

Он опустил ее на землю.

– Извини меня, Фрэнсис, я наговорила всяких вещей, но я не хотела тебя обидеть. Ну, про щелочь. И о том, что ты подарил мне Мейган…

– Конечно, я знал, что ты говорила это без желания обидеть. Люди во зле говорят всякое. Я тоже.

– Нет, ты так не делаешь никогда. Я не припоминаю, чтобы ты когда-нибудь сказал мне что-то действительно скверное.

Впервые после того, как начался этот кризис, она посмотрела ему прямо в лицо. Он был тронут.

– Я рад, что ты запомнишь меня таким.

За оградой послышалось ржание лошадей, выведенных на луг. Чей-то ребенок, вероятно один из озборнских мальчишек, зашумел, встречая утро веселыми криками.

– Знаешь, Фрэнсис, я должна тебе сказать со всей откровенностью. Здесь было не так уж плохо.

Это была одна из характерных черт Марджори: несмотря на свою спесь, она обычно умела оставаться справедливой и по здравому размышлению могла смягчать и злость, и горделивость. Эту ее черту он про себя называл пробуждением после причуды. И еще, так как она была реалисткой, она знала, когда следует атаковать, а когда отступать. И теперь он сказал:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Марджори. Я на самом деле этого хочу.

Она сжала кулаки:

– Как же я ненавижу проигрывать! Я спрашиваю себя, могло ли все быть по-другому. Ты даже не можешь себе представить, как я ненавижу проигрывать! Ненавижу!

Ее горячность не удивила его:

– Я это знаю. Ты не терпишь, когда все идет не самым лучшим образом. Если бы ты могла терпеть, тебе было бы легче. Я лишь надеюсь, что ты найдешь…

Он говорил это тихо и мягко.

– Ты полагаешь, я найду кого-нибудь, кто меня полюбит? Так я тебе кое-что скажу. Я не думаю, что все женщины действительно хотят быть любимыми, во всяком случае, не в том смысле, какой имеешь в виду ты. Оставаясь одна, я никогда не бываю несчастной. О, ты думаешь о моих визитах, вечеринках и тому подобном, но это не то, о чем я говорю. Я говорю о своем внутреннем я. Вероятно, мне вообще никто не нужен. Вот почему я не смогла дать тебе то, что ты хотел.

Возможно, это была правда, но, может быть, всего лишь горечь обиды. Если то была горечь, а он надеялся на это, то ее разочарование должно было пройти.

Он положил руку ей на плечо:

– Я говорил тебе, что всегда буду заботиться о тебе. Об этом не нужно беспокоиться.

– Я никогда в этом и не сомневалась, Фрэнсис. Но вот что я считаю… Прошлой ночью я много думала… Может быть, мне зарыться бизнесом с антиквариатом или найти какую-то работу в этой области. И тогда я смогу делать то, что мне хочется, и жить там, где захочу.

– У тебя это хорошо получится.

– Да, подальше от сумасшедшей толпы. В окружении прекрасных вещей, собранных от самого потопа. Я, конечно, совсем не гожусь для политики или социального благоустройства, ты прекрасно это знаешь.

Она издала короткий смешок, и это выглядело так, будто она смеется над самой собой. А ребенок пытался есть траву.

– Нет, нет, не надо! – закричала Марджори, вырывая траву из рук девочки.

Девчушка заплакала в голос, и мать взяла ее на руки, стала утешать, сгибаясь под ее тяжестью.

И наблюдая эту картину, Фрэнсис понял, что он связан через ребенка с матерью и всегда будет с ней связан прочными узами, которые невозможно разорвать.

– Мы оба не хотели, чтобы все так обернулось, правда? И это не наша вина. Помни это, Марджори.

Она кивнула, соглашаясь.

– Я возьму Мейган на пляж.

– А я буду в офисе, если понадоблюсь. И они разошлись в разные стороны.

Глава 28

Фрэнсис и Кэт должны были сочетаться браком в старой церкви в Хэвенли Рест, строгом сооружении на скале, у подножья которой плескалось море, а позади был лес. В середине того дня Фрэнсис и Ти проехали вместе через весь остров.

Они почти не переставали разговаривать с тех пор, как она приехала двумя днями раньше. Они говорили 6 Кэт, о Маргарет, о Марджори и Мейган, о политике и фермерских делах. Они делали это так, как не делали с тех пор, когда он еще мальчишкой приходил из школы домой, в маленькую желтую гостиную наверху, где она обычно поджидала его, чтобы услышать о том, как он провел день.

И вдруг между ними воцарилось молчание. Слишком уж много эмоций грозило вырваться наружу. Даже этот чудесный обряд бракосочетания почти причинял боль. Как часто бывает, радость ходит рядом с печалью.

Накануне он посадил Мейган на самолет, чтобы отправить ее к Марджори в Нью-Йорк. Слава Богу, расставание не было болезненным для ребенка, иначе он вряд ли смог бы это выдержать. Она просто ушла от него, поглощенная сосанием леденца на палочке, и даже не обернулась. О, он увидит ее снова, конечно, увидит, но это будет выглядеть уже по-другому. Все прошлое закончилось, было аккуратно упаковано, снабжено адресом и отослано прочь. Завершение фазы. Мать коснулась его руки:

– Ты думаешь о Мейган.

– Да.

– Ей будет лучше с Марджори. Хорошая школа, жилье со специальными удобствами для нее…

– Но как же ты! Ты говоришь это мне, а ведь сама больше никогда…

Он остановился. Это был тот самый вопрос, который задавать ей было бесполезно. Но к его удивлению на это раз она ответила.

– Нет Правил, которые годились бы для всех. Каждый из нас – продукт того, что было до него.

Он с любопытством взглянул на нее, но ее лицо было повернуто в сторону, и его взгляд лишь скользнул по ее черным волосам и остановился на серебристой зелени сахарного тростника вдоль дороги.

– Можно знать, что надо делать, и быть не в состоянии сделать это, – заговорила она очень тихим голосом, так, что ему пришлось напрячь слух. – Но ты не должен думать обо мне как о некой болезненной мученице. Мне на самом деле живется очень хорошо…