– Надо вставать. Патрик обещал принести кой-какие бумаги к семи часам.

– Патрик. Соль земли, как говорит мой отец.

– Да, да, он очень своеобразный человек.

На ночном столике лежал поэтический сборник. Фрэнсис перелистал страницы.

– Эмили Дикинсон. Ты любишь ее стихи?

– Да, последнее время я перечитываю ее. Одинокая женщина. Я подумала, что и мне не помешало бы у нее поучиться.

До боли сжалось сердце. Он с трудом произнес:

– Ты не можешь жить одна. Не ты ли не устаешь повторять, что расточительство – это грех.

Она улыбнулась, но не ответила. Он внимательно осмотрел комнату, стараясь сохранить в памяти все детали: рисунок обоев – арабески в квадратах; циновку у окна, наверное, для собаки; ее голубые шлепанцы, украшенные на мысках перьями.

– Посмотри, – сказала Кэт, – Бог Солнца! Жрецы инков посылали ему воздушные поцелуи на рассвете.

Они стояли на ступеньках обнявшись.

– Как я уйду от тебя?

– Ты не уходишь от меня. Ты никогда не уйдешь! Ему стало так больно, тоскливо! Они не слышали ни скрипа калитки, ни шагов приближающегося к ним Патрика.

– Извини, что так рано, – сказал Патрик, не глядя на них. Он вытащил пачку бумаг. – Возьми эти бумаги. Я тороплюсь.

Фрэнсис быстро сказал:

– Я тоже собирался уходить.

Двое мужчин медленно спускались по улице, удаляясь от дома. Оба молчали, наконец Фрэнсис заговорил:

– Ты все видел. Ты знаешь все.

– Я ничего не видел и ничего не знаю. Я способен забывать все, что мне не следует помнить и знать.

– Спасибо тебе.

Они шли по опустевшим улицам. Парад уже кончился. Фрэнсиса, как и утром, охватило чувство одиночества. Ему просто необходимо было говорить и слышать голос собеседника.

– Ты говоришь, что это не твое дело, но я хочу, чтоб ты знал. Сегодня мы встретились в первый раз. Это произошло впервые!

– Нет, не впервые, – мягко сказал Патрик. – Это длилось давно.

– Конечно, ты прав. Но я не знал или не хотел допускать и мысли об этом. Но дело сделано. Что дальше?

– Она – необыкновенный, прекрасный человек! – Фрэнсис понял, что имел в виду Патрик. – Будь добр к ней! Береги ее! Трудно представить более достойного для нее мужчину, чем ты, – добавил Патрик.

– Терпеть не могу, ненавижу обман! – Фрэнсис неожиданно вспомнил, как однажды видел своего отца в ресторане в обществе какой-то вульгарной девицы. Патрик молчал. – Я приехал сюда и был пленен этой землей, и нет для меня лучшего места, чем это! И теперь, – продолжал Фрэнсис, – у меня есть Кэт. И… не знаю, как это объяснить, Кэт и эта земля для меня – единое целое. Они неразрывны. Они – в моем сердце! Моя жена… – он замолчал.

Патрик положил руку ему на плечо:

– Сядь. Ты весь дрожишь.

Они сели на каменный парапет на другой стороне улицы.

– Странно, – задумчиво сказал Фрэнсис. – Никто не осудит интрижку, любовную связь с легкомысленной женщиной, а в данной ситуации забросают камнями. Ведь так?

– Тебя это волнует?

– Да нет, я волнуюсь не за себя, за Марджори. Ты не любишь ее.

– Да и она от меня не в восторге, – тихо ответил Патрик.

– Да, ты прав. Думаю, это не ее вина. Таковы ее нравственные устои, воспитание, сформированные взгляды – все заложено с детства.

– Но ты был воспитан по-другому?

– Мне трудно судить. Ведь ты – единственный представитель своей расы, кого я знаю так хорошо.

– По крайней мере, ты искренен.

– Стараюсь. Правда лучше, даже если она причиняет боль. Это моя точка зрения. Но я – трус: я содрогаюсь от ужаса, когда представляю страдания Марджори.

– Послушай, – мягко сказал Патрик. – Совсем не обязательно тебе сегодня строить планы на будущее.

Поезжай домой и постарайся выспаться. Утром поработай. Не спеша обдумай, и, в конце концов, все утрясется, и ты найдешь приемлемое решение.

Фрэнсис молчал, он лишь взглянул на Патрика.

– Ты думаешь, я говорю банальные вещи? Да, наверное. Прости меня. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Лучшего я ничего не могу придумать.

Фрэнсис взял Патрика за руку:

– Хочешь верь – хочешь нет, но я рад, что ты все знаешь. Было бы ужасно хранить все это в себе. Никому я не доверяю так, как тебе, – Фрэнсис встал. – Теперь я еду домой.

Марджори сидела в спальне; у ног ее были разбросаны журналы. Она ревела: веки ее опухли от слез. Она была так некрасива в этот момент! Ему стало стыдно, что он в первую очередь обратил внимание на ее внешность, даже не подумав о ней самой.

– Где ты был весь день? – спросила она.

– Ты ведь знаешь, я был на параде.

– Весь день?

– Я встретил знакомых. Мы пообедали, выпили, – он заметил, что она так и не переоделась с утра и была все в том же платье. – А что делала ты?

– Сидела и думала, почему же ты не спросил меня, что было вчера в городе.

– Не понимаю.

– Ты знал, что я ездила к доктору.

– Ну и почему что-то должно произойти?

– Ох, – сказала она с напускным спокойствием, – смею сказать, что да, это произошло. Доктор сказал, что я беременна. Только и всего!

Фрэнсис похолодел:

– Ради всего святого, почему же ты не сказала мне об этом вчера?!

– А почему ты меня не спросил об этом? Ты все говорил и говорил о всякой всячине, о своих жеребцах и ни слова… – она всхлипнула.

– Ты уже знала об этом вчера вечером и утром…

– Да, и поэтому я была, как ты изволил выразиться, злой, раздраженной. Я не злилась. Я была обижена. О Боже, мы так долго ждали, а ты даже не поинтересовался, что сказал доктор!

Он опустился на колени подле стула, на котором она сидела, обнял ее:

– Марджори, Марджори, ты прекрасно знаешь, что мне не все равно! Но ты так часто бывала у доктора прежде, что я подумал, что это – обычный визит, откуда же мне знать! Прости меня!

А сам думал: Кэт!

– Я никак не могу поверить в это. Мне все кажется, что вот-вот я проснусь, и все это окажется сном! Я так боюсь этого! Так бывает со всеми, но со мной это впервые!

– Я верю, что так оно и есть. Прекрасно! Изумительно!

– Ты кого больше хочешь, мальчика или девочку? Он так давно мечтал о сыне! Но ответил достаточно лаконично:

– Мне все равно. Лишь бы все было хорошо!

– Конечно, тебе больше хочется сына. Это глупо, наверное, но мне почему-то кажется, что у нас будет мальчик, – она болтала, находясь в состоянии умиротворенности и крайнего возбуждения. – Как мы назовем его? Мне совсем не нравится имя Джуниор. Если девочка, лучше, думаю, назвать Мейган. Или Энн – в честь моей любимой бабушки…

Сердце его было полно сострадания не только к Марджори, но и этому маленькому существу в ее утробе. Он так хотел и так любил этого малыша, еще не появившегося на свет!

Ох, Кэт, что же мне делать?

Они спустились вниз и поужинали. Затем Марджори захотела прогуляться к морю. Она была в состоянии крайнего возбуждения. Он не видел ее такой со дня их свадьбы. Конечно, не гормоны, а простое человеческое счастье привели ее в такой восторг. Конечно, это ненадолго. Возбуждение кратковременно. Ну а простая человеческая радость? Нет, тоже ненадолго. Ведь Марджори, в отличие от Кэт, не столь жизнерадостна…

Он не спал. Марджори, немножко всплакнув от счастья, крепко спала. Ее классически правильное, античное лицо было спокойно во сне. Как же он любил ее или думал, что любит! Вернуться бы назад, в прошлое, и все изменить, переиначить! Или уйти вперед! Но нет, теперь уже нельзя, он связан по рукам и ногам. Слишком поздно. Поздно.

Всю ночь ему снились маленькие существа, стучащие, трепещущие, пробивающие себе дорогу в жизнь! И так всегда, вечно, пока земля стоит под небесами!

Маленькие счастливые несмышленыши! Их единственная забота – расти, цвести, любить. И да не коснутся их жизней страдания и печали, муки и горечь потерь, угрызения совести! Всю ночь они стучали, трепетали, прыгали.

– Любимый мой, – сказала Кэт, – ты же хотел ребенка.

– Да, хотел.

– Ты думаешь о том, что это мог бы быть наш ребенок…