Фрэнсис решил, что он просто прямолинеен.

– Я догадываюсь, к чему вы клоните. Владельцы поместий оставляют часть земли невозделанной, чтобы не платить налоги. Это правило должно быть изменено. Я хочу засадить всю землю. Это дело совести, когда такая нехватка продовольствия.

– Вы удивляете меня, мистер Лютер. Наступило молчание. Затем Фрэнсис поинтересовался:

– По дороге сюда я спрашивал у каких-то людей, как проехать. Они не говорили по-английски, меня это удивило.

– Здесь говорят на своем наречии. Смесь карибских и африканских слов и французского языка.

– Но ведь остров перешел к англичанам сто пятьдесят лет назад!

– Даже раньше. Но эти деревни оторваны от мира. Многие дети говорят на этом наречии дома, а английский язык впервые услышали у меня в классе.

– Британский английский? – с улыбкой спросил Фрэнсис.

– Да. В Коувтауне меня учили англичане, потом я был в Кембридже, так что, полагаю, приобрел кое-какой акцент.

– Значит, родились вы здесь, на Сен-Фелисе?

– Нет. Может показаться странным, но родился я во Франции. Сюда меня привезли, когда мне было два года.

Отец-француз? – подумал Фрэнсис. Вполне возможно. Одному Богу известно, что за страсти, разбитые сердца и стыд произвели на свет этого утонченного и несомненно чувствительного человека! Правда, то же самое можно сказать о любом из нас.

– Моя мать родилась на острове, – сказал он, – но уехала. А я вернулся. Иногда мне самому интересно, почему и зачем. Желание избежать чего-то? Притяжение истории? Я, мистер Курсон, по типу своему человек, который мог бы стать антикваром или реставрировать старые дома. Я люблю прошлое, люблю доискиваться до корней. Я даже начал писать историю Сен-Фелиса, о людях, пришедших сюда, и о том, что их привело.

Курсон кивнул:

– Если вы ищите историю, она у нас есть. Ваша собственная Морн Блю – как за нее боролись французы и англичане! Она четыре раза переходила из рук в руки в ходе одного из самых кровопролитных сражений восемнадцатого века. Когда я был ребенком, там еще сохранялись остатки крепости. Постепенно камни и кирпичи разобрали окрестные жители. Французы строили из камней, а англичане из кирпича, вы знали об этом?

– Нет, не знал. Курсон оборвал себя:

– Простите. Я говорю с вами как учитель.

– Ну так вы же и есть учитель.

В этот момент порыв ветра распахнул дверь и она ударилась о стену. Курсон встал и плотно закрыл ее. Фрэнсис с тревогой спросил:

– Это случайно не ураган? Я здесь уже давно, но не видел ни одного.

– Не волнуйтесь, если ураган налетит, вам не придется спрашивать. Мне было четырнадцать, когда остров был просто изуродован. Окна выбиты, деревья вырваны с корнем, вода на полу стояла на три дюйма. Урожай какао на острове в тот злосчастный год был потерян.

– Зависимость от погоды, – подтвердил Фрэнсис. – Мой дядя Лионель Тэрбокс говорил мне, что наводнения и засухи раз десять ставили его на грань разорения.

Его собеседник ничего на это не сказал, и, внезапно поняв, Фрэнсис вспыхнул:

– Конечно, я знаю, что для бедных это гораздо тяжелее.

Он оглядел классную комнату: убогие парты, старая полка с потрепанными книгами, маленькая доска на подставке – и все.

– И все же вы тоже вернулись, – произнес он, думая вслух.

– Простите?

– Я имею в виду, что вы вернулись несмотря на то, что жизнь здесь тяжелая. Полагаю, вы могли остаться в Англии.

– Вы упомянули о совести. Я должен был вернуться домой. Большинство детей на этом острове заканчивают только пять классов, большая часть взрослых функционально неграмотна.

– И вы пытаетесь как-то помочь.

Курсон посмотрел в окно – дождь начал постепенно стихать.

– Я сомневался. Какой смысл читать детям стихи Браунинг? – он усмехнулся.

Насмешливость, с возрастающим интересом подумал Фрэнсис, его обычное настроение и состояние – насмешливость. А его собственные – основательная простота.

– Я пытаюсь дать им столько, сколько они могут воспринять. Я рассказываю им их историю: Африка и Вест-Индия. По крайней мере, это имеет хоть какое-то отношение к их жизни.

Странно, что он не колеблясь разговаривает со мной таким образом, думал Фрэнсис, хотя с Лионелем он не стал бы беседовать на такие темы, и ни с кем, кого я знаю.

– А политика вас интересует?

– Не уверен. Я не человек действия, в этом мои проблемы. Но у меня есть друг, Николас Мибейн, который тоже вернулся из Англии и создает новую партию. Он работает над программой, чтобы быть во всеоружии, когда придет независимость, и он хочет, чтобы я работал с ним. Так что я думаю об этом. Только думаю.

– Я слышал о Николасе Мибейне. Что-то было в газетах. А в тот день, когда я приехал, какой-то священник на вечере говорил о нем.

– Должно быть, отец Бейкер.

– Может быть. Я обычно не помню имен, а это было довольно давно, но почему-то это имя засело в голове. Священник сказал, что он был блестящим учеником, если я правильно помню.

– Так и есть. Он мыслитель и оратор. Эти два качества не всегда идут вместе, но если так случается, получается несокрушимое сочетание. Николас достигнет многого.

Курсон шагал по комнате взад и вперед, засунув руки в карманы.

– Независимость позволит нам проявить инициативу. Из инициативы родится характер, национальный характер, с которым мы построим демократию. Но начинать нужно с сильного лидера, который может указать путь. Николас сильный, он будет бороться. Вы застали время больших перемен, мистер Лютер.

– То же самое говорил мне и дядя Герберт. Предостерегал меня.

– В другом смысле, я думаю, – улыбнулся Курсон. – Я обидел вас? Надеюсь нет.

– Нет, – спокойно ответил Фрэнсис, – если я собираюсь здесь жить, я должен знать все точки зрения.

– Это было бы мудро. Обычно владельцам больших поместий – а ими часто являются иностранцы – нет дела до того, что здесь происходит.

– Мне – есть дело. У меня много проектов – он замолчал, вспомнив идеи Кэт, – во всяком случае я хочу построить нормальное жилье для своих постоянных работников.

– Я слышал.

– Вы слышали?

– Я же говорил вам, на Сен-Фелисе новости разносятся быстро. Если вы начнете, а другие последуют вашему примеру, в чем я, к сожалению, сомневаюсь, это будет хорошее начало. Но мы можем проговорить так весь день, – Курсон поднял руки вверх. – Мне не стоит подрывать ваш энтузиазм своими словами, а то вы завтра же все продадите и уедете домой.

Фрэнсис покачал головой:

– Мой дом здесь.

Он почувствовал сильный интерес к этому человеку. Кембридж, почти белый и считает себя частью крестьян-негров.

– Расскажите мне что-нибудь о себе, мистер Курсон. Что значит для вас жить здесь, для такого… как вы.

– Не белого, вы имеете в виду?!

– И это тоже. Чего вы больше всего хотите?

– Начать с того, что я бы уничтожил ограничения и привилегии. Один человек – один голос. У меня нет собственности, я – арендатор, поэтому я не могу голосовать. Послушайте, мистер Лютер, на островах Карибского моря от девяносто пяти до девяноста восьми процентов населения – чернокожие люди, в той или иной степени. Очень немногие из них владеют собственностью, поэтому они даже не могут высказать свое мнение о том, как ими управляют.

– С таким положением вещей, конечно, нельзя мириться, но я слышал, что скоро все изменится. Может, уже в этом году. Но мне хотелось узнать именно о вас, о вашей жизни. Вы женаты?

– У меня есть жена, Дезире. Мы живем в городе.

– Дезире? Она не работает у Да Куньи?

– Да. Вы ее знаете?

– Я покупал у нее подарки на Рождество и на день рождения жены. Я давно ее не видел, редко бываю в магазинах.

– Она оставила работу. У нас двое детей, они в ней нуждаются.

Дождь совсем прекратился. С крыши и деревьев падали тяжелые капли. Сквозь дымку засветило солнце. Мужчины подошли к дверям.

– Мне хочется думать, что для моих детей… и для всех остальных мир будет лучше, – сказал Курсон. – Я оптимист.