— Не знаю.

Через несколько мгновений шлюпка была уже на воде и устремилась к входу в гавань. Неожиданно на борту «Диадемы» началось оживление: все три марса-реи развернули и приспустили, а марсовые стали карабкаться наверх, крепить паруса. Корабль начало сносить под ветер. Якорь с плеском упал в воду, и к моменту, когда все паруса были убраны, корабль развернулся носом к ветру на натянутом якорном канате, как собака на привязи.

От борта «Трампетера» отвалил катер, на котором разместились все капитаны.

— А тебя… — начала Джанна.

Он повернулся и посмотрел на нее. Она выглядела смущенной.

— Тебя освободили?

— Да, а что?

— Мы можем сейчас отправиться на берег?

На секунду он задумался, и заметил, как от «Лайвли» отвалила шлюпка: Пробус оправился от болезни, едва только прибыл коммодор.

Ну что же, никто не хватится его час или два.

Глава 19

Рэймидж взобрался на скользкие ступени причала и повернулся, чтобы помочь Джанне выбраться из шлюпки. Она замешкалась, поскольку рана в правом плече мешала ей пользоваться правой рукой, а левая была нужна, чтобы приподнять подол платья.

— Подожди-ка секунду, — сказал Рэймидж, и, встав потверже, подхватил ее за талию и перенес из шлюпки на причал. Она была такой легкой, что ему хотелось не останавливаясь нести ее на руках вверх по ступенькам, но нужно было отпустить шлюпку с «Лайвли».

— Спасибо, возвращайтесь на корабль, — бросил он мичману, сидевшему на кормовой банке.

Когда они добрались до верха лестницы, она сказала:

— До дома вице-короля очень далеко.

— Ты уверена, что чувствуешь себя достаточно сильной?

— Да, конечно, — быстро ответила девушка, и он понял, если только ему не показалось, что ей хочется остаться наедине с ним.

Пока они шли по набережной Кэ де ла Санте, Рэймидж бросил взгляд через узкую гавань на большую цитадель, стены которой под острым углом сливались с природной скалой, и отметил: как и большинство портовых укреплений, она бесполезна, будучи совершенно беззащитной против атак с суши.

Холмы и здания укрывали набережные от либеччо, поэтому от камней мостовой поднималось жаркое марево. Рыбаки в парусиновых рубахах и кожаных передниках разматывали на набережной извлеченные из своих ярко раскрашенных лодок сети. Тут и там, сидя на крупных булыжниках и привалившись спиной к каменной стене, сидели их жены. Вокруг них лежали сети, большим пальцем босой ноги, выпростанной из под юбки, они растягивали ячейки, руки их тем временем орудовали деревянной иглой, латая прорехи. Лица женщин словно застыли, несмотря на подобные монашьим капюшоны, они были покрыты густым загаром и слоем глубоких морщин. Ни одна не поднимала взора за пределами их дырявых сетей для них не существовало иного горизонта, иной жизни.

Рэймидж и Джанна дошли до конца набережной и свернули направо, на узкую улочку, ведущую к резиденции вице-короля. Дома по обеим ее сторонам были такими высокими, что она казалась ущельем. На улице толпились группки людей, шумно обсуждавших что-то: никто не слушал, каждый старался дождаться, пока собеседник станет переводить дух, чтобы завладеть вниманием.

Большинство из собравшихся являлись, судя по всему, пастухами: на них были толстые вязаные шапочки или широкополые круглые шляпы, затенявшие лицо. Они спорили, торговались или ругались, не слезая со своих крошечных осликов, сидя, почти касаясь ногами земли, в деревянных седлах, по форме напоминавших козлы для пилки дров, и оставлявших на спинах животных болезненные ссадины. Рэймидж заметил, что у каждого, будь он рыбаком, пастухом или просто зевакой, за спиной висит ружье, на плече — патронташ, а за пояс заткнуты пистолет и нож.

В толпе встречались старухи, по-дамски сидящие на ослах, их потемневшие от копоти очагов волосы скрывали черные шарфы. Черное, черное, черное — все вокруг казалось погруженным в непрерывный траур. Черные волосы, черные шляпы и шарфы, черные брюки мужчин, черные юбки и блузы женщин…

Повсюду царил всепобеждающий аромат: смесь запахов тошнотворного броччу — острого козьего сыра, висящего в каждом доме; застоявшихся отбросов и нечистот; пропитанного чесноком дыхания; вонь немытых человеческих тел, полусгнивших овощей. Рэймидж, подумав о том, как красиво выглядит остров с моря, вспомнил замечание леди Эллиот: «Все, что создала для этого острова природа — прекрасно, все, что сделали люди — отвратительно».

В отличие от жен рыбаков на набережной, совершенно погруженных в свою работу, собравшиеся здесь мужчины и женщины пристально смотрели на двух чужаков, идущих по улице, огибая больших группы и проходя сквозь маленькие. На них смотрели по мере приближения, а миновав толпу, Рэймидж буквально ощущал устремленные им в спину взгляды. Как всегда бывает в латинских странах, почти невозможно было разобрать, выражают ли эти сверкающие взгляды ненависть или любопытство

Иногда им встречались британские солдаты, подтянутые, но обливающиеся потом в своих красных куртках и щеголеватых ремнях крест-накрест. Они сдержанно козыряли Рэймиджу, стараясь одновременно не попасть ногой в какую-нибудь кучу отходов.

Дома кончились, улица стала шире и разделилась на три линии.

— Как ты узнала о заседании трибунала? — вдруг спросил он.

— Бо-о! — произнесла она с выражением, являющимся итальянским эквивалентом пожатия плечами.

— Но кто-то ведь сказал тебе?

— Ну разумеется!

— Но кто? Кто говорил с тобой?

— Никто.

— Значит, писал.

— Да, только я обещала никому не говорить, кто.

— И не нужно, — ответил Рэймидж, припомнив вдруг слова, сказанные накануне лордом Пробусом: «Мне нужно написать еще одно письмо». — Но этот человек, — продолжил он, — сказал тебе, что твой кузен намерен выступить свидетелем на суде?

— Да.

Лучше остановиться на этом, подумал он. Она довольна тем, что сделала, и не без оснований. Видит Бог, для импульсивной девушки ее возраста это был храбрый поступок, с другой стороны, немного молодых девиц являются главами столь могущественных семейств. И все же было еще, что ему хотелось бы выяснить.

— Джанна… — начал он.

— Ни-ко-лас, — спародировала его она.

Девушка смеялась, но вопрос был нешуточный.

— Ты сделала это… Я хочу сказать, почему… — проклиная себя, он пытался сформулировать вопрос как можно более осторожно. Она не спешила прийти к нему на помощь, они просто шли по направлению к резиденции, рука об руку, но не глядя друг на друга.

— Ты понимаешь, о чем я хочу спросить?

— Да, но зачем ты спрашиваешь об этом?

— Потому что хочу знать, разумеется!

— Николас, удивительно, как много, и в то же время как мало ты знаешь. Так много — о кораблях, пушках, битвах и о том, как вести людей за собой… — Она, казалось, не обращается к нему, а просто думает вслух, — …и так мало — о тех людях, которых ты ведешь.

Он был так поражен, что ничего не смог ответить.

Рэймидж с изумлением поймал себя на мысли, что с момента, когда Джанна прорвалась с зал суда на борту «Трампетера», прошло всего лишь три часа. Теперь он был гостем в роскошном дворце, сидел на террасе в удобном плетеном кресле и любовался видом обрамленного миртовой изгородью сада. В саду пламенели последние в этом сезоне олеандры и розы, а разбросанные тут и там остроконечные кипарисы как часовые высились среди апельсиновых и земляничных деревьев.

Глядя с этой террасы через голубое Тирренское море в направлении далекой земли Италии, трудно было поверить, что где-то в мире, а тем более совсем близко, за горизонтом, идет война. Линейные корабли, фрегаты и другие суда, стоящие на рейде у подножия сада, казались в этом ярком солнечном свете, в этих декорациях и атмосфере, воплощением грации и красоты, а не изобретениями, созданными исключительно ради убийства и разрушения.

Далекий горизонт на востоке в свете уходящего дня начал подергиваться розовым, в то время как за его спиной солнце вот-вот должно было скрыться за горой Пиньо, отбросив тень на город и порт Бастии. Слева расплывались в дымке очертания острова Капрайя, также как очертания лежащей впереди Эльбы и островка Пьяноза справа. За горизонтом британские фрегаты вели блокаду Леггорна, препятствуя двум десяткам приватирских судов покинуть порт. Впрочем, без особого успеха.